Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 28

Сиренко, надо отметить, при всей своей логичности, сдержанности и даже легком цинизме, был руководителем душевным, свое главенство над коллективом не выпячивал, кроме того — был человеком пишущим, и в современной литературе разбирался более-менее профессионально. С удовольствием воспринимал остросоциальные произведения, почитывал самиздат, но, как матерый идеологический конъюнктурщик, скользких материалов на страницы вверенного ему издания не допускал.

Редколлегия журнала отличалась от иных редколлегий существенной своеобразностью, в нее входили: Рекунков А.М. — генеральный прокурор СССР; Седугин П.И. — член Верховного Совета СССР; Сухарев А.Я. — министр юстиции РСФСР, позднее — генеральный прокурор СССР; Филатов А.М. — председатель коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР; Чурбанов Ю.М., и этим все сказано; наконец — из творческой интеллигенции — Юлиан Семенов с редакционной кличкой «Шпионов». То есть, с такой внушительной компанией вокруг своей персоны Сиренко чувствовал себя весьма уверенно и полагал, что жизнь удалась: прикрепление к кремлевской больнице, персональная черная «Волга», огромная ведомственная квартира с двумя туалетами около метро «Сокольники» и — надежда на возвращение в кущи ЦК…

Познакомил меня с ним Андрей Дементьев в 1983 году, после издания «Нового года». Роман мой Сиренко прочел, пригласил на встречу, и вскоре мы попивали с ним кофе в его кабинетике, в одном из многочисленных отсеков редакционного помещения, располагавшегося на первом этаже жилого дома на Олимпийском проспекте.

По поводу своего творения я выслушал довольно искренние комплименты, после чего Сиренко попросил дать ему почитать что-либо из «новенького». Ну, почитать, так почитать… Нате вам «Перекресток», развлекитесь. Даже краем сознания я не надеялся на возможность публикации этой вещи в его журнале, передав ему рукопись, как частному лицу.

— Андрей, — говорил мне Сиренко, — ты знаешь многих знаменитых авторов, а мне нужно поднимать репутацию журнала. У нас сухая, даже черствая публицистика и слабенькие детективчики для домохозяек. Нам нужны сильные произведения, пусть хотя бы боком, но прислоняющиеся к правовой тематике. Поговори с братьями Вайнерами, с Эдуардом Хруцким, нам нужны имена и качество… Теперь о нашем непосредственном взаимодействии. Могу направить тебя в любую командировку. От Камчатки до Бреста. Лучшие гостиницы, прием на высшем уровне. Только привези стоящий материал.

В то время любой писатель или журналист, желательно обладающий относительной известностью или зарекомендовавший себя в сотрудничестве с какой-либо газетой или журналом, вполне мог войти во внештатные устойчивые отношения с тем или иным изданием, и быть отправленным в любые командировки по стране за государственный счет с заданием написать тот или иной материал на тему, представляющуюся ему актуальной.

— Готов ехать в Ригу, — отозвался я. — Там два человека: Андрис Колбергс — звезда латвийского детективного жанра и — Алоиз Бренч, режиссер масштаба всесоюзного, мастер остросюжетного кино. С ним можно сделать любопытное интервью. А Колбергса уговорю дать нам что-нибудь с пылу с жару…

— В бухгалтерию немедленно! — завелся Сиренко. — Сейчас же звоню прокурору Латвии, тебя встретят и устроят.

Следующим днем поезд уносил меня в осеннюю Ригу. С этого дня продолжились мои путешествия из Москвы в СССР.

Прокурорская помощь понадобилась мне лишь в одном: проблеме заселения в гостиницу, что по советским временам было задачей непростой. Заселили в «Метрополе». От названия веяло респектабельностью и роскошью, на самом же деле гостиница была мрачноватой, как и само здание, в котором она располагалась, и явно нуждалась в ремонте. Шаткий облезлый паркет, раковина и унитаз в ржавом налете, растрескавшиеся деревянные рамы окон… Номер был просторный, с высоченными потолками, но таинственно-сумрачный, словно в нем витали духи прошлых жильцов, обитавших здесь во времена оные, забвенные. Всю ночь не спал: донимали гудки поездов от проходившей неподалеку железной дороги, грохотавшие на перекрестке трамваи и — комары, до ночной поры затаившиеся в засадах. Сделав свое подлое дело, вампиры вспархивали на недосягаемую высь потолка, бесстрастно внимая моим сонным проклятьям. И почему Ной забрал в свой ковчег парочку этих тварей, а не прихлопнул их!

Утром за мной приехал Колбергс. Поехали погулять в Юрмалу. Вопрос с рукописью его нового романа «Тень» решился мгновенно.

— «Человек и закон»? Там отличные гонорары! Конечно! — тут же согласился Андрис.

— Я хотел бы еще сделать интервью с Бренчем, он же ставил несколько фильмов по твоим романам…

— С Аликом тебя познакомить? Сегодня вечером у нас с тобой сауна, туда его и пригласим. Вообще — без проблем!

В Юрмале, гуляя по набережной и глядя на медленные холодные волны, набегающие на сырой песок, разговорились о публикациях своих виршей в России и в Латвии.

— У меня тут зреет новый роман, — сообщил я. — Не знаю, примут ли его в Москве, он проблемный… Что, если подсобишь мне у вас отметиться?

— Тут односторонняя дорога, — качнул головой Андрис. — Печатаем только своих. Русский автор — бельмо в глазу…

— Вот-те на! — изумился я. — Ты в России — нарасхват. Любые журналы, издательства высшей категории, а мне у вас — шиш?

— А ты как думал? — улыбнулся Андрис. — Я олицетворяю дружбу народов единого и неделимого СССР. Поэтому: в Союз писателей — без очереди, а книги — в первую очередь…

— А я? Почему мне не олицетворять эту дружбу на территории Латвии?

— А потому, что на территории Латвии ее нет.

— А что есть?

— Есть… — он перешел на шепот, хотя слышать нас на пустынном бреге могли лишь крикливые чайки. — Есть советский оккупационный режим. И очень сильное вездесущее КГБ. И вс¸ это ненавидит больше чем половина населения республики, по моим соображениям…

Я оторопел.

— Может, у вас еще и «лесные братья» сохранились?

— И «братья», и бывшие эсэсовцы. Кто отсидел, кто помилован. А сейчас сидят по квартирам, прикусив языки. Как волки в клетках. Не думай, что у нас все поголовно — апологеты страны Советов. Лозунги и плакаты на улицах развесить просто, а вот заставить поверить в лозунги — извини…

— Ну, а твоя позиция?

— С одной стороны, советская власть дала лично мне много, отрицать глупо, — сказал он, — но вот меня часто спрашивают, откуда я столь хорошо знаю преступный мир, о котором пишу. Ответ: четыре года отсидки за валюту. Четыре жесточайших тюремных года. Вышел, начал писать. И меня поддержали многие и многие люди. Почему? Статья у меня была благородная. Посадить человека за сотню долларов — это же бред! А мне ведь до десяти лет светило… А скольких посадили за незаконное предпринимательство! Умнейших, интеллигентных ребят! Мы, прибалты, скажу тебе, публика по своему менталитету мелкобуржуазная, нас присоединили к Советам уже через тридцать лет после того, как русский народ перемололи своей идеологией коммунисты. А она, эта идеология, нам чужда, у нас другая природа сознания… Но кирзовый сапог Советской власти крепок, и мы под ним… И ставленники власти подобраны, как элитные охранные овчарки. Не говорю о всяких партийных и гэбэшных кадрах, тут все ясно, но даже редакторы в издательствах — те же псы с утонченным нюхом на крамолу и всякое двойное дно. У них самое лучшее и красивое дерево — это телеграфный столб. Просмоленный.

— У нас такие же… Они — как садовые клопы в малине. Самих не видно, а ягоду портят…

— Ну, а что касается твоих публикаций на нашей почве… — Андрис призадумался. — Вообще-то, вариант есть. Имеется у нас национальный литературный журнальчик «Даугава». Познакомлю тебя с редактором. Парень он деловой, хваткий, и за половину твоего гонорара, может, сподобится…

Я опять-таки озадачился. Публиковаться за взятку? По всем меркам литературной жизни Москвы подобное представлялось вопиющим нонсенсом! Да, здешние нравы существенно отличались от российских, хотя…

Тут мне вспомнился разговор с моим приятелем Александром Серым — режиссером, постановщиком знаменитой комедии «Джентльмены удачи». Серый тоже отсидел срок за драку в ресторане, когда, приревновав какого-то типа к своей невесте, шарахнул его бутылкой по голове, что привело человека к инвалидности. Этот проступок он не мог простить себе до конца жизни. А конец комедиографа был ужасен: страдая от лейкемии, он застрелился у себя в новой квартире на Ломоносовском проспекте. Помню я и его старую уютную квартирку неподалеку от метро «Новослободская», жену — преподавателя английского языка в Высшей школе КГБ, умершую от рака, маленькую в ту пору дочку, трагически погибшую в пожаре в своей квартире уже в двухтысячных… Ох, как невесело сложилась судьба этого шутника, автора, кстати, замечательных юмористических рассказов, печатавшихся когда-то на шестнадцатой полосе Литгазеты, в «Клубе двенадцати стульев». Там, собственно, мы и познакомились.