Николай I Освободитель // Книга 9 (СИ) - Савинков Андрей Николаевич - Страница 21

Впрочем, если копнуть несколько глубже — но как обычно такое понимание приходит только опосля — тревожные звоночки звучали и раньше. 1844 год выдался засушливым, что резко уронило урожаи по всей центральной России. Такое, вообще говоря, случалось регулярно, с периодичностью в 7–10 лет, поэтому особой паники неурожай не вызвал, запасы были, а сеть железных дорог уже более-менее спокойно позволяла перебрасывать хлеб в нуждающиеся районы.

Однако одним годом все не ограничилось. 1845 год в противовес предыдущему оказался более холодным и дождливым, а зима 1845–1846 — холодной и бесснежной. Плохое сочетание для высаженных еще осенью озимых, которые в некоторых губерниях вымерзли практически подчистую. Опять же до реального массового голода было все еще далеко, но сразу два — а вернее два с половиной — неудачных с аграрной точки зрения года заставили цены на еду в городах начать медленно ползти вгору.

Ну а вишенкой на торте тут стал неурожай уже в этом 1846 году только не в России, а в восточной и центральной Европе. На Венгрию, южную и центральную Германию и северные Балканы обрушилась натуральная засуха. Дождей не было четыре месяца с апреля по июль и естественно собрать хоть какой-то урожай в такой ситуации просто не представлялось возможным. А если добавить сюда еще и продолжавшийся голод в Ирландии, то нет ничего удивительного, что цены на продовольствие на континенте резко взлетели вверх, стимулируя хлеботорговцев вывозить из России больше зерна и нанося тем самым болезненный удар по самым бедным в первую очередь городским слоям населения.

Тут конечно была и доля моей — вместе с назначенными мною министрами — вины. Как минимум в том, что не отследили данные процессы и не прикрутили экспортный поток для насыщения внутреннего рынка. Однако последние годы проблем в этой отрасли не было, зерна хватало и для внутреннего потребления и на экспорт, а рекорды по сбору валового тоннажа зернопродукции обновлялись чуть ли не каждый год. Чтобы разглядеть тут потенциальную проблему нужно было быть поистине Нострадамусом.

Повышение цен на еду в городах привело к росту недовольства рабочих и к началу первых в истории России массовых забастовок по чисто экономическим причинам. Понятное дело, различных бунтов и восстаний в истории страны было многие сотни: начиная от случаев, когда заморенные и доведенные до отчаяния жадным помещиком крестьяне хватались за вилы и шли жечь барскую усадьбу, заканчивая натуральными гражданскими войнами под предводительством Пугачева, Разина, Болотникова или Булавина.

Причем если вторых случаев было немного, то эксцессы с поджогом дворянских усадеб случались регулярно даже после отмены крепостного права. Что ни говори, но Россия продолжала оставаться жестко сословным государством и прав у дворянина было куда больше, чем у обычного крестьянина. А значит, и случаи, когда помещики тем или иным образом обижали своих бывших крепостных имели место регулярно. То с арендной платой надурит, забрав больше чем условлено было, то бабу ссильничает, или крестьянина «за неуважение» побьет с подручными. А потом иди в суд и доказывай там свои обиды — дело для неграмотного землепашца темное и малоперспективное.

Но все такие случаи, как не крути, лежали вне рамок правового поля и жестко пресекались полицией, а иногда и армией. Да, потом и помещика могли оштрафовать за неправомерные действия, но отправленным на каторгу крестьянам от того было не слишком радостнее. А тут рабочие подошли к проблеме совсем иным путем…

Началось все Москве еще в конце весны. Первопрестольная у нас была важнейшим промышленным центром страны, вокруг которого за последние тридцать лет вырос целый куст различных производств. В первую очередь это касалось легкой промышленности: фабрики по производству шерстяных, льняных и хлопчатобумажных тканей, производство резиновых изделий, различная механика и так далее. Не смотря на все мои усилия по разнесению промышленности ровным слоем по всем городам, от географии никуда не убежишь — Москва сама собой превратилась в крупный железнодорожный узел, а значит и логистика тут была дешевле. Что там говорить, если население старой столицы почти сравнялось с Петербургом и вплотную приблизилось к отметке в миллион человек.

Поскольку никаких политических лозунгов и требований рабочие выдвигать не стали, не устраивали никаких бесчинств, не громили лавки и другие общественные места, а просто отказались занимать рабочие места, московский градоначальник оказался перед непростым выбором. С одной стороны, промышленники, которые перед лицом неминуемых убытков бросились к губернатору и потребовали применить силу для разгона забастовки. С другой — начальник местного жандармского батальона, который напрямую губернатору не подчинялся и начинать боевые действия на улицах города без благословения свыше резонно не спешил. Напомню, что мы еще десять лет назад разделили военные и гражданские функции губернаторов и теперь губернский глава был лицом сугубо административным, никаких военных полномочий не имеющим.

Дальше больше — на сторону протестующих встала часть городского совета, имеющая видимо какие-то свои резоны. Как впоследствии оказалось, организация забастовок — то что они не случайно возникли сами собой на пустом месте стало понятно очень быстро — шла как раз через земские органы местного самоуправления, контроль за которыми со стороны СИБ практически отсутствовал. Всего пяти лет хватило земцам из разных губерний чтобы наладить горизонтальные связи между собой и почувствовать себя полноценной политической силой, способной влиять на общеимперские дела.

Схема была проста как мычание. Предполагалось, что государство на акты неповиновения отреагирует нервно и устроит рабочим кровавый разгон. В конце концов у всех еще не стерлась из памяти недавняя европейская «Весна народов», которая похоронила сразу несколько правительственных систем, так что местные политиканы вполне могли рассчитывать именно на такой вариант развития событий. Мнение же рабочих, которых использовали в темную в качестве своеобразного тарана против власти, естественно тут никого не интересовало.

В дальнейшем план предполагал переход от экономических требований — рабочие московских ткацких предприятий требовали повышения зарплат, установления предельного размера трудового дня, оплачиваемых выходных, пенсий для получивших на работе увечий и еще с десяток пунктов достаточно очевидных для жителя 21-го века, но совершенно инновационных для середины 19-го — к политическим. По задумке потенциальных выгодоприобретателей всего этого схематоза, результатом рабочей революции должен был стать созыв парламента, в котором союз земств, как фактически единственная политическая сила на низовом уровне, должен был получить подавляющее большинство мест. А даже если задача максимум достигнута не была бы, земства вполне могли бы взять на себя роль посредника между властью и рабочей массой и наварить на том не мало политических вистов. В общем, «на берегу» вариант выглядел практически беспроигрышным.

А для еще большего нагнетания обстановки одновременно с забастовками в Москве по городам запада империи прокатилась волна еврейских погромов. «Бей жидов спасай Россию» — лозунг практически универсальный, применимый в любой непонятной ситуации. В какой-то момент могло даже показаться, что власть действительно растерялась и не знает, что делать и желаемые политические уступки уже совсем не за горами.

На практике же получилось совсем по-другому. Не сумев найти решения на месте местные власти — сразу по четырем вертикалям подчиненности — запросили рекомендаций сверху и уже на второй день, спасибо телеграфу, от начала забастовки вопрос лег ко мне на стол. Устраивать кровавое воскресенье в стиле Николая II я не имел никакого желания, тем более во многом с выдвинутыми требованиями был согласен. Положение рабочих сейчас было действительно ужасно. Работа по 14 часов в сутки за минимальную зарплату, которой хватало только на самую дешевую еду и оплату койко-места в бараке, была тут не исключением, а скорее правилом. Никаких социальных гарантий — больничных, отпусков, декретных, пенсий и прочих глупостей социализма — опять же не было и в помине.