Завод 2: назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 11

— Какое такое? Засвечены? — нахмурился я, пытаясь разглядеть на просвет и найти нужный кадр.

— Такое! — и Вениамин Лютикович возмущённым жестом ткнул в то, что было запечатлено на втором кадре от начала плёнки.

Лично для меня — ничего удивительного, а вот моего собеседника заметно напрягал вид ветерана труда в трусах.

— Мужика в одних трусах… — пояснил он, процеживая слова через стиснутые губы, как через ситечко.

Затем вдруг замер, дёрнулся вперед, пригляделся и воскликнул:

— Погоди, так это ж наш ветеран труда!

Повисла неловкая пауза. Журналиста можно было понять, но и меня тоже. В принципе, я никого не обманывал, и сказал, что возьму фотоаппарат, чтобы использовать его в личных целях. Просто не уточнил, в каких.

По лицу журналиста можно было прочесть, как в голове происходит мыслительный процесс. Он пытался осознать, как вообще фотография полуобнаженного работника попала на его фотоаппарат. Нет, как попала — оно, по большому счёту, понятно, но вот для чего эта фотография мне, главред никак не мог для себя объяснить.

— Ты чего, совсем сдурел? — наконец, видимо, так и не найдя объяснения, выдал он. — Ты что вытворяешь? Геннадий Данилович — заслуженный человек, я о нём буду статью в еженедельнике выпускать, а ты…

Он запнулся и тяжело вдохнул воздух через ноздри, на которых даже проявились сосудики. Я, дабы малость сбавить драматизма, решил пошутить.

— Ну, может, он не против был. И вообще, чем не репортаж — один день из жизни нашего ветерана. От и до.

Судя по тому, что у главреда начал дёргаться глаз, шутку он не оценил. А потом вовсе выдал:

— Не знал, что ты таким увлекаешься, Егор, — сказал он чуть ли не замогильным голосом.

Понятно, мой юмор не сработал. Придётся рассказывать журналисту, для чего я сделал эту фотографию — и почему её нельзя просто выбросить.

— Давай-ка присядем, — спокойно сказал я. — Мне надо кое-что тебе рассказать.

Он посмотрел на меня с сомнением, но поговорить согласился. Мы сели за стол, только главред сделал это, охая и ахая, и то и дело качая головой. Надо было срочно исправлять ситуацию, пока он ещё хотя бы слушает, а не выволок меня за шкирку и не запер дверь.

Он с шорохом подвинул к себе пепельницу. Та уже была настолько забита, что напоминала ощетинившегося ежика, но хозяина кабинета это ни чуточки не смущало. Он вытащил пачку сигарет из нагрудного кармана, закурил и продолжил стряхивать пепел в «ежика».

— Очень надеюсь, что ты найдёшь нужные слова, чтобы мне все объяснить.

Придётся постараться. С другой стороны, Вениамин Лютикович ведь — пресса? Вот и хорошо. Я принялся рассказывать подробно и с самого начала. Я поведал, как этот так называемый ветеран труда на самом деле ветераном может называться только номинально. Звание у него такое есть, а заслуг соответствующих — нет. Потом надо было поделиться, как я накануне вдрызг разругался с начальником, которому ветеран как раз и стучал на коллег. И как этот самый Геннадий Данилович, уважаемый человек, пытаясь от меня избавиться, украл у другого рабочего золото и подложил мне в тумбочку.

Я говорил и говорил, и можно было заметить, как меняется лицо журналиста.

— Во как, оказывается, бывает! — изумился он и и растёр тыльной стороной ладони нос. — Егор, а ты уверен, что это он? Он такой мужик дельный, вроде, обстоятельный. Я бы даже сказал, обаятельный, в каком-то смысле.

Вениамин, наверное, много лет уже работал, прославляя завод, и никак не мог поверить, что тут прячутся такие химеры.

— Потому и обаятельный, что у него язык без костей, и он его из одного места у начальства просто-таки не вытаскивает.

— Откуда? — не сразу догадался мой собеседник.

Ах да, белый воротничок. Пришлось говорить как есть, чуточку грубее и более доходчиво.

— Из жопы начальника.

Главред поперхнулся сигареткой, но кивнул.

— М-да, дела! Ну всё-таки, как ты понял, что это он?

— Он в тот день, когда участковый в цех приходил, куртку порвал, а на руке ссадины остались, а у меня в тумбочке есть такой задир металла — заусенец, что ли. Об него как раз можно зацепиться, — спокойно объяснил я суть одной из главных улик, которые вывели меня на подозреваемого. — Ну и понятно сразу, что на такую подлость способен только стукач со стажем. Всё вовремя сделать и перед коллективом не расколоться, понимаете? А потом,когда я его сегодня щелкнул, он ведь сказал, что я ничего не докажу. Так и сказал, а это что значит? Стало быть, признался, но на словах и только мне. А вообще, я поспрашивал, мужик он с запашком. Рабочих сдает за милу душу, это многие говорят.

— Ха, точно ветеран! — грустно усмехнулся главред. — Представь, такой заголовок в нашем еженедельнике выйдет. Ветеран стукачества! — он с сокрушённым видом помотал головой. — Жаль, после такого и меня попросят с работы. Сам понимаешь, цензура. Нам такие громкие заголовки нельзя писать про уважаемых людей. Тут тоньше надо сработать.

— Поэтому мне очень нужен снимок, — настоял я.

Разговоры — это хорошо, но хорошо в меру, потому что времени у меня было в обрез. Не знаю, сколько займёт печать фотографии, но лучше начинать прямо сейчас.

— И куда ты эти фотографии нести собрался? — спросил он.

— На доску отчёта повешу.

На этот раз журналист шутку оценил, улыбнулся. А я ещё пояснил ему задумку.

— Последнее спрошу, — серьёзно произнёс редактор, — я правильно понял, что ты его в раздевалке подкараулил и сделал снимок?

— Правильно, — подтвердил я.

— Ну, я не понимаю. Мужик и мужик, только полуголый. Как ты собираешься доказывать, что это он, а не ты золото украл?

— Распечатаешь фотографию, и сразу все поймёшь, — заверил я, сворачивая разговор.

Вопросов у Вениамина не осталось, сомнений, судя по решительному виду — тоже. Мы пошли распечатывать снимок. Как раз, пока мы чесали языками, плёнка, подвешенная на специальной леске, подсохла.

Главный редактор опять выключил свет и подошел к фотоувеличителю. При помощи этого нехитрого прибора с тридцатипятимиллиметрового негатива можно было распечатать снимок необходимого размера. Журналист включил специальный фонарь, горевший красным светом. И начал аккуратно регулировать масштаб с помощью перемещения цилиндра с объективом. Принцип был понятен — опускаешь кронштейн с цилиндром ниже, и масштаб уменьшается. Поднимаешь — наоборот, увеличивается. Потом он настроил резкость.

— Вот так пойдёт, — прокомментировал главный редактор, закончив регулировку.

Выключил фотоувеличитель. Положил лист фотобумаги (эмульсионным слоем вверх) на рамку и прижал его.

Снова включил фотоувеличитель. На бумаге появились первые бледные очертания. Несколько секунд ещё нужно было подержать. Закончив с экспозицией, главный редактор поместил бумагу в проявитель. После промыл и поместил в фиксаж. Повторив промывку, положил фотографию в отдельный тазик — полоскаться.

— Ну все, теперь нам осталось ее заглянцевать — и, считай, всё готово, — журналист не прогонял меня, а охотно пояснял каждое свое действие.

Глянцевал он в специальном электрическом приборе с двумя гибкими зеркальными металлическими пластинами. Резиновым валиком главный редактор раскатал мокрую фотографию, приклеивая на лист. Вставил в прибор, где, будто в печи, просушил снимок. Ну а когда достал фотографию, та привычно блестела — готовенькая. Да, это тебе не на шкаф клеить и ждать, пока отпадёт само, как осенний лист.

Дел оставалось мало, с помощью резака придать фотографии законченный вид. Что главный редактор и сделал.

— Собственно, готово, — он вручил мне снимок.

Движение получилось неловким — кажется, Вениамина до сих пор сильно смущало то, что, собственно он печатал.

А вот фотография получилась четкой. Я улыбнулся уголками рта, глядя на перекошенную от злости рожу ветерана труда. Но самое главное, на снимках было отчётливо видно, что в шкафчике спрятан инструмент и куча всякого добра, явно принесенного из цеха.