Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 31

Смеркалось. Но вдруг да и взлетала к кронам юркая пичуга, еще вся в дневных хлопотах.

— Мы правильно идем? — обеспокоено спросил словен.

Девушка не ответила.

— Молчание — золото. Да, сочетание ума и красоты опасно, — пробормотал Ругивлад, но Ольга не расслышала.

Уверенно свернув на едва приметную тропу, она повела словена в сторону, куда они до сей поры не забирались. Глядя на на то, как легко ступает Ольга по усыпанной хвоей и прорезанной корнями земле, Ругивлад невольно вспомнил воздушную походку Хранителя очагов — Радигоша. Можно было подумать, что и Ольга перелетает с места на место, словно добрая волшебница леса.

— Эй, молодец, не отставай! — вдруг засмеялась она.

Скоро показался вросший в землю, покрытый мхом сруб. Потянуло дымом, и через пару мгновений девушка вывела Ругивлада на поляну. Пред замшелым строением горел костер, и ветки слегка потрескивали, будто переговаривались со стоящими вокруг деревьями, жалуясь на свою незавидную судьбу. У огня сидела сгорбленная прожитыми годами женщина. Покачиваясь из стороны в сторону, она то и дело бросала в пламя какие-то сухие травы и напевала что-то очень знакомое Ругивладу еще с детских лет.

— Здравствуйте, бабушка! — поздоровалась Ольга.

— А, внученька! И ты здравствуй! А я-то уж думала — совсем позабыла старую, — приветливо ответила та. — Почитай, с самых Бабьих Каш о тебе не слыхать.

Ругивлад молча поклонился старушке. Она благосклонно кивнула ему, и, остановив внимательный взгляд с интересом разглядывая гостя.

— Я пришла тебя молить о помощи… — тихо начала Ольга.

Пока они переговаривались, герой настороженно вглядывался в сгустившиеся сумерки. К концу месяца Лады, который здесь именовали Цветнем, смеркалось уже поздно. Вот заухал лупоглазый филин. Снялся с вершины ели и плавно опустился на крышу избушки.

— Филин! — сказал Ругивлад по-венедски.

— Дурень! — раздалось в ответ.

— Он не болтливый! — заметила старуха.

— Оно и видно.

Осмелев, филин спикировал вниз, прямо на подставленное колдуньей запястье, одетое в кожу. Надувшись шаром, он распушил перья и пробубнил что-то еще.

— Иные люди — под стать лошадям, резво бросаются словами, точно скачут безудержно. Бабушка немного колдует… — донеслись до него обрывки фраз Ольги.

Он и сам это отлично знал. Раза два-три, когда у городищенских молодиц обещали быть тяжелые роды, Станимир посылал Кулиша за ягой-повитухой. Само слово «ягать» и значило — громко кричать, отгоняя всякое лихо да собачью старость. И чего, казалось, ей орать-то — древней кудеснице? Стало быть, есть с чего! Не иначе, оборачивалась яга рожаницей, переживая вместе с молодицей торжественный момент появления дитяти на Белый Свет. Только ее, ягу,[30] и слышала Макощ.

— Понятно! — поспешил согласиться молодой волхв.

Но ни о чем уже не думал, кроме как об опасности, которую ясно чувствовал, да никак не мог сообразить, что же это за напасть.

— Присаживайся к огню, добрый молодец! — кивнула Ругивладу колдунья, приглашая чужестранца и его дрожащую от чего-то спутницу к костерку поближе. — Кыш, мохнатый! — погнала она филина.

Присев на траву подле еще горячего котла, Ольга принялась что-то в нем помешивать. Ругивлад нарочно опустился по другую сторону пламени, положив рядом неизменный меч. Филин недовольно расхаживал тут же.

Словен поглядел им вслед и застыл, завороженный. В темной вышине вспыхивали красными точками и тут же навсегда гасли рожденные костром миры и вселенные.

— Я прекрасно знаю, что такое время, пока не думаю о нем. Но стоит задуматься — и вот, я уже не знаю, что же это такое, — прошептал Ругивлад.

— Молодость не вечна, она лишь — исток старости. Жизнь временна, и то, что родилось, рано или поздно гибнет, — отвечала девушка. — Но не вечна и Смерть! — продолжала она, воодушевляясь. — И как вышел срок Жизни, выйдет срок и Смерти, чтобы настало новое Время.

Он внимательно посмотрел на Ольгу, но ничего не сказал в ответ.

— Так к чему же уповать на этот круговорот, раз ничего не изменить? Зачем мучаться от одной мысли, что ничего не ничего не изменить. Вечность — удел богов, а мы обречены на Жизнь, как неосознанное стремление к Смерти. И чем больше ты терзаешь себя, глупый, тем вернее шагаешь по дороге Велеса к Его вратам!

Колдунья направилась в дом, но вскоре вернулась с серебряным кубком, богатство которого не вязалось с убогостью ее жилища. Вязкий малиновый напиток бурлил и кипел, привлекая внимание словена чудным ароматом. Время от времени старуха черпала варево из котла и, подув в ковш, пробовала на вкус.

Старая наставница Ольги чем-то напомнила словену родную тетку — тоже ведунью. Как-то раз, ровно после смерти матери, Ругивлад сильно занедужил. И Богумил повез его к сестре. Хоть и было мальчонке всего три года, но стрый, по обычаю, уже посадил племянника на деревянного конька и срезал прядь русых волос.

Детские впечатления отрывочны. Никто не знает, когда они явятся опять. И надо же такому случиться — при встрече с бабушкой Ругивлад снова ощутил себя малышом.

Тогда же, ведунья Власилиса сперва вытолкала прочь Богумила, и в жарко натопленной избе с ней остались лишь две сподручные бабы да ее хворый племянник. Распустив волосы, опытная в таких делах женщина уверенными движениями привязала его к хлебной лопате. С помощью подруг ведунья трижды поднесла племянника к разверзнутой утробе печи, туда, где бушевало пламя — Огнь-ягуня. Живой, святой, всеочищающий Огнебог — враг черной Мары-Смерти.

— Агу! Агу дитятко! — ягала тетка Власилиса.

Впоследствии он узнал, что обряд сей, посвященный Макощи, именуется припеканием, и очень немногие жены знают, как его вершить. Лишь та, которая сама не раз познала жар любви, способна отвоевать жизнь у смерти, а здоровье — у хвори.

… — Еще не время! — сказала Ольга, посмотрев на звезды, и забрала кубок у старухи.

Та молча согласилась и снова начала подбрасывать в огонь травы, напевая ведомые ей заклинания.

Сперва тихо, едва различимо, затем громче, отчетливей… И вот уж, изначально похожая на колыбельную буйная песнь погнала вялую кровь по жилам, как вешний Ярила проталкивает воды сквозь ледяные преграды.

Ругивлад не знал сейдовской магии.[31] Но относился к ней с уважением. Он безуспешно старался прогнать наваждение. Сопротивляясь искусно сработанному заклятию, он пытался сохранить ясность рассудка. Волхв ведал: все ведьмы на свете пошли от злокозненного бога. Так вещали древние эрили, не раз забредавшие в Аркону.

Фредлав верил, что самой страшной дочери Локи, хромой Хель,[32] принадлежит Нижний мир, и она есть Смерть. Но разве можно равнять его прекрасную Ольгу с черной колдуньей?

Чародейская песнь прервалась внезапно. Старуха в последний раз швырнула Огню пук молодых, только народившихся трав. Зелень зашипела, выбрасывая сок, моментально возносившийся к небесам.

Ни с того, ни с сего Ругивлад затеял рассказ о детстве. О мире, который знал и любил, но покинул и, увы, навечно, ведь прошлого не воротишь. Он напевал незатейливые мелодии родной Славии и далекой Артании. Он будто бы желал выговориться раз и навсегда, хотя многое Ольге было просто не понятно. А колдунья — та и вовсе уснула, потратив всю свою Силу на сейд.

Ведьмовские девичьи глаза гипнотизировали. Не способный избавиться от их чар, Ругивлад прервал рассказ… И почти погрузился в их томительную пучину. Тонкая женская рука неожиданно протянула из тьмы кубок с зельем. Безвольный, он принял это питье…