Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина - Страница 7

— Ух ты! Горячая-то какая! Видать, только сварили. Ну ничего, я сейчас…

Она подхватила ту самую влажную тряпку, которую я сняла с лица, и, прихватив миску за край, присела ко мне на кровать:

— Давай, открывай рот! Этакую кашу я только дома и едала!

В миск, поверх белоснежного, разваренного в молоке риса плескалась большая золотистая лужица сливочного масла. Лаура деревянной ложкой набрала каши, чуть подула на нее и, сглотнув слюну, скомандовала:

— Так! Рот открывай быстренько!

Ложку я у Лауры забрала, уж настолько-то моих сил хватит. Она отдала, хотя и не очень охотно. К сожалению, второй ложки в комнате не нашлось, потому, примерно прикинув, сколько в миске каши, я съела только половину.

Оставшееся протянула приятельнице со словами:

— Давай ешь, пока никто не видит.

То, что Лаура была голодна так же, как и я, было заметно невооруженным глазом. Косясь в миску, она несколько неуверенно начала отнекиваться:

— Ты что! Это же тебе принесли… Да и не такая уж я голодная, чтобы у больной отбирать.

— Не глупи. Миска здоровая, нам на двоих вполне хватит. Ешь быстрее, скоро придет сестра Брона. Ни к чему, чтобы заметили нарушение.

Голод не тетка. А то, что на местном рационе чувство голода было постоянным у всех живущих в монастыре, понятно и так. Кашу моя приятельница ела, даже прикрывая глаза от удовольствия. И я ее вполне понимала. Сама я небольшая любительница каш и готовила их крайне редко. Но есть большая разница между тем месивом, которое подавали в столовой, и нормальной едой. К сожалению, до прихода сестры Броны Лаура доесть не успела и, заслышав цокание из коридора, торопливо отставила миску на стол.

Впрочем, монашка, которая принесла закутанный в тряпки глиняный кувшин с горячим травяным настоем, кажется, все и так поняла. Она не стала забирать миску, в которой оставалась еще еда, и, выходя, тихонько шепнула Лауре:

— Вытри губы, милая.

Кусок хлеба с маслом мы просто разорвали пополам и запили все это горячим отваром, в который какая-то добрая душа щедро добавила мед.

После сытной, а главное, вкусной еды меня сморило. И это был, как мне кажется, первый совершенно нормальный, крепкий и здоровый сон. Проснулась я ближе к вечеру и сразу увидела Лауру. Она тоже спала, положив руки на стол и склонив на них голову. Спала, кстати, она очень чутко: как только я шевельнулась, чтобы сесть, девушка испуганно открыла глаза и только сообразив через мгновение, что в комнате кроме нас никого нет, с облегчением выдохнула:

— Ф-у-у-х! Я думала, опять преподобная мать пришла!

— А что, приходила?

— Да, пока ты спала, приходила. Я сказала, что у тебя голова сильно кружится и тебе плохо. И что ела ты без аппетита, тоже сказала. Она же тихо так ходит, как змея: бесшумная, но ядовитая. Увидит, что сплю в неположенное время, мало мне не покажется. Найдет, как наказать.

— Ты уж поаккуратнее, Лаура. Все же здесь, в келье, лучше, чем на огороде. Не попадайся ей. Такой только повод дай… – приятельница часто закивала, соглашаясь со мной.

Мне не нравился монастырь. Мне не нравились условия, в которых нас здесь содержали. Но больше всего мне не нравилась преподобная мать. И даже не потому, что я чувствовала ее недовольство в мой адрес, а потому, что в моих глазах она выглядела как бессердечная гадина. А по сути таковой и являлась.

Достаточно вспомнить то самое свидание с женихом, когда она просто закрыла глаза на все его действия. Не думаю, что монастырский устав позволяет тискать девушку за коленки, да ещё в присутствии этой самой преподобной мамаши. Она вполне осознанно сделала вид, что ничего не замечает, лишь бы позволить унизить меня лишний раз. Унизить абсолютно бессмысленно и безрезультатно. По сути, я и так сейчас была лишена любых человеческий прав. Именно вот это ее желание поиздеваться над слабым и казалось мне самым мерзким.

Лаура между тем продолжала говорить:

— Ты, главное, веди себя так, как будто скоро помереть собираешься. Лекаря она все равно не позовет: дорого лекарь городской берет, да и везти его самим придется. Зато мы хоть несколько дней отдохнем. Сестры-то здесь неплохие, большей частью жалостливые. Только они эту ведьму старую все боятся. Потому хоть и не наябедничают на нас, но и случись что, не заступятся.

В первые же минуты разговора выяснилось, что здоровым послушницам днем не разрешают лежать. Тут уж я Лауре ничем помочь не могла. Зато она сообразила отнести на кухню грязную посуду и, вернувшись через несколько минут, похвасталась мне:

— Вот, смотри, что стащила! – в руках она держала ложку, которую прихватила из столовой.

— Ну и отлично. Проще с едой будет. Вдвоем мы всяко быстрее управимся в следующий раз.

Ближе к ночи мне принесли весьма сытный ужин: большая миска рассыпчатой гречки с маслом, кружка молока граммов на триста и снова огромный ломоть хлеба с подтаявшим от тепла маслом, украшенный в этот раз лепестками твердого и очень вкусного сыра.

По слабости здоровья на молитву нас не звали. До туалета, который находился в стандартной будочке на улице, Лаура водила меня, как раненого бойца: накидывала мою руку себе на шею и плечо и «тащила» обхватив за талию. Если мы видели кого-то в коридоре, я не забывала жалобно охать и стонать. Так что еще два дня, не считая самого первого, когда меня без памяти привезли с поля, мы на пару отъедались и отдыхали. И, разумеется, без конца разговаривали. Очень тихо, чтобы не привлекать внимание посторонних.

Чувствовала я себя значительно лучше. Только страх, что меня снова выгонят на этот огород под палящее солнце, удерживал меня в постели. На четвертый день утром я спросила:

— Слушай, ну еще день-два побездельничать мне дадут. А потом ведь опять на огород погонят. Может быть, стоит самим поискать какую-то не слишком сложную работу? Чем-то же сестры зимой занимаются в монастыре? Когда уже и огорода нет, и на улице холодина.

Лаура немножко поколебалась, а потом ответила:

— Может быть, ты и права. Сестры зимой шьют. А еще они зимой хлеба пекут и в город на рынок вывозят. Там и торгуют сами. И заодно в кружку на содержание храма собирают.

— В какую кружку? - я с удивлением глянула на приятельницу.

— Ну, это только так называют: кружка. А на самом деле коробочка жестяная, с замком. В крышке прорезь, а ключик у настоятельницы. А саму коробку на цепи подвешивают одной из сестер на пояс. Кто, например, хочет на храм пожертвовать, туда монетку кидает.

Не знаю, почему она назвала это кружкой, но о чем Лаура говорит, я поняла. Это примерно как в моем мире. В огромном сетевом магазине, ежедневно собирающем многомиллионную даже не выручку, а прибыль, стоят прозрачные ящики, куда люди высыпают мелочь или бросают купюры, желая поддержать кого-то. Как правило, на такую копилку наклеено жалостливое фото и небольшой текст: история ребенка, который срочно нуждается в операции. В очень дорогостоящей операции. Нет ничего постыдного в остро нуждающихся в помощи детях. Постыдна, как мне кажется, сама идея такого сбора.

Каюсь, я и сама не раз кидала деньги в такие ящики. Но каждый раз меня поражало то, что хозяева торговых центров как будто не понимают, как позорятся подобным мелочным сбором. Да, коробки ставят частники и благотворительные организации, но ведь ставят с разрешения хозяев! Люди, зарабатывающие миллионы, милостиво позволяют клянчить в своих магазинах копейки у прохожих.

Чистой воды надругательство над здравым смыслом и истинным милосердием. Работяги собирают медяки для больных детей, хотя в мгновение ока миллионеры могли бы решить проблему сами. Было в этом что-то весьма отвратительное. Такие прозрачные коробки и в моем мире собирали на храмы, но их я всегда обходила стороной. Храм должен помогать людям, а не золотить собственные купола.

Однако идею пожертвования на местный храм я уловила – ничего необычного.

Немного посовещавшись, мы решили так: Лаура идет к сестре Марсии и просит какую-нибудь легкую, не слишком обременительную работу, которую мы могли бы потихоньку делать, не особо напрягаясь.