Скрытая сила - Батыршин Борис - Страница 3

Паровоз издал протяжный гудок и замедлил ход. Фермер и его супружница поднялись с лавки и принялись вытаскивать из- под неё свой багаж.

– Прибываем. – сказал Семён. – Хватай вещи и пошли к выходу. Спуск с платформы на мостовую узкий, так что лучше поторопиться, если не хотим, чтобы нам ноги отдавили…

Виллим подхватил свой чемодан и послушно направился вслед за попутчиком, отметив попутно его рассудительность. Хотя – чему тут удивляться? Парень прошёл войну, служил в броневых частях, да ещё и вырос на русском Севере, где народ вообще отличается здравым смыслом – тут поневоле станешь рассудительным…

Поезд остановился у платформы, расположенной высоко над мостовой, на решётчатых чугунных опорах. Чтобы покинуть её, пришлось миновать пять пролётов узкой, крутой лестницы. Особой толчеи тут, вопреки опасениям виллимова попутчика, не наблюдалось, поезд пришёл полупустым, и молодые люди даже помогли фермерской парочке с багажом, за что были вознаграждены благодарным квохтанием фермерши.

Вокзальная площадь встретила гостей толпами, гудками составов, прибывающих на нижн

ие

Спутник Виллима заявил, что это не армейская, а полицейская машина, и стоит она тут для того, чтобы вовремя реагировать на столкновения дампфвагенов и сходы с рельсов парового трамвая. Айнбан, излюбленный вид местного городского транспорта до сих не восстановлен, объяснил он, рельсы покалечены опорами боевых машин и всякие коллизии случаются с завидной регулярностью. К тому же из рубки, возвышающейся над головами прохожих, удобно наблюдать за порядком.

Виллиму, которому ноша успела изрядно оттянуть руку, не улыбалось толкаться в переполненном трамвайном вагоне, и он предложил нанять фиакр или дампфваген – они стояли в ожидании пассажиров на особой площадке по краю площади. Но Семён эту идею зарубил – до Латинского Квартала (так в Туманной гавани именовали район города, занятый постройками Академии, студенческими общежитиями и домиками профессорско-преподавательского состава) пешком не более получаса, тогда как любой транспорт вынужден будет сделать изрядный крюк, миную не расчищенные от завалов улицы. Обогнув шагоход, перейдя через рельсовые пути и миновав ряды лотков со всякой снедью, они добрались до края площади, спутники пересекли примыкающую к площади улицу и нырнули в проулок между домами.

– Здесь тоже были бои? – спросил, озираясь, Виллим. Улица, по которой они шли, носила следы упорных схваток – обрушенные стены домов, проломы в крышах, чёрные провалы окон без стёкол и рам, выщербленная пулями штукатурка… Редкие дампфвагены осторожно огибали груды битого кирпича; прохожие старались держаться подальше от фасадов и то и дело задирали головы вверх, опасаясь падающих сверху обломков. А в другой улице, куда они свернули – таблички на домах сообщали её название, «Малая Сиреневая» – разрушений не было вовсе, словно противоборствующие стороны не удостоили её своего внимания.

– Были, конечно. – отозвался попутчик. – Тогда дрались по всему городу, где сильнее, где слабее… Ремер рассказывал, что его взвод зацепился за перекрёсток Адмиралль-штрассе и Тополиной, но дальше повстанцев не пустили – соорудили баррикады из опрокинутых трамвайных вагонов и встретили арахнидов станковыми огнемётами. Там такое творилось – чисто доменная печь, брусчатка на мостовой плавилась!

– Ремер – это офицер? – поинтересовался Виллим. Семён то и дело упоминал разных людей, забывая пояснять, о ком идёт речь. – Вы служили под его командой?

– Нет, тогда я вообще нигде не служил, жил в родительском доме, в Новой Онеге. – парень помотал головой. – а что до Ремера – он получил офицерский чин он получил уже потом, после рейда «Баргузина». А тогда был зауряд-прапорщиком пограничной службы. Когда начался мятеж, он оказался в городе и получил под своё начало взвод, набранный в гарнизонной комендатуре – сплошь штабные, писаря и связисты… Хорошо хоть снаряжение выдали, кожаные кирасы, стальные каски, противогазы, и вооружили нормальное, как панцергренадеров, хотя куда им до этих отборных бойцов… Но ничего, справились – сначала задержали мятежников у стен Латинского Квартала, а после отступали по переулкам, до того перекрёстка. Ничего, выстояли – а из города ушли потом, уже когда инри высадились с моря, со своих плавучих островов. Ну а в этих кварталах, бои, если и были, то не слишком интенсивные – так, перестрелки на баррикадах, да редкие стычки… Ремер рассказывал, что его взвод попал в ловушку где-то здесь, в переулках, и не ударь тогда с тыла коннопионеры – все бы там и полегли. Но домам, конечно, досталось, куда ж без того? Ремер говорил – он сам одних только ручных бомбочек дюжины две разбросал, а они, между прочим, взрываются…

– Хорошо, что обстрела с моря не было. – сказал Виллим, разглядывая выщербленную пулями штукатурку на фасаде двухэтажного домика. – Тогда побитыми стёклами не отделались бы. Посмотрите на Столицу – там целые кварталы лежат в руинах после обстрела из осадных орудий…

– Инри артиллерию не применяют. – отозвался Сёмка. – Они вообще огнестрельное оружие не жалуют, у них другие средства – ножи, режущие диски и ручные метатели кислотной пены, тоже пакость преизрядная…. А наши, когда освобождали Туманную гавань, наступали со стороны гор, и основной удар пришёлся опять-таки по Нижнему городу. А потом инри сбежали, так что в самом городе боёв, считай, вовсе не было. И вообще, – он широко улыбнулся собеседнику, – хватит уже «выкать», а? Лет тебе не больше моего, учиться нам предстоит вместе, а что папаня твой дворянин – так и мой не пальцем деланный, цельный ротмистр, при Железном Кресте второй степени! Может, пора уже перейти на «ты»?

– Решено, на «ты»! – Виллим с готовностью пожал протянутую руку, обойдясь на этот раз без заминки, даже мимолётной. Сын боевого офицера, закалённый в сражениях ветеран в свои неполные пятнадцать лет, недурно, если судить по манере изъясняться, образованный – никто, даже сам камер- юнкер барон фон Тринкеншух, славящийся непробиваемым консерватизмом в вопросах этикета, не усмотрит тут отступления от правил!

Спутники повернули за угол, и Виллим застыл на месте, поражённый. Один из домов на правой стороне улицы был разрушен почти до основания. Груды строительного мусора – кирпича, черепицы, деревянных балок – перегородили тротуар и часть мостовой, и поверх этого безобразия, высунувшись из пролома в стене, лежал, раскинув суставчатые конечности, боевой инрийский арахнид.

Хитиновый панцирь был проломлен во многих местах, составляющие его пластины разошлись, в щелях между ними чернела пустота. Огромные шарообразные глаза пялились на окружающий мир угольно-чёрными провалами зрачков. Ноги- опоры, вывернутые из суставов, увязли в грудах битого кирпича, вытянутая вперёд клешня с неровными зазубренными кромками фута на три ушла в мостовую, словно чудовищное создание в предсмертной конвульсии с размаху всадило её между серыми каменными плитами. Редкие прохожие обходили арахнида, обращая на него не больше внимания, чем на афишную тумбу или чугунный пожарный гидрант, какие украшали городские тротуары.

На Семёна Сёмку, как он потребовал себя называть после рукопожатия, – тварь тоже не произвела особого впечатления. Он пнул носком ботинка клешню, наклонился, заглянув в один из проломов, украшавших грудную пластину.