Новик (СИ) - Борчанинов Геннадий - Страница 12

Я неторопливо начал варить кулеш, раз уж мы всё равно остановились тут на днёвку, насыпал пшена в котелок, залил водой. Душа просила жареной картошечки со сметанкой, с лучком, да под стопочку хорошей водки, но нет, придётся снова жрать, что дают. Картошку сюда ещё не завезли.

Вскоре вернулся Леонтий.

— Ты ранен, что ли? — насторожился я.

— Это ихняя, — отмахнулся дядька. — О, кулеш! Молодец, Никита Степаныч, озаботился!

— Чего разузнал? — спросил я.

— Ай, ничего толком, — скривился он. — Ты их атаману башку надвое рассёк, начисто, как кочан капусты. А эти… Так, на побегушках. Один и вовсе из соседней деревни, прибился к ним.

— И чего? — спросил я.

— А ничего, — хмыкнул дядька, запуская ложку в котелок. — Вон, висят все рядком. Доброе дело, считай, сделали.

— Зря, получается, возился? — спросил я.

— Ну как это! Нет! Про логово-то своё они мне поведали, как попу на исповеди, это про схрон с добром только старшой знал, — покручивая жирные от кулеша усы, сказал дядька. — Тут недалече. До вечера обернёмся, не сильно-то и задержимся. Если ты, конечно, Никит Степаныч, не против.

— Да почему бы и не сходить, — пожал я плечами. — Любопытно глянуть, как лихие люди живут.

— Опасаюсь я, как бы в логове том охраны не было, чай, не ввосьмером же они на промысел ходили, — задумчиво протянул Леонтий. — Но даже если и охрана, то всё одно, глянуть надобно. Поиздержались мы, да ещё с этим полоном, ети его…

Тут дядька был абсолютно прав, татарский плен не только предоставил нам отпуск со службы, но и лишил многих ценных вещей. Одна только сабля, к примеру, стоит рублей восемь, и хоть мы обзавелись другими, этот татарский кусок железа ни в какое сравнение не шёл с той саблей, что была у меня прежде. Добрый строевой конь, плюс один заводной мерин, это ещё рублей десять сверху без учёта седла, уздечки и прочей сбруи. Да, Гюльчатай оказалась неплохой послушной лошадкой, но степные кони не слишком-то хорошо годятся для боя или долгой скачки, они малорослые и не самые быстрые. Хорошо, что мне удалось сохранить свой куяк и шлем, не то пришлось бы тратиться ещё и на доспехи. Лук в саадаке и стрелы в зависимости от качества потянут ещё рубля на три-четыре. А чтобы собрать одного боярина в поход с нуля, нужно потратить рублей пятьдесят, не меньше, и мне повезло, что Никитке помогал отец, да и Леонтия собирать мне не пришлось. Но это было перед походом, а теперь — крутись как хочешь.

— Сейчас тогда поедим, да можно ехать, — сказал я. — Лишь бы они тебе в какую-нибудь топь дорогу не указали.

— Не, я поспрашивать-то умею, — рассмеялся дядька.

Доели кулеш, облизали ложки, убрали в чехольчики на поясе. У меня — замшевый, у дядьки попроще, из холстины. Разметал сапогом угли, затоптал тщательно, чтобы не случилось пожара, оправился. Можно ехать.

Разбойничье барахло дядька сложил в один большой мешок. Пригодного к употреблению или продаже хабара оказалось немного, не тащить же с собой окровавленные тряпки и засаленные портки, поэтому брали только железо. Топоры, ножи, в хозяйстве всё сгодится.

А потом отправились к разбойничьему логову, углубившись в лес по едва заметной тропке-стёжке, петляющей меж деревьев. Ехали след в след, шагом, настороже. Леонтий первым, я за ним.

Тульские леса в этом времени оказались удивительно густыми, и мы быстро упёрлись в непролазную чащу.

— Ну, дальше пешком придётся, — сказал Леонтий, хотя лично я думал, что нам пора возвращаться к дороге.

— Коней тут бросим, что ли? — не понял я.

— Почему сразу бросим? Оставим ненадолго, — сказал он.

— А если волки? — спросил я.

Помнится мне, волки чуть ли не до начала двадцатого века оставались огромной проблемой. Резали скот, забредали в деревни и города, и так далее. И не только на Руси, но и в Европе, иначе легенды про оборотней и волколаков просто не появились бы.

— Волков бояться — в лес не ходить, — усмехнулся Леонтий.

Я спешился, качая головой. Не хотелось бы мне остаться без лошади посреди леса.

Тропка, однако, вела нас дальше, через бурелом, и продравшись сквозь него, мы увидели небольшую полянку и несколько хижин возле маленького ручейка. Я немедленно схватился за саблю, Леонтий тоже вытянул свою.

Оружие, впрочем, не понадобилось. Из крайней хижины вышла старуха с корытом в руках, не обратив на нас никакого внимания. Седая и древняя, она была если не свидетельницей крещения Руси, то как минимум застала татаро-монгольское иго.

— Вернулися, сынки? — прошамкала она, сослепу приняв нас за членов банды.

— Ага, — хмыкнул дядька, убирая саблю в ножны и по-хозяйски оглядывая бандитский хутор.

На полянке стояли буквально четыре шалаша из жердей, у коновязи стоял мерин, потряхивая гривой. Значит, можно и наших коней сюда провести.

— Дядька, я за лошадьми схожу, — сказал я, продираясь обратно через бурелом.

Пусть придётся идти в обход, но мне спокойнее, когда наши кони рядом с нами. А мерина можно будет взять как заводного или вьючного, всё лучше, чем перегружать и без того уставших лошадей.

Я вернулся за Гюльчатай и дядькиным конём, начал искать обходной путь. Просто обогнул бурелом, вышел к ручью и пошёл вдоль бережка.

Когда я вернулся, Леонтий уже деловито обыскивал хижины, вытаскивая всяческую рухлядь на улицу. Меха, выделанные шкурки, отрезы ткани, одежда, сапоги, оружие, словно он обыскивал не разбойничьи шалаши, а пещеру Алладина.

Старуха, как ни в чём не бывало, черпала в корыто воду из ручья, напевая себе под нос какую-то заунывную песенку. Она, похоже, даже и не поняла, что на самом деле произошло. Мне даже стало как-то неловко. Мы ведь, наверное, повесили кого-то из её родичей, да и вряд ли одинокая старуха сумеет вообще выжить в такой глуши. А оставлять её на произвол судьбы… Сомнительно. Уж лучше бы нам тут встретились ещё разбойники. Мне было бы гораздо проще сделать выбор.

Пока потрошили логово, даже забыли про время. Настолько, что начало уже смеркаться, так что я расседлал наших лошадей и принялся разводить костёр, готовясь ночевать здесь же, в одном из шалашей.

— Касатики, а вы Ефимку не видали? — спросила старуха. — Жду его, нет и нет, нет и нет…

— Нет, бабуся, не видали, — ответил дядька.

Имён мы не спрашивали, поэтому со спокойной душой могли так говорить. Бог его знает, кто из них там Ефимка, кто Иванец, а кто Вторуша. Паспортов тут пока тоже не придумали.

— А я кулеша сварила, будете⁈ — спросила старуха.

Я поморщился. Походный кулеш уже успел надоесть мне хуже горькой редьки.

— Нет, матушка, не будем, — сказал я. — Скажи-ка лучше, где тут хутор или деревня какая поблизости есть.

— Так вот хутор наш, — не поняла она.

— Другие, другие! — нетерпеливо перебил я.

— Так вниз по ручью, Марьинка будет там, — вытягивая костлявую руку, ответила старуха.

— Вот и славно. Всё, спи ложись, — приказал я.

— Пока Ефимка не вернётся, не лягу, — капризно заявила она.

— Ну жди сиди, — буркнул дядька.

Он явно её не опасался, я же всё равно был настороже. Мало ли что взбредёт в её седую голову, и что прикажет ей сделать старческая деменция.

— Дядька, мы ж это всё не утащим, — тихо сказал я, критически оглядывая целый ворох разномастного добра.

— Утащим, — махнул он рукой. — На саблю взяли, не оставлять же пропадать!

— Тоже верно, — вздохнул я. — С бабкой чего делать будем?

— А чего с ней? — не понял дядька. — Пущай живёт.

— Так помрёт она тут, считай, одна в глуши, — сказал я.

— Эх, доброе у тебя сердце, Никит Степаныч! — улыбнулся Леонтий. — Ну, в деревню ближайшую проводить можно, а там уж сама пусть, как хочет.

— А хабар где лучше продать, как считаешь? В Тулу завернуть, или до Москвы подождать? — спросил я.

— До Тулы ближе тащить, но и прибыток меньше будет, да и узнать могут своё, — пожал плечами дядька. — До Москвы можем и не довезти, ежели опять на татей дорога выведет. Тут уж тебе решать, моё дело маленькое.