Пляска смерти - Гамильтон Лорел Кей - Страница 32

• Предыдущая
• 32/139
• Следующая

Ричард тоже покачал головой:

— Только не он.

— Честно говоря, Жан-Клод, не понимаю, почему ты согласился его взять. Ты же знаешь, что в прежнем его поцелуе у него было прозвище Темный Рыцарь. Это о чем-то говорит.

Жан-Клод вздохнул и прислонился спиной к стене.

— Ты знаешь, что Белль Морт пыталась затребовать обратно всех представителей своей линии, когда мастер этого поцелуя был казнен. Мог ли я отказать ему, когда он просил от нее спасения?

— Да, но мне казалось, что двор Белль — это как раз то, что нужно Лондону. Темный лондонский переулок, так сказать. Подходящее место для темного рыцаря.

— Он не хотел к ней возвращаться. Он мне звонил по телефону и умолял не отпускать обратно к ее двору. Видите ли, ma petite и Ричард, Лондона отдали Белль на несколько лет, а потом она его изгнала. Она хотела призвать его, но он упросил своего нового мастера запретить.

— Почему? — спросил Ричард. — Огги бы все отдал, чтобы вернуться. Я чувствовал, как он по ней тоскует. — Ричарда передернуло. — Что-то вроде наркомании.

— Oui, mon ami, exactement — именно поэтому не захотел возвращаться Лондон. Он как алкоголик, ставший трезвенником. Он знает, что его тянет к выпивке, но не знает, сможет ли после этого остановиться. И как я мог его к ней отпустить?

— Что-то для тебя это слишком сентиментально, — бросил Ричард.

Жан-Клод поглядел на него недружелюбно:

— Я всюду, где можно, стараюсь быть добрым, Ричард.

Ричард вздохнул и уткнулся головой себе в колени:

— Господи, ну и каша!

— Ты говорил, что у нас есть еще мастера вампиров, пробовавшие ardeur, но не из линии Белль, — кто это?

Наш список мастеров — не потомков Белль — был чертовски короток.

— Нечестивец и Истина, — сказал он.

Тут уж Ричард вскинул голову:

— Ни в коем случае! — Потом, кажется, еще подумал и сказал: — Не Нечестивец.

— Истина, думаешь, подойдет? — спросил Жан-Клод.

Ричард ссутулился — мне показалось, что сейчас он своей хваткой сам себе руки сломает.

— Ты меня просишь поделиться ею с другим мужчиной. Так мало того, ты меня самого еще просишь его выбрать?

— Сколько женщин ты поимел за последний месяц, Ричард?

Сила Ричарда просто взорвалась — будто полыхнуло огнем из-за мирного вида стены. Нас обдало обжигающей волной.

— У вас там все в порядке? — крикнула Клодия из-за двери.

Я посмотрела на Ричарда, он едва заметно кивнул.

— Все нормально! — крикнула я в ответ.

— Уверены?

— Вполне.

За дверью стало тихо.

— Спасибо, — сказал Ричард и стал дальше бороться с собой. Мне не надо было смотреть ему в лицо, чтобы увидеть, насколько он зол. — Мы все согласились, что я продолжаю с ними встречаться. Анита будет моей лупой и Больверком, но она не хочет выходить замуж или иметь детей и вообще ничего в этом роде. Мы согласились, и не надо теперь мне этим в глаза тыкать.

— Ты сам себе синяки оставишь, Ричард, — сказала я тихо, глядя, как меняется цвет кожи у него на руках.

Он разжал руки с выдохом, в котором послышалась боль. В конце концов позволил себе — своей руке — обернуться вокруг моей икры. И сила его побежала у меня по коже тысячами крошечных кусачих муравьев.

— Ой, — не удержалась я.

Он прижался лицом к полотенцу у меня на коленях.

— Прости, прости меня.

Энергия успокоилась — осталась теплой, от нее у меня на позвоночнике выступила испарина, но она уже не причиняла боли. Ричард сказал прямо в ткань полотенца:

— Когда ты кормилась от Огги, у меня вырос уровень силы — и еще как вырос. Так приятно, так невыразимо приятно ощущался этот прилив, даже когда я понял, что вы сделали для этого. Даже после этого все равно было чудесно.

У него затряслись плечи — я поняла, что он плачет.

Я тронула его волосы, запустила пальцы в густые волны.

— Ричард, Ричард…

Он обхватил меня за ноги руками, прижался, ткнулся лицом в колени, позволив мне касаться его. Жан-Клод осторожно положил руку ему на спину и, когда Ричард не возразил, погладил. Без намека, как гладят добрых друзей и любимых, бесконечными кругами, будто жестом хочешь сказать, что все будет хорошо. Я перебирала его кудри, стирала с лица слезы. Мы утешали его как друзья, старые, добрые друзья. Чем бы еще ни были мы друг для друга, а друзьями мы были.

И вот так мы оказались на полу, Ричард льнул к моим коленям, а я сидела, опершись на голый торс Жан-Клода, как на спинку теплого и шелковистого кресла. Футболка Ричарда куда-то девалась, и теплая мускулистая гладкость его груди и плеч легла на пушистое полотенце у меня на коленях, а выше пояса я тоже была голая, как и он, — полотенце сползло, не выдержав. Ричард лежал на спине, глаза его смотрели умиротворенно, волосы раскинулись вокруг лица ореолом золотого и каштанового.

Я гладила руками его голую грудь, и не ради секса — так было уютнее. Таковы все ликантропы: прикосновение — это благо, иногда оно даже необходимо, чтобы остаться в своем уме. Это как нормальный человеческий тактильный голод, только больше, больше на несколько порядков.

Рука Ричарда шла вдоль моего тела, пальцы играли моими волосами, которые уже начали высыхать тугими мелкими кудряшками. Жан-Клод водил ладонью по мускулистой руке Ричарда — вверх-вниз.

Слов не было — было только успокаивающее прикосновение. Другая рука Жан-Клода гладила меня по плечу, по руке, почти зеркально повторяя то, что делал он с Ричардом. Думаю, всех нас удивило, что Ричард позволил Жан-Клоду себя коснуться хотя бы кончиками пальцев — после того, какой бурей он влетел в комнату. Я видела, как ликантропы гладят друг друга независимо от сексуальной ориентации: для них объятие — это всего лишь объятие, но насчет Жан-Клода у Ричарда был пунктик, которого не было по отношению к другим.

Сейчас Ричард перевел взгляд, и я знала, что он глядит на мужчину за моим плечом.

— У тебя волосы почти такие же кудрявые, как у Аниты.

Это замечание заставило меня обернуться и посмотреть на него. Ричард был прав, у Жан-Клода волосы стали массой черных кудрей. Не крупных локонов, как у него обычно бывало, а мелких, действительно похожих на мои. Но его волосы при естественном высыхании были такими, как у меня бывают от средств ухода за волосами, а не той черной пеной, в которую они у меня превратились сейчас.

— Я никогда не видела, как у тебя естественно лежат волосы? — спросила я, разглядывая эти колечки.

Он улыбнулся, и будь это кто другой, я бы сказала, что смутился, но к Жан-Клоду это слово как-то слабо подходило.

— Наверное, нет.

Ричард переложил руку с моих волос на волосы Жан-Клода, потер кудри в пальцах, потом взялся за мои, сравнивая.

— У тебя волосы все равно мягче, чем у Аниты или у меня, кстати. — Он встал на колени, взял по горсти наших волос в обе руки, будто взвешивая на ладони. — Обычно они у тебя и выглядят шелковистее, но сейчас только на ощупь можно различить, где твои волосы, а где Аниты.

Жан-Клод рядом со мной застыл неподвижно. Кажется, он даже перестал дышать, и сердце, которое билось до сих пор, как у любого человека, замедлило ритм. Я знала, отчего он застыл: Ричард трогал его добровольно, и Жан-Клод не хотел спугнуть его. Но, наверное, он еще и просто не знал, что делать. Мужчина, который был великим любовником в течение четырехсот лет, не знал, что делать, когда кто-то играет его волосами.

Он не хотел быть слишком дерзким и снова вызвать гнев Ричарда или пробудить в нем что-то вроде гомофобии. Если бы Ричард был женщиной, Жан-Клод бы принял это за предварительную игру. Не будь Ричард оборотнем, он бы тоже счел это некоторым приглашением. Но оборотни помешаны на тактильных ощущениях, и прикосновения для них не означают секс — как для собаки, которая слизывает у тебя пот с кожи. У тебя приятный вкус, и собаке ты нравишься — ничего сексуального, но это личное. Если бы ты собаке не нравился, она бы не стала к тебе прикасаться.

• Предыдущая
• 32/139
• Следующая