Серебряные ночи - Фэйзер Джейн - Страница 24

• Предыдущая
• 24/87
• Следующая

– Во время моего отсутствия, – жестко произнес Дмитриев, – вы должны оставаться дома. Не хочу беспокоиться за вашу безопасность, дорогая, и я должен быть уверен, что мои люди вас оберегают. – Улыбка тронула его тонкие губы. Откровенный приказ о содержании под стражей. Оберегать – значит следить. Софья уже не раз испытала это на себе. Но он никогда не признается в желании заточить ее. Все запреты представлялись исключительно как его забота о ней. Пожалуй, он самый заботливый и внимательный муж во всем Петербурге, горько подумала Софья, услышав, как закрылась за ним дверь. Она не сомневалась, что именно так он объяснит свою постоянную настороженность и подозрительность, прежде чем сочтет ее достаточно, по его мнению, воспитанной, чтобы выйти в свет.

Она осторожно встала с постели и пошла за кувшином с холодной водой, чтобы снять болезненные ощущения – неизбежное последствие этих ночных насилий над неготовым, необласканным телом. По крайней мере, завтра она будет спать одна, если Адам сдержит свое обещание, а потом… Сердце се затрепетало от радости в предвкушении завтрашней поездки верхом в компании с Адамом Данилевским ночью, вдали от чужих глаз.

Когда князь Дмитриев на следующее утро прибыл в расположение Преображенского полка, он застал там настоящий хаос. В одном из помещений загорелась корзина для бумаг. Пожар заметили раньше, чем он охватил все здание, но теперь предстояло провести расследование, проверить, какие документы уничтожены, какие пострадали, заняться поисками виновного, проявившего преступную беспечность. Генералу пришлось взять расследование в свои руки, на время отложив свой отъезд в Царское Село. Его адъютант, конечно, мог бы и сам со всем справиться, но, насколько было известно адъютанту, все вопросы дисциплины генерал предпочитал решать самолично.

Преступнику удалось остаться неизвестным, поскольку никому в голову не могло прийти заподозрить в поджоге графа Данилевского, но весь полк трепетал от страха, когда генерал уехал на четыре часа позже намеченного срока, пообещав со своей обычной холодной яростью, что виновнику грозит шестьсот ударов палками.

Глубоко убежденный, что благоприятное расположение звезд оставит его спину в целости и сохранности, граф Данилевский продолжал бессмысленный поиск, начатый генералом. Теперь он не сомневался, что Дмитриев попадет в Царское не раньше середины дня, даже если не сделает ни одной остановки. Аудиенция у ее величества продлится несколько часов, потом ему надо будет подкрепиться. И возможность отправиться в обратный путь у него появится, когда стемнеет. Вряд ли это будет разумно. Зачем ему подвергать себя и свое сопровождение таким неудобствам, если можно спокойно остаться переночевать, отдохнуть и уехать рано утром. А ко времени его возвращения княгиня уже будет дома как ни в чем не бывало, но с маленьким огоньком надежды в душе.

Софи за ночь почти не сомкнула глаз. Пугаясь каждого звука, в котором ей чудилось возвращение мужа, она вертелась с боку на бок, сбивая простыни, пока часы не пробили три. Все наряды, которые она привезла с собой из Берхольского и хотела сохранить как память о прошлом, оказались безнадежно вышедшими из моды и не могли быть использованы в светском петербургском обществе. Муж приказал их сжечь. Но ей удалось спрятать от загребущих рук Марии и сохранить свой костюм для верховой езды, запихнув его в самый дальний угол гардероба. Теперь она достала его и надела с ощущением, что возвращается к себе самой, словно раздвоенная юбка помогла сбросить путы с ног.

Дом был погружен в тишину. Коридоры тускло освещали редкие настенные канделябры. Софи знала, что ночной сторож коротает время на кухне. Он совершает свой обход каждые полчаса. Остается надеяться, что он не заметит, едва прикрытое окно в столовой. Сердце бешено колотилось, пока она скользила как тень вниз по лестнице. Проникнув в темную столовую, Софи подошла к окну. Рама распахнулась без труда, чего и следовало ожидать при том усердии, которое проявляла Дмитриевская прислуга к содержанию дома. Она с легкостью забралась на подоконник, не без грусти вспомнив во другом подоконнике, о другом побеге через окно. Это было в другой жизни… Тот побег бросил ее в руки Адама Данилевского.

А этот?.. Отогнав тревожные мысли, Софья мягко спрыгнула прямо в цветочную клумбу. Потом прикрыла за собой оконную раму, плотно вставшую на свое место, хотя одного движения пальцем будет достаточно, чтобы отворить ее вновь. Прячась в тени, она поспешила на конюшню, которая на первый взгляд показалась совершенно безлюдной. В такое время суток это было совершенно естественно. В следующую секунду из тени появилась могучая фигура Бориса Михайлова. Он вел под уздцы Хана.

Софи подбежала к своему коню, ласково прошептала ему несколько слов и только после этого крепко обняла молчаливо улыбающегося мужика.

– Я вернусь до восхода.

– Будьте осторожнее. Он не был под седлом два месяца, – проговорил в ответ Борис. Суровость его тона никак не вязалась с мягким выражением глаз.

– Будто я не знаю, Борис, – с горечью откликнулась Софья.

Но сейчас было не время для горестных чувств. Взяв в руки поводья и что-то приговаривая, она поставила ногу в стремя. Огромное животное вскинуло голову, почувствовав тяжесть, но еще несколько негромких ласковых слов подействовали успокаивающе. Одним махом она легко вспрыгнула в седло. Хан вздрогнул. Она несильно натянула поводья. Этого движения оказалось ему достаточно, чтобы поспешить прочь из конюшни. По-видимому, конь торопился на свободу не меньше своей хозяйки.

Улицы ночного города были пустынны; никто не мог видеть ликующего грозного полета могучего казацкого жеребца с длинноволосой всадницей. Стражи северной заставы, не имея никаких распоряжений останавливать проезжих, в сонном изумлении едва заметили промчавшегося мимо них галопом Хана.

Примерно через версту пыльная дорога свернула к небольшой березовой рощице. В тени могучих берез верхом на своей лошади застыл в ожидании Адам Данилевский. Наблюдая за се приближением, он ощущал мощную жизненную силу, которую буквально излучала вся ее распрямившаяся фигура. Распущенные волосы летели за спиной по ветру. Такой силы он не видел в ней с тех пор, как привез в Петербург. То, что она возродилась не без его участия, наполнило душу Данилевского чувством удовлетворения.

– Какая прелесть! – воскликнула она, останавливаясь рядом и опуская поводья. Темные глаза сияли в слабом свете, льющемся со звездного неба; знакомая чуть неправильная улыбка говорила о высшей степени блаженства. – Уж не знаю, как мне тебя отблагодарить, Адам.

– Уже отблагодарила, – негромко откликнулся он.

– Чем же? – насмешливо склонила она голову набок.

– Тем, что ты здесь и что тебе хорошо, – проговорил он. – Я люблю тебя. – Как же трудно дались ему эти простые слова! Но теперь он чувствовал огромное облегчение, признав существование своей любви, с которой он так долго и безуспешно боролся. Глубина его сострадания, всепоглощающее желание защитить, оградить ее – причиной всему этому была любовь, а не жалость.

От неожиданности она вздрогнула. Улыбка погасла, глаза потемнели.

– Не надо произносить таких слов – с усилием выговорила она. – Ничего хорошего нам это не даст. Станет только еще хуже.

– И тебе тоже? – несмотря на ее умоляющий тон, не удержался от вопроса Адам.

Наступила долгая пауза. Софи смотрела вдаль, на равнину, залитую неверным светом северной луны. Она представила себе свое будущее, тоскливую безысходность бесправного существования под властью холодного, мстительного тирана. Это была судьба, которую разделяли большинство из двадцати миллионов подданных этой империи. Какое право она имеет протестовать? Она не голодает, не подвергается пыткам и побоям, как множество других людей. Она просто засыхает, как вырванное с корнем деревце.

– Да. Я тоже тебя люблю. – Софи решила, что это признание уже не может ухудшить положение. И так же как Адам, почувствовала, что правда, высказанная вслух, принесла некоторое облегчение. – Но какое это имеет значение? – Она посмотрела ему в лицо. Глаза потемнели от сознания невозможности счастья. – Давай лучше прокатимся. – Хан, ощутив намерение хозяйки, резво взял с места в карьер и понесся вперед по равнине.

• Предыдущая
• 24/87
• Следующая