Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна - Страница 18

– За кристальную ясность! – кто-то провозгласил тост.

– Мертвый бы не выпил! – воскликнул Иртеньев.

– Я на многих языках разговариваю, и на всех – с русским акцентом, – сказал Игорь Свинаренко. – Единственный язык, на котором я говорю с украинским акцентом, – это русский.

По Днепру с нами на корабле плыл писатель Игорь Клех. Родом он из Херсона, пятьдесят девять лет там не был, и все вспоминал, что папа в спичечном коробке приносил ему крошечных черепашек. Раз как-то маленький Клех в большой луже поймал огромную рыбу, долго бился с ней, вытащил, она рвалась из рук, он с большим трудом приволок ее домой.

Тут кто-то постучал и спрашивает:

– Кто дома?

Он ответил:

– Я и большая рыба.

“Марин! – пишет моя ученица Юля Говорова, вернувшись из Михайловского. – Вам нужно что-нибудь помочь? Я выполню все с большим удовольствием. Вы мне должны давать побольше заданий. Любых! Например, если бы вам нужно было покосить где-нибудь, я бы покосила. Вот когда б вы увидели меня во всей красе!”

Дина Рубина явилась выступать в московский Дом актера. Мы входим в лифт, а там ее поджидает всклоченный старик и, беззубой расческой расчесывая седые пряди, выкрикивает:

– Бикитцер! Позвольте представиться: я сын француза и гойки Хаим-Пьер Бельмондо. Что я буду пропадать дома, такой молодой, – с собаками и кошками? Куда лучше с вами вращаться в культурном обществе!

– Вращайтесь, – строго сказала Дина. – Но только молча.

Потом повернулась ко мне и добавила:

– Приходится прямо с героями своих произведений ехать на выступление.

Сергей:

– Почему я, потомок гордых викингов…

– Твоя беда в том, – говорил мне в детстве сынок, – что ты постоянно забываешь о бессмысленности слов…

Пытаемся проскочить в метро с добрейшим сеттером Лакки, а тетка-контролер скандалит и не пускает.

Я спрашиваю:

– Смотрели фильм “Белый Бим Черное ухо”?

Она, угрюмо:

– Смотрела…

– Как его обижали нехорошие женщины, помните?

Она молча дала нам пройти.

– Викингов на Шпицбергене хранил бог Тор, а наших поморов – кто? – спрашивает Серёжа. – Тогда уже было христианство?

– Конечно! – отвечает Лёня. – Наших поморов хранил Иисус.

– Как Иисус? Он ведь израильтянин, теплолюбивый…

– Что ты городишь? – возмутился Лёня. – Он же вездесущий. Да, на Шпицбергене – в варежках и в шапке!

– Я не помню: мы на “ты” или на “вы”? – спросил Виктор Чижиков.

– Мы на “ты” в одну сторону… – говорю я.

– В какую? – спросил Виктор Александрович.

Финальная церемония Национальной литературной премии “Заветная мечта”. Жюри привезли в школу на церемонию награждения. Актовый зал на пятом этаже без лифта. Все бодро зашагали вверх, в том числе Виктор Чижиков, который недавно пережил два инфаркта.

– Давайте медленно будем подниматься, а по дороге отдыхать, – говорю я ему. – Куда нам торопиться?

– Давай, – сказал Виктор Александрович.

На третьем этаже я предложила немного отдохнуть.

Он посмотрел на меня сочувственно и спросил:

– А как же ты поднималась на Фудзияму?

– Понимаешь, оба мои инфаркта случились, когда я был абсолютно спокоен и даже счастлив, – с улыбкой говорил Виктор Чижиков. – Прогуливался по территории на даче, окруженный деревьями и цветами…

Лёня привез моему папе Льву из Лондона клетчатую кепочку – самого большого размера, какая была в Англии. Лев надел и говорит:

– О! Ну прямо “бобочка” из Одессы!

– Ничего себе, – обиделся Лёня. – Вы посмотрите на лейбл: Stratford-upon-Avon, где родился Уильям Шекспир!

– А что, “бобочка” из Одессы – это плохо? – оправдывался Лёва.

Наутро Лев звонит:

– Отличная кепка! Я ее надел и все утро хожу в ней по дому.

– Пусть только ценник оторвет! – сказал Лёня.

– Наоборот! – парировал Лев. – Пусть все видят. Я еще там приписал: “от зятя”.

Писатель Владислав Отрошенко выдвинул мой первый роман “Дни трепета” на яснополянскую премию “Дебют”.

– Москвина – разве дебют? – удивились члены жюри.

– Вы поймите, – он стал их убеждать, – детская проза и взрослая – это абсолютно разные вещи! Если, например, человек всю жизнь играл на виолончели, а тут занялся вокалом. Дебют это или не дебют?

– Ну, они засмеялись, когда ты это сказал? – я спросила.

– Нет. Они слушали меня молча, с серьезными лицами.

Поэт Геннадий Русаков подарил мне “Стихи Татьяне”, а я ему свою “Мусорную корзину для Алмазной сутры”.

– Вижу, обложку Лёня Тишков нарисовал, – говорит Гена, – по птичке… Гаруде.

– Я не понимаю, – удивлялся Резо Габриадзе, – как человек в моем возрасте может выходить на сцену и что-то там изображать?

– Я не понимаю, – говорил Резо, – как человек в моем возрасте может ходить в лампасах?

– Если долго смотреть на табуретку, – он говорил, – становится страшно.

Еще у него есть такой афоризм:

– Если долго не видишь друга, отпадает желание видеть его вообще.

Лёня куда-то рано засобирался, я – спросонья:

– Там у нас в холодильнике баночка кальмаров…

– Ты что, хочешь, – возмутился Тишков, – чтобы я с утра открыл баночку кальмаров и весь день у меня пошел наперекосяк?!

Лидия Борисовна Либединская – человек редкого ума, благородства и дружелюбия. Ее рассказы о поэте Светлове вошли в сокровищницу литературных анекдотов.

Однажды Светлов предложил ей забрать к себе его сверчка.

– Э, нет, – ответила Лидия Борисовна, – у меня и так большая семья, пятеро детей…

– Но я тебе на этого сверчка буду платить такие алименты, – пообещал Светлов, – что ты на них прокормишь всю свою семью.

Анекдот от Лидии Борисовны.

Женщина садится в машину, говорит водителю:

– Подвези за минет.

А водитель:

– “Минет” – это до “Октябрьской” или после?

Лёня – сеттеру Лакки:

– Вот вы, животные, не заботитесь о своей внешности, а нам, людям, приходится беспокоиться о том, чтобы выглядеть лучше, чем мы есть.

Поэт Геннадий Калашников преподносит свою книжку стихов Дмитрию Сухареву.

– Спасибо, – сказал Сухарев.

Калашников:

– Вам спасибо, что приняли…

– …Не побрезговали, – подхватывает Сухарев.

Человек всегда неудовлетворен – это встроено в его структуру. Даже Эйнштейн был в итоге недоволен, что не разгадал главную тайну Вселенной…

– Многие стихи я посвятил женщинам, – сказал Яков Аким, – это вошло в мою любовную лирику. Но и тебе в ней есть место:

В Японии стали переводить книжку “Моя собака любит джаз”. И забуксовали.

– Очень большие трудности, – они пожаловались, – все весело-весело, а потом раз – и грустно. Или наоборот – грустно-грустно, а потом раз – и весело. Мы так не привыкли. У нас – если весело, то уж весело. А грустно – так уж грустно!