Природа хрупких вещей - Мейсснер Сьюзан - Страница 6

— Пришли, — объявляет Мартин.

Мы останавливаемся перед трехэтажным домом на Полк-стрит. Он не такой роскошный, как некоторые дома по соседству, но его недавно освежили темно-синей краской и декорировали окантовкой цвета слоновой кости. Перила крыльца и наружные ящики для цветов обрамляет ажурное чугунное литье. «В нескольких кварталах отсюда район Рашн-Хилл[2]», — сообщил мне Мартин по пути, чтобы я знала, в какой части города мы находимся. До недавнего времени в доме проживал врач с семьей — женой и двумя маленькими сыновьями. Затем он принял предложение занять пост директора больницы в Аргентине, и семья уехала, взяв с собой только личные вещи и кое-что из посуды. А Мартин приобрел их дом со всей обстановкой.

Мы входим в холл, освещенный люстрой с лампами накаливания. Мой саквояж Мартин ставит рядом с чемоданами и сундуками, в которых лежат вещи его и Кэт; сегодня утром их доставили из пансиона миссис Льюис.

— Я потом подниму все это наверх, — говорит Мартин, кивком указав на вещи. — Сначала дом покажу. — Мы начинаем осматривать комнату за комнатой. Кэт плетется за нами, и я уверена, что она тоже здесь впервые.

На нижнем этаже — гостиная, столовая, кухня и библиотека. В просторной кухне — раковина с холодной и горячей водой, большой холодильник-ледник, чугунная кухонная плита с газовой подводкой. У окна, что выходит в сад, сервировочный столик и стулья. В кладовой — запасы разных непортящихся продуктов, которые врач не стал забирать с собой, а также свежий провиант, доставленный сегодня по заказу Мартина. Дверь рядом с кладовой открывается на короткую лестницу, которая спускается в котельную с низким потолком. Сад за домом обнесен кирпичной оградой. Там стоят пустые терракотовые горшки для цветов, крашеные стулья и стол из сварочного железа. Вдоль высокого деревянного забора по границе участка тянется длинная узкая клумба, идеально подходящая для нарциссов. За забором я вижу верхушки задних фасадов домов на соседнем проспекте Ван-Несс.

В гостиной перед газовым камином с резным мраморным порталом расставлены мягкие диваны, стулья, пуфики розовых и кремовых оттенков. В библиотеке — письменный стол, стул и книжные полки одной и той же расцветки. Стол в столовой и буфет с изогнутым фасадом сделаны из одной и той же древесины теплых тонов; по словам Мартина, это красное дерево с пятнышками «под вишню». В этой части Калифорнии красного дерева в изобилии, как воды в океане. На втором этаже — три спальни с кроватями, комодами и платяными шкафами. В туалете на втором этаже — надо же! — есть водопровод и канализация. Туалет отделан плиткой черного, белого и красного цветов. Третий этаж, со скошенным потолком, состоит из двух комнат. Одна — пустая; похоже, в ней жила прислуга. Во второй одна из стен расписана изображениями сельскохозяйственных животных. Судя по виду, раньше здесь была игровая комната. В каждом из помещений второго этажа имеется газовый камин, облицованный мрамором или ониксом. Перед тем как мы все спускаемся на первый этаж, Мартин включает камины поворотом специального ключа.

Это не самый большой дом на нашей улице, но для меня он — настоящий дворец. Даже предположить не могу, сколько стоит такое жилище. Невольно я начинаю думать, что для его покупки Мартин, должно быть, влез в долги, потому и не смог послать мне билет в спальный вагон. Я и мечтать не могла о таком прекрасном доме.

Перед тем как поехать за мной на паромный причал, Мартин заказал холодный ужин с доставкой на дом. Стол накрыт в столовой, сервирован посудой из белого тонкостенного фарфора (видимо, жена доктора решила, что не довезет этот сервиз до Аргентины). По завершении осмотра дома мы садимся ужинать. Рассаживаемся так, как, должно быть, будем сидеть за ужином всегда: Мартин — во главе стола, я — по правую руку от него, Кэт — по левую. На блюдах под крышками — холодные куски жареной курицы, маринованная свекла, сладкий перец, фаршированный рисом, смородина и каперсы.

Мы приступаем к еде в полном молчании.

— Так жарила курицу моя бабушка, — роняю я спустя несколько невыносимо долгих минут.

Мартин поднимает глаза от тарелки. Видимо, за последнее время они с Кэт привыкли есть молча. Мартин едва заметно улыбается, и это вряд ли можно считать приглашением продолжить разговор, но я просто не могу сидеть до конца ужина в тишине. Я начинаю рассказывать Мартину и Кэт об Ирландии. Рассказываю о доме на холме, где жила бабушка, о хижине нашей семьи, расположенной ближе к морю, о тысячах оттенков зеленого цвета на склонах холмов и в полях. Рассказываю о своих любимых блюдах, которые готовила бабушка, — таких как копченый угорь с яблочной глазурью и сладкий бармбрак[3]

После ужина мы переходим в гостиную и, устроившись у камина, приступаем к десерту. Это кусочки пирога со специями, который испекла для нас миссис Льюис. Я рассказываю, как в детстве мы с братьями ходили по причальной стенке: с одной стороны небольшие волны полизывали скользкие камни, с другой — покачивались на воде, натягивая швартовые канаты, ярко раскрашенные рыбацкие суда. А впереди перед нами вырисовывался маяк — белая, как снег, высокая башня с яркими сигнальными огнями. Рассказываю, как прелестно звенели колокола приходской церкви городка Донагади в рождественское утро, и мне никогда не надоедало их слушать. Я вспоминаю только счастливые мгновения, то, о чем скучаю.

Часы в гостиной бьют восемь раз, и Мартин говорит, что Кэт пора спать.

— А я начну поднимать наверх сундуки и чемоданы. — Он берет вещи Кэт и заносит в первую от лестничной площадки комнату второго этажа. Мы с Кэт следуем за ним. Девочка входит в комнату медленным, неуверенным шагом, почти как лунатик.

— Кэт, можно я тебя уложу? — спрашиваю я.

Немного поколебавшись, она кивает. Мартин уходит за остальными вещами.

Прежде это была комната сыновей врача, на что указывают два одинаковых покрывала с рисунком в виде игрушечных солдатиков, а также две лошадки-качалки в дальнем углу. Убранство надо как-то изменить. Пятилетняя девочка не может чувствовать себя здесь уютно.

Я помогаю Кэт переодеться в ночную сорочку, которая тоже ей тесна и коротковата. Девочке нужны новые платья; с тех пор как ее мама заболела и умерла, Кэт подросла, а Мартин, должно быть, этого не заметил.

— Пожалуй, надо купить тебе несколько новых нарядов.

Вешаю ее платье в шкаф вместе с другими платьями из сундука; их всего с полдюжины, и все они ей малы. На дне сундука фотография в овальной рамке. Портрет красивой женщины: золотистые волосы, светлая кожа, нос — такой же, как у Кэт.

— Это твоя мама?

Беру в руки фотографию, чтобы лучше рассмотреть лицо, и затем перевожу взгляд на Кэт. Девочка сидит на одной из кроватей, наблюдая за мной.

Она кивает в ответ, и на ее лицо словно опускается вуаль печали. О, как же я хочу, чтобы Кэт со мной заговорила.

— Я знаю, каково это — тосковать по тем, кого любишь. — С фотографией в руках я подхожу к кровати, на которой сидит Кэт. — Это самая страшная мука на свете. Несколько лет назад с моим папой произошел несчастный случай, он умер и тоже вознесся на небеса. Как и твоя мама. Я очень по нему скучаю.

Кэт по-прежнему смотрит на меня, но я замечаю в ее печальных глазах проблеск интереса.

— Давай положим фотографию твоей мамы под подушку, и ты будешь на ней спать? Словно твоя голова покоится у нее на коленях? Хочешь?

Девочка кивает, забирается в постель и ложится. Я подсовываю фотографию ей под подушку.

— Ты молишься на ночь? — спрашиваю я, укрывая ее одеялом до подбородка. В комнате холодно, хотя газовый камин отбрасывает вокруг оранжевые блики. Девочка качает головой. — Давай я прочту одну молитву за нас обеих? Не возражаешь?

Кэт в ответ лишь моргает.

— Моя мама часто читала ее вместе со мной. Закрывай глазки.

Кэт повинуется.

Я тоже закрываю глаза и произношу англиканскую молитву, которую помню наизусть, потому что тысячу раз читала ее с мамой на ночь в Донагади: