Рейн и Рийна - Пукк Холгер-Феликс Янович - Страница 15

— Ты, значит, строишь из себя кавалера и верного рыцаря, — с легкой насмешкой произносит Ильмар. Но заметив, как Рейн мрачнеет и принимается теребить футляр фотоаппарата, он только лишний раз убеждается, что Рейн воспринял происшествие очень даже болезненно, раз нет у него ни малейшего желания шутить по этому поводу.

— Да-а… фотоискусство… самое молодое из искусств… — философствует Ильмар, делая вид, будто хочет вникнуть в заботы Рейна, будто он способен оценить его увлечение. — Тут надо чувствовать своеобразие. Тут талант нужен. Иначе — пустые снимочки, а не настоящее искусство… Да-а, я помню, как ты еще тогда каждую копеечку тратил на фотографию. Пленки, химикаты, бумага… Ты ведь, факт, только из-за этого и решал всяким идиотам задачки, за деньги, понятно. Все бегут мороженое себе покупать, а ты — в фототовары! Ведь так оно и было, верно?

Рейн невольно кивает: что было, то было. Порция мороженого частенько оставалась для него недосягаемой мечтой, мороженое он позволял себе лишь в исключительных случаях. Как, впрочем, и сейчас. Не говоря уж о более дорогих лакомствах.

Неожиданно Ильмар вскакивает — пустое кресло продолжает раскачиваться — достает из бара бокалы, бутылку, разливает вино. Красная влага искрится в бокалах.

— Прополосни-ка горло! Настроение сразу поправится! — он протягивает Рейну бокал и чокается.

Рейн отхлебывает чуть-чуть, смакует вино, рассматривает его на свет. И снова прихлебывает, на этот раз без опаски.

Хорошее вино. Не кислое, не сладкое, со своеобразным привкусом. Совсем не похоже на то сладкое пойло, на какое они скидывались с ребятами. Летом, в колхозе, когда выдался как-то дождливый день… И в городе было дело… Пошли в баню и бутылочку с собой прихватили, решили проверить, правда ли, что в жару вино сильнее в голову ударяет.

В комнату входит Рийна — причесанная, подкрашенная, вся какая-то прибранная. Булавка на блузке куда-то исчезла, и, приглядевшись, можно заметить, что прорехи зашиты на живую нитку. А блузка и юбка будто из-под утюга.

Но Рийна не только привела себя в порядок, причесалась, подкрасилась, изменилось как-то и все ее поведение: она мягко опускается в кресло, принимает лениво-небрежную позу, закидывает ногу на ногу. Эта непринужденность, этот умиротворенный взгляд совершенно не вяжутся с тем, что Рейн видел сегодня утром за сараями. И нет сейчас в Рийне ничего от той девчонки, что бросилась ему на помощь, выхватив из поленницы полено, а потом, на крылечке, пыталась утешить его.

Оживленно стреляя глазами, Рийна обращается к Ильмару:

— Ты с нашими ребятами просто обязан как следует проучить этих «воронят»!

Она вскакивает с кресла и кокетливо прижимается к плечу Длинного.

— Сам знаю. Нечего мне указывать! — Ильмар равнодушно отталкивает Рийну.

Равнодушие и холодность Ильмара как будто нисколько не трогают Рийну. То ли она привыкла уже, то ли есть в ней силы быть выше этого.

В кресло Рийна больше не садится, словно и забыла о своей недавней усталости. Напевая какой-то вальс, она кружится по комнате, задержавшись на минуту возле стереокомбайна, включает магнитофон. Комнату наводняет ритмичная танцевальная музыка, которую перебивают соло ударника. Закинув руки за голову, Рийна танцует — одна, и выразительные движения ее полны тоски.

Рейн и Длинный наблюдают за ней минуту-другую. Длинный — скучающе. Рейн с интересом, искренне разделяя и ее радость, и тоску.

— Потише поставь! Слова не слышно! — недовольно бросает Длинный.

Кокетливо надув губки, Рийна убавляет звук. Но даже это грубое приказание не способно испортить ей настроение. Она скачет по комнате, трогает то одну, то другую вещицу, хватает со стола два бокала, стукает их разок друг о друга. Неожиданно охватившая ее потребность действовать, проявить себя не находит выхода. Она вся во власти какой-то необыкновенной легкости, беспечности.

— Знаешь что, дорогой однокашник, — задумчиво начинает Длинный, пододвигается вместе со своим креслом-качалкой поближе к Рейну и легонько чокается с ним. Рейн отпивает вина, смакует его. Что за удивительный вкус, и какое оно мягкое! Как приятно обволакивает язык и нёбо!

Длинный продолжает начатую фразу. И при этом внимательно наблюдает за Рейном, как бы проверяя действенность своих слов.

— Знаешь… Я обещаю тебе, что Воронова компания еще будет горько сожалеть о содеянном, как говаривали в старину. И уже в ближайшее время им придется испить эту чашу до дна! Ты доволен мной?

Он пересаживается на тахту, устраивается рядом с Рейном и, по-дружески похлопав его по плечу, не без бахвальства добавляет:

— Слово, дружище! И я от него не отступлю! Разрази меня гром!

Ильмар, кажется, и сам в восторге от своего великодушно-напыщенного заявления. Он сидит, подавшись вперед, сцепив вытянутые руки на колене, и пристально, прямо в глаза, смотрит на Рейна. Воображает ли он себя сейчас благородным мстителем? Человеком, который ради спасения чести друга не раздумывая бросится в огонь? Или же все это только поза, игра, спектакль, разыгранный для того, чтобы возбудить в бывшем однокласснике чувство благодарности?

Рейн не то чтоб доволен, он восхищен. Месть, уготованная «воронятам», и только что выпитое темно-красное вино оттесняют куда-то на задний план и недавнюю, казавшуюся невосполнимой потерю и пережитое унижение. Вроде ничего этого и не было.

— Ну ты, Ильмар, даешь! Раз-два — всего-то и делов!

— А ты как думал! — Длинный поддерживает беседу в том же ключе. — Помнишь нашу старуху-математичку… Зануду эту…

Ильмар вытягивает нижнюю губу и, подражая их бывшей классной, протяжно, жалобным голосом тянет:

— Ну, Ильмар, Ильмар… Как ты можешь доставлять своему классу, своему замечательному коллективу, столько забот, столько огорчений…

— Ха-ха-ха, — заливаются оба.

Рийна все еще беспокойно кружит по комнате. В конце концов, сколько можно развлекаться одной, и она бросает с упреком:

— Ну и скучища с вами! Потанцуем, мальчики, а?

Длинный как будто не слышит ее слов.

— И сколько может стоить ремонт твоего фотоаппарата? — спрашивает он Рейна.

— Откуда я знаю… Мало ли что там поломано… В мастерской скажут, что и сколько.

— Ну хоть примерно… Трояком больше или меньше, не велика разница… Не в аптеке ведь, чтоб всякую ерундовину взвешивать… Опыт у тебя, вроде, уже есть, — допытывается Длинный.

Рейн все так же растерянно пожимает плечами. Тогда Ильмар встает, выдвигает ящик и, достав оттуда красновато-розоватую купюру, сует ее Рейну:

— Для начала, может, хватит…

— Да ты что! — при виде десятки Рейн даже теряется, но тотчас расплывается в довольной улыбке. — Будь человеком… Когда же я расплачусь с тобой!

— Ну какие между нами расчеты! Впрочем, как в песне поется: нам знать не дано, что судьбой суждено… Сегодня я тебе, завтра — ты мне… — Ильмар подмигивает Рейну и поднимает бокал, приглашая выпить.

Этот глоток вина как бы подводит черту под некоей сделкой или сценой, Длинный поднимается с бокалом в руке и, отвесив церемонный поклон, командует:

— А теперь, гости дорогие, будьте любезны, закройте дверь этого дома с той стороны!

Рийна, правда, недовольна, но слова Длинного для нее равносильны приказу. Послушных поощряют, послушных премируют, их не выгоняют из компании… И Рийна безропотно направляется в переднюю. Рейн покорно следует за ней. Ильмар отнесся к нему с таким участием, что обидеться сейчас на него просто невозможно. У каждого свои привычки; кто делает хорошую мину и развлекает гостя, проклиная его про себя: а кто прямо говорит: давай топай…

Рийна натягивает пальто, подводит брови, не жалея помады красит губы. Волосы она зачесывает на одну сторону, и они длинной красивой волной спадают ей на грудь.

На улице Рийна, повиснув на руке Рейна, восторженно заливается:

— Видал! Длинный же сразу согласился! А ты, дурачок, не хотел к нему идти. Да для наших ребят накостылять этим «воронам» ничего не стоит!