Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 32

Но в тот момент, когда Ольга уже торжествовала победу, в этот миг, похожий на вечность, холод проклятого меча обжег ему ладонь. Усилием воли Ругивлад приподнялся и медленно встал на колено…

— Пей! Пей и ничего не бойся!

Тревожно вглядываясь, девушка заметила, как искажено лицо волхва.

Он слышал голос Ольги как бы издалека.

Рассудок поставил воина на ноги. В голове заметно прояснилось.

— Никак, терлич-травка? — усмехнувшись, Ругивлад выплеснул остатки волшебного напитка в огонь, огладил усы и бороду.

Ольга смотрела на него с недоумением. Зелье не действовало.

— Очень вкусно! — сказал Ругивлад, да и он ли это был.

Внутри вели смертный бой две силы: «О, великие боги! Что же вы творите? Неужели вы ошиблись? Я не могу принять этой жертвы! Она совсем не знает меня! Я недостоин…» — восклицал один голос. «Опоить вздумала, чертовка! Окрутить решила!» — вопил второй.

Словен пришел бы в отчаяние, если бы ведал, к чему приведет эта опрометчивая мысль — «опоить» — единственная опрометчивая и несуразная мысль. Но к счастью, он этого пока не знал. Ну, разве не глупость — принять любовное снадобье за дурман? Да и что страшного могло случиться, если бы не колдовской меч?

По дороге назад к крепости они не проронили ни слова. Лишь на выходе из леса Ольга молвила:

— Наверное, я скоро огорчу тебя, Ругивлад, — и отвернулась.

Густые ветки скрывали звездное небо.

Знал бы он, что это первое грозное предзнаменование обрушившегося на него проклятия! Но с обычным для влюбленных легкомыслием Ругивлад начисто отмел мысль о близком расставании.

В воротах дочку поджидал рассерженный отец. Было далеко за полночь.

С утра у Ругивлада вновь появились неотложные дела: со средней Оки пришла груженая мелом лодья. Словен просил Волаха доставить камень в слободу, куда подвозили уголь, собранный после памятного всем лесного пожара. Печи выстроили на славу еще по весне, начертав на каждой из них Руну Огня. Хозяйки положили творог его небесному подателю.

Владух с недовольством взирал на эти непонятные приготовления, но воевода убедил жупана щедро одарить мастеров — лишь бы дело спорилось. Пришлось расплатиться и с гончарами. Чужеземец потребовал не менее сотни прочных глиняных сосудов, и когда ремесленники заговорили о раскраске, он, по мнению Ольги, пожадничал: горшки остались обычными горшками.

Молодому волхву помогали Кулиш и Творило. Под их присмотром на стену городища с трудом подняли замысловатое сооружение из бронзовых щитов. Жупан и здесь был против, не понимая, с какой стати он должен оголять стены терема. Только Ольга смогла убедить отца в последний раз согласиться с Ругивладом. Кулиш неустанно трудился над бронзой, поддерживая сверкающую красу, натирая ее особой мазью, сотворенной тем же волхвом — а то за ночь бронза теряла в блеске.

Странное зрелище открылось бы непосвященному и на дворе Ругивлада. У стены мастерской стояло три здоровенных чана. В одном булькала смола, в другом кипело масло, в третьем — самом таинственном — на дно оседали какие-то кристаллы.

Станимир никогда не слышал, чтобы охранительное волшебство требовало таких приготовлений. Он поделился сомнениями с Волахом, но бывалый воевода намекнул старику, чтобы тот не лез не в свое дело, а лучше усердно взывал бы бы о вспомоществовании к Радигошу.

На редкость сговорчивый Станимир так и делал. Тем более, что хлопот у него прибавилось: какая-то напасть поразила яблони в садах Домагоща. Священным огнем да серым дымком пользовал волхв, отгоняя беду.

Он неплохо разбирался и в разных снадобьях и прежде мог залечить даже пробитый печенежской стрелой глаз.

А еще старик пообещал молодому собрату на Купалу показать, где растут разрыв — да плакун-трава.

Увы, как раз теперь, в каждодневных заботах и суете, словен уже не мог забыть о девушке! Удивительным видением неотступно следовала она за влюбленным и днем, и ночью. Да, свои наивные «сны» он более не назвал бы кошмарами! Молодой волхв так свыкся с фантастической явью, что не променял бы этот сказочный образ ни на какой другой. Пожалуй, словен мог покончить с собой, если б вдруг усомнился в совершенстве любимой. Между тем сама Ольга ходила, как говорится, под боком — стоило только глаз не воротить, а руку протянуть. По рукам бы он, конечно, получил, но лучше такое внимание, чем неуместное притворство. Хотя думал и чувствовал Ругивлад одно, говорил молодец совсем другое.

Тщательно поразмыслив о досадном случае с любовным зельем, он понял, что вел себя как последний болван. Каждое утро словен тайком пробирался к терему жупана. Кот отвлекал псов. Горница Ольги находилась высоко и окном смотрела в сторону вятического леса. Герою пришлось немало поломать голову, как прицельно, быстро и незаметно забросить туда букет ландышей. Проделывал он этот трюк со свойственной для сумасшедших изобретательностью. Вряд ли стоит описывать хитрое приспособление. Ну и положил бы ей букет прямо в руки, ну, и получил бы взамен нежный взгляд или застенчивую улыбку… За которой могли скрываться такие коварство и уверенность в своих чарах, что, знай он о том, влюбленный моментально излечился бы от страсти раз и навсегда.

Обычный уличный парень подарил бы не прячась и не смущаясь! Но кто не знает влюбленных героев! У них мозги не только сдвинуты набок, но и вывернуты наизнанку. Им бы поиграть, словно детям, в таинственность, им бы пострадать в уединении и совершенно извести себя. Только тогда соображают они, как это глупо. А лодья уплыла. И скачут герои по свету навстречу новым безумствам. Хотя частенько, после бурных и непродолжительных объяснений, их относят на погост.

Впрочем, минуют века, и еще найдется немало великих шутников, выдумщиков и мечтателей. Спасибо им, за этот ненавязчивый обман, за наивную детскую сказку в справедливость любви, которая чужда естеству людского Рода. Иначе, жить стало бы просто и скучно.

Русалья неделя предшествовала купальскому празднику. Девицы-красавицы браслетики снимали, рукава длинные распускали, словно в птичек превращались, в лебедушек. А может и в русалочек.

В эти ночи завивали дивам веночки, а русалкам дарили откуп — одежку. Завивали веночек, чтобы хлопцы приветили. Да и заклятие это было брачное. В каждом веночке — красный любовный цветок — мольба к Лели да Ладе суженого найти. Вешали им в русалью неделю нитки да пряжу, полотенца да рубашки на ветви «плачущие», согнутые к самой водице.

Оттого берегиням речным хвост рыбий и пригождался — одежу умыкнуть. С хвостом и плавать веселее.

Берегинями, как пояснял отроку Ругивладу некогда словенский волхв Велемудр, русалок звали еще и потому, что — помогали они к берегу добраться. А берег-то и есть берег потому, что на нем из воды спасаются.

А коль найдется суженый — там и до свадебки недалече, не на детишек род славянский. А еще любили русалки росу. Где пробежит, пролетит одна такая — там и урожай поболе. А где плодородие, там и свадебка, и достаток, да и семейство сытое.

Не одни девицы могли помощь от русалок сыскать, парни о том тоже не забывали. Трудное это дело для парней было. Собирали русальну дружину, ночевали вне дома и говорить не могли, ни словечка. Зато на той неделе, коли приходили в какой дом да учиняли вокруг больного или немощного хоровод с прыжками, выздоравливал он силою русальей. Особенно если, в знак уважения к русалочке, венок на голову надеть не забывал.

Но девушек русалки любили больше. Какая девица нечаянно помрет до свадьбы, той на всю русальную неделю могли и жизнь во плоти человеческой вернуть. Правда, оживших девиц вятичи да словене побаивались. И после русальной седьмицы таким «русалкам» устраивали ритуальные похороны, дабы не смущали народ. Делали им чучела, которые затем либо жгли, либо в воду бросали. Впрочем, у словен на Ильмене в Славии — так, а у ругов в Артании — эдак, да и в других местах славянских по-разному.