Новик (СИ) - Борчанинов Геннадий - Страница 11

Встретились и лесные тати.

Мы как раз въехали в лес, дорога вилась между высоких сосен, проторенная колея безошибочно указывала путь. За дорогой следили, это было заметно, по крайней мере, вырубали подступающий к ней подлесок. И всё же появление шестерых заросших молодцев на дороге стало для меня неожиданностью.

— Стой, приехали! — насмешливо произнёс один из них, чернобородый мужик в простом зипуне.

Трое вышли на дорогу, загораживая путь и поигрывая разномастным оружием, ещё трое затихарились у обочины, как засадный полк. Одеты были кто во что горазд, с чужого плеча, вид у всех был опасный, бывалый.

— Броньки сымайте, сабли, кошельки, — потребовал другой, седой мужик с мёртвыми рыбьими глазами. — Не то хуже будет.

— Да и с коней слезайте, не нужны вам кони-то больше, — хохотнул третий, улыбчивый паренёк с длинным белесым шрамом поперёк морды.

Я положил руку на саблю.

— А вот это ты, барчук, зря, поранишься, — сказал рыбоглазый, поигрывая кистенём. — Самострел с пяти шагов метко бьёт, даже слепой управится.

Сзади послышался шорох, ещё двое разбойников заходили за спину. Как раз-таки с охотничьими самострелами в руках. То есть, арбалетами. Заряженными и взведёнными, готовыми к бою. Нажми только на рычаг, и двумя трупами станет больше, а тульские разбойнички станут богаче на четыре рубля серебром, и это не считая брони, коней и оружия. Такого я им позволить не мог.

— Дядька, напомни-ка, какое наказание за разбой? — спросил я, пристально глядя в глаза чернобородому, который тут, похоже, был главным.

— Так вешают, Никит Степаныч, — сказал дядька, отчего-то резко вспотевший.

— Мужички! Слышал я, разбойники тут шалят, в здешних лесах, — сказал я.

Разбойники засмеялись, словно я произнёс какую-то дико смешную шутку.

— Как же! Ивашка Хлыст со своей шайкой, да Третьяк Сизый, да ещё всякие! — сказал паренёк со шрамом.

— Вот и я про них слыхал, — кивнул я. — Вы, может, нас до Каширы проводите?

— А может, мы просто с тебя зброю снимем, а, барчук? — спросил чернобородый. — Меньше мороки.

— Меньше получите, — пожал плечами я. — В Кашире меня родич ждёт, Фёдор Басманов. Так я вам рубль серебром сейчас за проход дам, и десять рублей ещё у него займу.

— Никит Степаныч… — тихо произнёс дядька.

— Тихо, — проворчал я.

— Постой, барчук, покумекать надо нам. Тришка, самострела с него не своди, понял⁈ — сказал чернобородый.

Я обернулся и посмотрел в глаза молодому парнишке с тяжёлым охотничьим самострелом. Он обильно потел и часто моргал, заметно нервничая, и я нашёл в себе силы ему улыбнуться. Словно я здесь хозяин ситуации.

Тришка караулил нас один, его товарищ отошёл к остальным, обсудить моё предложение, и парнишка теперь водил арбалетом из стороны в сторону, целясь то в спину мне, то в спину Леонтию. Руки чесались выхватить саблю, развернуть коня и снести башку этому безусому идиоту, избравшему для себя путь разбойника, но я понимал, что не успею. Нажать на спуск он успеет раньше, а там и второй стрелок подоспеет, и все остальные тати. Да и промахнуться с такого расстояния даже слепому будет трудно, тут разбойник был абсолютно прав. А руки у Тришки хоть и дрожали, но не настолько, чтобы металлический наконечник болта выходил за пределы моего силуэта.

— Рубль, говоришь? — окликнул меня тать.

— Серебром, новгородками, — ответил я, приподнимаясь и ёрзая в седле.

Жаль, что после татарского плена ни у меня, ни у Леонтия не осталось луков и стрел, только сабли да ножи. Так можно было бы отъехать на небольшое расстояние и расстрелять негодяев, даже здесь, в лесу. Даже моих, весьма скромных навыков на это хватило бы.

— Предложение твоё заманчивое. И грех на душу брать не придётся, — сказал чернобородый. — Только зброю всё одно сымайте. Раз уж вы под нашу защиту попросились.

— Опозорить меня решил⁈ — вскинулся я.

— Тогда слово дай. Что саблю до самой Каширы не тронешь, — предложил атаман.

Я размашисто перекрестился, а затем достал нательный крестик и прикоснулся к нему губами.

— Давай свой рубль, барчук, — ухмыльнулся разбойник.

Я мельком оглянулся. Тришка, явно обрадованный тому, что ему не придётся стрелять в людей, опустил самострел, нарушив прямой приказ.

За что и поплатился.

Я резко дёрнул поводья, разворачивая лошадь и одновременно выхватывая саблю, рубанул наотмашь, задев Тришку самым кончиком клинка. Этого хватило, чтобы ярко-алая кровь брызнула вверх, а парень начал заваливаться набок, выпуская арбалет из слабеющих рук.

— Дядька, бей! — рявкнул я, устремляясь уже к следующему противнику.

Самыми опасными были как раз арбалетчики. Болт из такого самострела мог бы запросто ссадить меня с седла, а то и прошить насквозь.

Дядьку два раза упрашивать не пришлось, он мигом смекнул, что делать, тоже вытянув саблю из ножен.

Гюльчатай добралась до второго арбалетчика в два широких прыжка, я немедленно рубанул саблей, но этот, более опытный, закрылся своим оружием и остался жив. Разрубленная тетива самострела хлестнула его по щеке, оставляя жгучую красную полосу, но это лучше, чем лежать в луже собственной крови.

Чей-то кистень мелькнул тёмным пятном, мне лишь чудом удалось от него увернуться, гарцуя на кобыле и размахивая саблей во все стороны. Пеший конному не товарищ, и остальное было уже делом техники. Будь у них побольше арбалетчиков, может, и выгорело бы, но они понадеялись взять нас на банальный испуг.

— Никитка, плашмя бей! — выкрикнул Леонтий, лихо орудуя собственной саблей.

Он успокоил уже троих, я старался не отставать. Совету я всё же последовал, чуть развернул саблю, оглушая негодяев, а не обагряя клинок их кровью. Зачем пачкаться.

Кто-то из татей всё-таки достал меня кистенём, тяжёлый свинцовый грузик впечатался в железные пластины куяка, выбивая у меня весь воздух из лёгких. Разбойник за такую шалость немедленно поплатился, щадить и оглушать я уже не стал, рубанул от всей души, взрезая и кожу, и кости.

Последние из негодяев бросились бежать, рванули в лес, к чащобе, но здесь лес пока был не настолько густой, чтобы нельзя было их догнать на лошади, и мы с Леонтием догнали каждого.

Спустя несколько минут жаркой сечи мы спешились, чтобы добить раненых. Добивал больше дядька, я же ходил, злобно поглядывая на трупы и связывая оглушённых.

— Ну ты, Никит Степаныч, даёшь, — проворчал Леонтий. — Я ж ведь и сам поверил, что ты им серебро отдать готов!

— Если бы ты не поверил, то и они бы не поверили, — мрачно сказал я.

— А побожился ты им зря, — добавил дядька. — Грешно.

— Отмолю, — сказал я. — Да и не обещал я им ничего. Я им сказал, что саблю не трону? Не говорил.

— А я ещё думаю, надо было в Путивле-то хоть к причастию сходить! — улыбнулся Леонтий. — Думаю, так и помрём сегодня, не исповедавшись!

— Не помрём, — сказал я. — Подранки эти тебе зачем? Зачем глушить сказал?

Дядька коварно улыбнулся.

— Так ведь схрон у них тут наверняка где-то поблизости, — произнёс он. — Думаешь, мы тут первые, кого они так щипать вздумали? Ха, да конечно!

— Значит, днёвку устроим? — спросил я. — Отойдём только… А то здесь… Кишками воняет.

— Отойдём, — согласился дядька. — Ты отходи, а я тут… Поспрашиваю.

— Что хочешь делай, — сказал я, хватая поводья своей кобылы, чтобы увести её в сторонку.

Я отошёл с лошадью чуть в сторону от дороги, кинул поводья на берёзку, ослабил подпруги, а затем принялся стаскивать с себя куяк. Под рубахой расплывалось большое синее пятно, но рёбра, вроде бы, уцелели. Ощущения всё равно не из приятных.

Пособирал немного валежник, надрал бересты, развёл небольшой костерок. Вскоре с подветренной стороны послышались вопли разбойников, осмелившихся поднять руку на боярина Злобина. Я не вникал, чем там занимается Леонтий, пусть развлекается как хочет.

В остальном денёк был пригожий, светлый. Омрачали его только мольбы о пощаде, то и дело звучащие со стороны дороги, но я старался не слушать.