Предназначенная невеста (ЛП) - Коул Мэгги - Страница 8

Это еще одна вещь, которую я заблокировал.

Это повторяющаяся проблема. После смерти отца я заблокировал воспоминания о нем. Это гложет меня, но я даже не знаю, что именно забыл, пока это не всплывает снова.

Почему я не хотел запоминать его метку с черепом?

Тревога, страх и нарастающее беспокойство заставляют меня действовать. Я резко опускаю перегородку и рявкаю:

— Обратно на вечеринку. Сейчас же.

Конан совершает запрещенный разворот через разделительную полосу и возвращается в город.

Почему у этого парня такая же метка, как у моего отца?

Возможно, это совпадение.

Нет, это не так.

Чем же был связан отец?

Конан лавирует в потоке машин, съезжает с автострады, и спустя считаные минуты мы уже подруливаем к тротуару перед пабом O'Malley'.

Я выскакиваю из машины и торопливо вбегаю внутрь, оглядываясь по сторонам.

Толпа в баре практически не уменьшилась, что меня не удивляет.

Я, наконец, замечаю маму, сидящую с Данте, тетей Бренной и дядей Финном. Они смеются, а стол полон напитков.

Я игнорирую людей, пытающихся заговорить со мной, проталкиваясь сквозь толпу.

Мама увидела меня первой, и ее лицо озарилось.

— Шон, ты вернулся.

— Мне нужно с тобой поговорить, — заявляю я.

Ее лицо вытянулось.

— Что случилось?

— Не здесь. Наедине.

— Всё в порядке? — спрашивает Данте.

Я не смотрю на него.

— Сейчас, мам.

— Хорошо, — говорит она и встает.

— Шон, что происходит? — спрашивает дядя Финн.

Бренна смотрит на меня так же обеспокоено, как и Данте.

Я качаю головой.

— Не сейчас. Мне нужно поговорить с мамой.

— Ладно, дорогой. — На ее лице появляется беспокойство. — Что происходит?

— Нам надо поговорить, — повторяю я, обнимая ее за талию и ведя ее вглубь, по коридору, в кабинет Норы. Я закрываю дверь.

Мама беспокоится:

— Шон, пожалуйста, скажи мне, что происходит. Я переживаю.

— Почему у папы была метка в виде черепа? — выпалил я.

Мама слегка откидывает голову назад и замирает.

— Я не знаю. Почему ты спрашиваешь?

— Зачем это было сделано, мам? — требую я, на этот раз резче, мои внутренности трясутся. Я на грани чего-то, но не знаю чего.

Она сводит брови вместе.

— Шон, я не знаю. Он просто сделал это. Он все время рисовал это на бумаге, даже до того, как мы поженились.

— Зачем он это делал?

— Я не знаю. Он рисовал это повсюду. Мне всегда казалось, что это крутой эскиз, но я никогда не задумывалась об этом больше. А потом, однажды, он пришел домой. Тебе было, я не знаю, может, семь или восемь, я не помню, но он пришел домой с этой меткой на руке.

Моя грудь сжимается.

— Почему он сделал клеймо, а не татуировку?

Она пожимает плечами, и на ее лице появляется смущение.

— Честно говоря, Шон, я не знаю. Я никогда не понимала, почему он просто не сделал татуировку.

— Но тогда она была розовым. Я знаю, что я видел на метке розовый цвет. Я был старше, но я видел розовый цвет, — настаиваю я.

Она кивает.

— Да, он добавил немного розового цвета к цветам и... я думаю, к некоторым перьям. Год спустя он пошел и добавил к ним еще серые и черные тени.

— Зачем? — нажимаю я.

— Я не знаю, — утверждает мама.

Я тру лицо.

— Пожалуйста, подумай.

— Зачем тебе это? — спрашивает она.

— Мне просто нужно знать, — отвечаю я.

Она кладет руку на бедро.

— Есть причина, по которой ты спрашиваешь об этом, и я хочу знать, в чем она.

— Я не знаю почему. Мне просто нужно знать, — настаиваю я.

Она делает шаг вперед и кладет руку мне на щеку.

— Шон, если ты ввязываешься в то, во что был вовлечён твой отец, то мне нужно, чтобы ты мне об этом сказал.

Я изучаю ее.

— Если ты ничего не знаешь, почему ты так обеспокоена?

— Я ничего не знаю о том, на что ты ищешь ответы. Если бы я знала, я обещаю, что рассказала бы тебе, но я не знаю. Этот череп был просто тем, что твой отец обычно рисовал на салфетках для бара, чеках и любой бумаге, которая у него была. Я никогда ничего об этом не думала, кроме того, что ему это нравилось. И я не знаю, почему он выжег его на себе, но твой отец был непредсказуем во многих отношениях.

— Мама, если когда-либо и было время, чтобы ты хорошенько задумалась, то это сейчас. Мне нужно знать, что это означало.

На ее лице отразился ужас.

— Шон, я хочу знать, что происходит.

— Я не знаю. Вот почему я тебя спрашиваю.

Ее голос дрожит, когда она говорит:

— Я ничего не знаю, но если ты вмешиваешься в то, в чем был замешан твой отец, в то, что могло стать причиной его убийства, пожалуйста, умоляю тебя, не делай этого.

Я беру ее руку и отстраняю от себя.

— Это похоже на то, как ты никогда не говорила нам, почему ты так долго скрывала от нас нашу семью?

Она зажмуривает глаза.

— Шон, пожалуйста, давай не будем бередить старые раны. Я же говорила тебе, что мне угрожали и у меня не было выбора. Твои дяди подтвердили это. Я думала, что меня простили, и мы это уже прошли.

Меня охватывает чувство вины. Что-то ужасное случилось с моей мамой, когда убили папу. Я так и не узнал правду, но она умоляла меня оставить это, и мои дяди тоже просили об этом. Я знаю, что она чувствует себя виноватой за то, что годами держала вдали мою сестру и меня от О'Мэлли, но она сделала то, что должна была сделать, чтобы защитить нас. Поэтому я отвечаю:

— Я простил тебя, но теперь мне нужно знать, почему у папы была эта метка, и мне нужно, чтобы ты мне сказала, почему.

— Я не знаю! — кричит она, вскидывая руки в воздух.

Я отступаю.

Она закрывает глаза и смягчает голос. Когда она открывает их, они полны слез.

— Шон, я говорю тебе, я не знаю. Я никогда ничего об этом не думала. Честно говоря. Я просто думала, что это дизайн, который любил твой отец. Но, пожалуйста, скажи мне, почему ты спрашиваешь об этом.

Я понимаю, что она говорит правду, и я не хочу ее пугать, поэтому вздыхаю и лгу.

— Не знаю. По какой-то причине я сегодня об этом подумал. Потом я подумал о том, как он добавлял цвета и тени на протяжении многих лет. Мне это показалось странным, как будто за этим должен быть какой-то смысл.

— Это было просто произведение искусства, которым он был одержим. Ничего больше. — Она моргает, выглядя побежденной.

Чувство вины бьет меня. Я знаю, что она любит Данте всем сердцем, но она всегда будет любить и моего отца. Его потеря всегда будет ранить ее. И сегодня я снова открыл эту рану.

Она с грустью констатирует:

— Иногда нам хочется, чтобы за чем-то стояла некая причина, но ее нет. Мне жаль, что этот череп преследует тебя весь вечер, но уверяю тебя, это просто изображение, которое понравилось твоему отцу, и он решил нанести его на свое тело, так же, как и татуировку, которую ты сделал на рукаве. Правда, ничего больше.

Из уважения к маме и чувствуя угрызения совести из-за того, что я упомянул отца, когда мы были на вечеринке, я подхожу к ней, обнимаю ее и говорю:

— Извини. Мне не следовало беспокоить тебя по этому поводу.

Она поднимает глаза и умоляет:

— Шон, пожалуйста, обещай мне, что если есть другая причина, по которой ты спрашиваешь меня об этом...

— Нет, ее нет, — перебиваю я.

Она смотрит на меня.

Я продолжаю врать.

— Честное слово, мам, я просто вспомнил череп на его руке. Я никогда не вспоминал об этом до сегодняшнего дня. Даже забыл, что он у него был, и это просто... Ты знаешь, каким я бываю, когда блокирую что-то, а потом оно возвращается.

Слеза падает, и она вытирает ее из-под глаза.

— Да, я знаю.

— Извини, что я тревожу тебя этим, особенно сегодня вечером.

— Все в порядке. Все мы переживаем свои моменты.

Я снова обнимаю ее.

— Спасибо. Я позволю тебе вернуться на вечеринку, ладно?

Она кивает.

Я провожу ее обратно к столу и затем завязываю светскую беседу. Данте и Финн бросают на меня вопросительные взгляды, поэтому я ухожу через несколько минут и возвращаюсь в свой внедорожник.