Природа хрупких вещей - Мейсснер Сьюзан - Страница 7

— Боже милостивый, услышь молитвы Твоих людей, обращенные к Тебе; сделай так, чтобы мы знали и понимали, как нам дóлжно поступать, благослови и дай нам силы точно исполнить то, что следует, через Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Я поднимаю веки и вижу, что глаза Кэт уже открыты. Она таращится на меня почти что в изумлении. У меня в глазах щиплет от необъяснимых слез.

— Спокойной ночи. — Целую девочку в лобик и быстро встаю с кровати, чтобы выключить свет. В дверях вижу Мартина. Он стоит, прислонившись к косяку; руки сложены на груди. Вероятно, все это время Мартин наблюдал за нами.

— Спокойной ночи, Кэт, — говорит он, затем заходит в комнату и гасит камин.

Мы выходим. Мартин затворяет за нами дверь.

— Может, оставить дверь приоткрытой? — предлагаю я. — Вдруг она на новом месте испугается темноты?

— Незачем, — звучит короткий ответ.

Мы спускаемся на первый этаж. Чемоданов и сундуков в прихожей уже нет. Занимаем в гостиной свои места: Мартин садится в кресле, я — напротив, на диванчике, что стоит ближе остальных к камину.

— Я наблюдал, как ты общаешься с Кэт. Такое впечатление, что ты когда-то была матерью. — Его слова звучат почти как комплимент, но меня они больно задевают.

— Я же говорила: мне случалось присматривать за соседскими детьми.

Некоторое время мы молчим.

— Кэт выросла из своей одежды, — сообщаю я.

— Завтра купим ей новую. — Он бросает взгляд на мой поношенный наряд. — Думаю, и тебе не помешает освежить гардероб.

— Мне много не нужно. Одно-два платья.

Еще несколько секунд мы сидим в молчании. Потом:

— Завтра у нас много дел. Пора ложиться. — Мартин гасит газовый камин, повернув рычажок сбоку. В комнате становится чуть менее уютно.

Поднимаемся на второй этаж. В одной из спален открыта дверь, возле кровати вижу свои вещи. Все в комнате омывает персиковый свет от газового камина, который включили, чтобы прогреть помещение.

Я поворачиваюсь к Мартину.

— Спокойной ночи, — произносит он, и в его голосе нет и намека на недовольство по поводу единственного условия, которое я выдвинула, давая согласие на брак. Мартин сказал, что ему нужна видимость семейных отношений, и меня это устраивает. Что такое видимость, я знаю. Это слово есть в словарике моего отца. Оно подразумевает, что некая вещь или явление издали выглядят совсем не так, как при ближайшем рассмотрении. Мартин сказал, что ему нужно подобие супружества, и я ответила, что подобие он получит, и поэтому попросила, чтобы мы спали отдельно, пока у нас не возникнет хоть какая-то взаимная привязанность. И — надо же! — он согласился.

Я желаю Мартину спокойной ночи и иду в комнату, расположенную рядом со спальней Кэт. Он скрывается в комнате напротив.

И даже не оглядывается, ни разу.

Первую ночь в качестве миссис Хокинг я сплю неспокойно. Кажется, просыпаюсь каждые пять минут. В какой-то момент среди ночи, по-моему, я слышу, как Мартин ходит по дому, и даже как щелкает замок входной двери, но я не встаю, чтобы проверить, в чем дело. А то еще он решит, будто я передумала спать отдельно от него. Не передумала. Мартин безумно хорош собой, и, воображая, как он держит меня в своих объятиях, я сладостно ежусь. Однако я не хочу отдаваться мужчине — телом и душой, — пока не узнаю его поближе. Не собираюсь повторять свою ошибку.

Пробуждаюсь я на рассвете. На полу лежит полоска света, проникающего сквозь узкий зазор между окном и шторой. В марте в Сан-Франциско не так холодно, как в других краях, где мне доводилось жить, но все же в комнате довольно свежо, и я сразу вспоминаю Донагади. Кажется, что сейчас почую запах горящего торфа и аромат хлеба из пресного теста, который печет внизу мама.

На ощупь нахожу бабушкины часики, которые вечером положила на тумбочку возле кровати. Двадцать минут седьмого. Откинув одеяло, быстро встаю, надеваю блузку и юбку, в которых хожу уже шесть дней. Слава богу, что одежда еще не пропахла потом. Кроме этого наряда, у меня есть только одно простенькое шерстяное платье, которое годится лишь для работы по дому. Быстро заплетаю волосы и закручиваю их сзади в «корзинку». Выйдя из спальни, вижу, что Мартин уже встал: дверь его комнаты распахнута, а в гостиной на первом этаже горит свет. Дверь спальни Кэт еще закрыта.

Я иду в туалет, затем тихонько спускаюсь по лестнице. Мартин сидит на краю дивана, склонившись над блокнотом. На столике между диваном и креслом разбросаны газетные полосы. Мартин что-то пишет, перо его ручки тихо поскрипывает. Сегодня утром на нем темно-синий костюм. Сам он аккуратно выбрит и причесан.

При моем появлении он поднимает глаза и приветствует меня спокойным и доброжелательным тоном.

— Доброе утро. Ты так рано встал.

— Я всегда встаю с восходом солнца.

Вижу, что он уже налил себе кофе.

— Значит, мне придется вставать чуть раньше, чтобы закипятить для тебя чайник. — Накануне вечером я видела на плите капельную кофеварку. Такая же была у хозяйки квартиры, где я до этого жила. Сама я варила кофе только один раз — по просьбе хозяйки, когда та заболела. Она объяснила мне, как залить горячей водой размельченные кофейные зерна в верхней части кофеварки, и после я наблюдала, как кофе капает через сетку в чашу. Она разрешила мне попробовать приготовленный мною напиток. Не скажу, что мне не понравилось, но я не могла взять в толк, как можно предпочитать кофе чаю.

Опускаюсь в кресло у камина, Мартин сидел здесь вечером. Он не спрашивает, хорошо ли я спала.

Я бросаю взгляд на его блокнот и на газету, но текст, перевернутый вверх тормашками, прочесть не удается.

— Это у тебя документы? По работе?

— Да. Я завтра уезжаю.

— Позволь спросить, надолго ты обычно уезжаешь?

— По-разному, — отвечает он небрежным, непринужденным тоном. — Иногда на пару дней, иногда на три-четыре. А бывает, и на неделю.

— Понятно.

Несколько секунд мы молчим.

— Ты обычно ездишь поездом? — спрашиваю я.

— Я приобрел автомобиль. Когда я не в разъездах, он стоит в гараже южнее причала. В городе я на нем не езжу.

— Автомобиль?

Пытаюсь скрыть свое удивление. Ни у кого из моих знакомых автомобиля нет. Ни у кого. А меня он как-нибудь покатает, если я попрошу? Ведь те, у кого есть автомобили, ездят на прогулки в погожие воскресные дни.

Я жду, когда Мартин заметит мое изумление, но он молчит.

Несколько минут в гостиной слышны только тиканье настенных часов и тихий скрип ручки Мартина.

— Можно задать вопрос о Кэт? — нарушаю я молчание.

— О чем именно?

— Когда она перестала разговаривать? Сразу после смерти матери? Я спрашиваю, потому что ты завтра уезжаешь и она останется со мной. Я хочу лучше понимать, как о ней заботиться. Боюсь сделать что-нибудь не так, пока тебя не будет.

Мартин закрывает ручку колпачком и кладет на стол. Я опасаюсь, что наговорила лишнего, отвлекая его от работы. Но он отвечает спокойным тоном:

— Кэндис тяжело болела перед смертью. И по мере ухудшения ее состояния Кэт становилась все молчаливее. Впрочем, она всегда была тихим ребенком.

— Наверное, она очень любила свою маму. — Я пристально наблюдаю за Мартином. Надеясь, что его реакция позволит судить о том, насколько он сам опечален смертью супруги. Но красивое лицо остается непроницаемым.

— Да.

— А родители Кэндис? Они помогали тебе с Кэт в тот ужасный период?

— Нет.

Мартин произносит «нет» без нажима, без скрытой боли в голосе. Словно он и не рассчитывал на поддержку родственников жены, которые наверняка тоже тяжело переживали болезнь и кончину дочери.

— Почему?

— Мы с ними не очень ладили.

— Из-за чего?

Он изучающе смотрит на меня, словно пытается решить, что именно можно мне сказать об особенностях своего первого брака.