Рейн и Рийна - Пукк Холгер-Феликс Янович - Страница 16

Рейн тоже веселее обычного. И выпитое вино сделало свое дело, и то, что рядом Рийна, что в кармане десятка, играет тоже не последнюю роль. Он смеется от души:

— Ну им теперь достанется! Интересно бы со стороны поглядеть! Хоть одним глазком, хоть в замочную скважину!

— Рейн! — Рийна неожиданно загораживает ему дорогу. — Ты лучше на меня посмотри! В оба! В оба своих светло-серых глаза!

Лицо ее совсем-совсем близко. Губы ждут, выжидающий взгляд обращен на Рейна. И Рейн бросается ее целовать.

Рийна вырывается и пускается вприпрыжку по улице. Рейн со всех ног устремляется за ней.

Голубой скоросшиватель сейчас только мешает ему, и Рейн, засунув его за пояс, затягивает ремень потуже. Хорошо, что фотоаппарат уже лежит у Рийны в сумке.

Они дурачатся от души. И лучше места для этого, чем улицы Старого города, быть не может. Сколько здесь водосточных труб, по которым так здорово барабанить, сколько таинственных подворотен, в темноте которых так интересно пугать друг друга, сколько здесь старинных дверных молотков, от удара которых двери прямо гудят, сколько закоулков, где так хорошо целоваться.

И нет им дела до времени, до погоды, до тех, кто где-то ждет их… Они заняты лишь друг другом, своей радостью, своей беспечностью.

А время летит, летит. И вот уже настала ночь. Начинает накрапывать меленький противный дождь.

Рийна постепенно сникает, ей уже не хочется бегать, смеяться, дурачиться. Она устала, ее охватывает апатия, ноги словно чугунные. Рейну не удается больше ни рассмешить ее, ни поцеловать.

И Рейн тоже постепенно скучнеет, умолкает, время от времени виновато поглядывая на Рийну.

— Я что-то сделал не так? — спрашивает он наконец. Рейн готов сейчас покаяться в чем угодно, только бы Рийна снова развеселилась.

Вместо ответа Рийна говорит:

— Пошли поскорее.

— Куда?

— Домой.

— Но ты же не собиралась возвращаться домой. Ты должна была ночевать у дяди Яна… Ты что, не помнишь, я ведь сказал тебе, когда мы к Ильмару пошли! — Рейн удивлен.

Рийна молчит. Молчит долго, словно взвешивая про себя множество всевозможных обстоятельств. Наконец она все-таки приходит к окончательному решению:

— Нет, я все-таки домой пойду! Как-нибудь помиримся… Кто ему сготовит… и… постирает, да и вообще…

В голосе Рийны звучит покорность судьбе. Но не только. В нем чувствуются и заботливость, и сердечность, и тревога за отца.

— А мать-то твоя где? — не подумав, спрашивает Рейн.

Рийна, прибавив шагу, отвечает с горьким цинизмом:

— На кудыкиной горе.

Расспрашивать подробности Рейн не осмеливается. Наверняка он не уловил всех нюансов ответа, но то, что Рийна в доме за хозяйку, ясно. Ясно также, что, по мнению Рийны, именно мать виновата в печальной судьбе их семьи. Рейн погружается в раздумья, немного погодя, с обидой в голосе, он упрекает Рийну:

— Я тебе подыскал, где переночевать…

Рийна, встряхнув головой, отвечает мягко:

— Да, Рейн… Ты славный… Только каждый должен устраивать свою жизнь сам…

Она умолкает на мгновение, а затем продолжает с новым подъемом, как будто эти слова давно уже рвались у нее наружу:

— Мне выпала такая жизнь, кому-то — другая. И кто скажет, какая она должна быть? Помню, папаша Длинного как-то разговорился: «Хватай, мол, где можешь. Что нравится, то и делай! Живи себе в свое удовольствие!» Неужели только так и живут? Не знаю…

Запал неожиданно начинает иссякать, и Рийна замолкает, а через минуту уже совсем другим — задумчивым тоном продолжает:

— Не могу же я навсегда перебраться к этому дядюшке Яну. И отец мой не может навсегда остаться один. Ведь так он окончательно сопьется.

Быстрая ходьба утомила Рийну, и они останавливаются передохнуть у какого-то магазина.

Рийна прислоняется к дверному косяку. Она как-то увяла, побледнела. Она сейчас такая же усталая, как вчера вечером на скамейке, где ветер опутывал ветви сирени ее волосами.

Потом они идут дальше. Молчаливые, приунывшие.

Вот уже и улица, где живет Рейн, его ворота под ярким фонарем.

— Пока… — тусклым безучастным голосом прощается Рийна и протягивает Рейну фотоаппарат.

— Я провожу тебя! — горячо, не так, как вчера, предлагает Рейн.

Но и сегодня Рийна возражает — упавшим голосом, но решительно, категорично:

— Нет, нет! Я пойду одна!

И словно боясь, что Рейн сможет поколебать ее решение, переубедить ее, просто пойти рядом, она бросается бежать. Но через несколько шагов останавливается и оборачивается. Нет, нет, так удирать не годится! Не то Рейн вдруг подумает еще, будто она просто решила поскорее избавиться от него. Но это не так! Рейн не должен так думать! И Рийна машет ему обеими руками, шлет воздушный поцелуй и уходит быстрым энергичным шагом.

Рейн окидывает взглядом свой дом, в их окне горит свет. Мать, наверное, все еще не спит. До калитки всего шаг-другой. Но Рейн стоит, смотрит вслед Рийне. В вечерней тишине каблучки Рийны громко стучат по асфальту. В туманной измороси силуэт ее становится все более неясным, исчезает за углом.

Рейн быстрым шагом доходит до угла и осторожно выглядывает на улицу Тихазе.

Рийна не успела уйти далеко, она только что поравнялась со вторым домом. Куда девалась легкость, стремительность ее походки, она же едва волочит ноги, будто идет против воли, будто она совершенно обессилела, будто каждый шаг требует от нее неимоверного напряжения.

Мало-помалу она все же преодолевает расстояние, еще раз сворачивает за угол и останавливается возле низкого одноэтажного домика. И остается стоять, заглядевшись на освещенные окна.

Она одергивает на себе пальто, приглаживает мокрые волосы, несколько раз проводит тыльной стороной руки по лбу, можно подумать, что она собирается с силами, с духом.

Затем она начинает рыться в своей сумочке. Все роется и роется, наконец в руке у нее появляется ключ. Но она все медлит, и проходит еще немало времени пока она не вставляет ключ в замочную скважину.

Дверь открывается с противным скрипом. Из коридора на тротуар падает бледно-желтый четырехугольник света. Потом и Рийна и четырехугольник света исчезают. Дверь закрывается все с тем же противным скрипом.

Рейн подбегает к низкому домику.

Как на экране театра теней, на оконной занавеске появляется силуэт высокого мужчины. С другой стороны приближается профиль Рийны. Можно догадаться, что отец что-то спрашивает у Рийны, и она отвечает, указывая на него пальцем.

Мужчина тотчас хватается руками за голову и в отчаянии качает головой.

Похоже, он только теперь понял, что прошлой ночью сам выгнал дочь из дому! Сам!

Он бессильно опускает руки, по-прежнему качая головой.

Мужчина все сидит, сидит… Рийна говорит что-то, изредка встряхивая длинными волосами.

Неожиданно отец ее приходит в ярость. Он вскакивает, начинает размахивать руками. Как видно, первый порыв раскаяния прошел, и он уже не верит ни одному слову дочки.

Сам! Не может такого быть! Не может!

Потом он протягивает руку назад и достает откуда-то из-за спины бутылку, подносит ее ко рту.

Рийна хочет отобрать у него бутылку.

Но отец резко отталкивает ее. Тень Рийны исчезает.

На занавеске-экране остается неподвижный силуэт отца, он сидит с опущенной головой, положив кулаки на стол, а перед ним стоит бутылка.

Сам! Неужели?.. Неужели это правда?..

Приступ ярости проходит. Но чувство вины не дает ему поднять голову. Стыд не позволяет посмотреть на дочку.

Разжимаются пальцы, сжатые в кулак, рука вновь тянется за бутылкой…

Рейн делает еще шаг и оказывается перед дверью. Он уже берется за ручку двери, но ясно ведь, что здесь он изменить ничего не в силах. Да и кто он такой, чтобы вмешиваться в жизнь этих людей! Какой-то десятиклассник с соседней улицы… Куда уж ему вмешиваться!

Он поворачивается и, спотыкаясь на выбоинах в асфальте, бежит тем же путем обратно.

Или все-таки стоит вмешаться? А может, это даже необходимо? Но как? Сумеет ли он? Сумеет ли он это сделать, да и надо ли? Кто скажет, будет ли с этого толк?