Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина - Страница 16

— Самая это что ни на есть примета верная, – ехидно заявила сестра Гризелда, когда я спросила о завтраке. – Ежли до свадебного обеда невеста хоть крошечку проглотит, нипочем счастья ей Господь не даст.

Вчера вечером я не могла есть чертову тыкву от нервяков, сегодня мне просто ничего не дали. Часам к семи, когда уже подали телегу, на которой монашки проводят меня к жениху в городской храм, от голода и волнения меня уже подташнивало.

Сестра Брона, заметив, что я побледнела, вздохнула и укоризненно покачала головой. Затем, схватив меня за руку, потянула от выхода к нашей келье, торопливо заявив сестрам:

— Сейчас, сейчас назад вернется. Позабыла она кое-что. Надобно забрать.

В келье сестра молча достала из-под подушки два вареных яйца и поторопила меня:

— Давай-давай, быстренько. А то ты такая белая: не дай Бог, в храме дурно станет. Жуй быстрее, деточка, как бы не хватились нас.

Я запила вареный яйца глотком воды и, торопливо утирая губы, от всего сердца сказала:

— Дай вам Бог здоровья, сестра Брона! Добрый вы человек, и я ваше добро всегда помнить буду.

Этот маленький бунт монашки против собственной начальницы дал мне сил на то, чтобы молча доехать до храма в коляске рядом с настоятельницей. Как выяснилось, вовсе не обязательно ездить на телегах. Можно и в небольшом открытом экипаже, где на сиденьях лежат мягкие бархатные подушечки. В дороге мать настоятельница рассуждала о том, что после свадьбы я не должна забывать о Господе. Напоминала о том, что покорность мужу и его родителям – обязательное условие счастливого брака. И с важным видом несла прочую муть.

Все утро и само венчание запомнились мне какими-то нелепыми и бестолковыми сценками. Рядом с храмом толпился народ. Людская масса раздвинулась, давая нам проехать. В храм я зашла первый раз, но не запомнила из обстановки совсем ничего. Только ряды скамеек по бокам прохода, где сидели какие-то люди.

Горели свечи и лампады. Удушливый запах гари и воска мутил сознание. Жених, смазавший ради праздника длинные волосы и бороду каким-то вонючим маслом, всю дорогу сопел рядом со мной. А я периодически просто выпадала из реальности под бубнящий голос священника.

Более-менее в себя я пришла уже на улице, когда баронет подсаживал меня в другую коляску. Сам муж уселся рядом. Кучер тронул поводья, и грязноватая белая лошадь сделала первый шаг.

Осенний ветерок был прохладным и чистым. Постепенно я приходила в себя от свечного угара церкви и, оглянувшись, увидела, что за нашей коляской тянется целая вереница экипажей: телег, бричек и даже кибиток.

Дом, к которому мы подъехали, выглядел довольно странно. Трехэтажная квадратная башня, сложенная из крупных каменных глыб, не имела видимого входа. Намертво прилипшее к башне боком одноэтажное строение, больше похожее на какой-то сарай, чем на дом, явно было построено в другое время. На этот сарай пошли камни разного размера, слепленные между собой толстым слоем глиняного раствора.

Когда-то пристройку белили, но было это очень давно, и сейчас грязно-белые кляксы сохранились только на некоторых камнях. Раствор местами выкрошился, и вся пристройка выглядела довольно неряшливо. По фасаду здания расположились четыре окна. Старые деревянные рамы, обветшавшие и занозистые, похоже, никогда не открывались. Каждое такое окно содержало восемь небольших квадратиков мутноватого стекла. Двор был огорожен низкой, примерно по бедро мне, каменной оградкой. Такой же старой и неряшливой, как пристройка.

— Вылезай, приехали.

Мой жених, а точнее уже муж, вылез из коляски, даже не подумав подать мне руку. Кучер за уздцы повел лошадь с коляской куда-то за дом, а жених встал в распахнутых дверях и буркнул мне:

— Рядом стой. Гостей встретить надобно.

Подъезжали гости. Их кибитки и коляски частью отправили за дом, частью бросили за оградой, прямо на дороге. Муж кланялся входящим в дом, я кланялась вместе с ним и с удивлением размышляла: «Ладно моей семьи не было в храме. Они нищие, их могли и не пригласить. Но ведь и от баронета никого не было. Как-то это странно все».

Изнутри дома, в который я так и не успела заглянуть, раздался чей-то высокий пронзительный голос. Слов я не разобрала, но почему-то сразу подумала, что это та самая баронесса, которой меня запугивали монашки. Как потом выяснилось, я не ошиблась.

На улице нам пришлось стоять минут тридцать, не меньше, пока все, кого пригласили на свадьбу, прошли в дом. Мы с мужем заходили последними и из маленьких темных сеней попали в некий “коридор” из гостей, которые щедро начали сыпать на нас зерно. Стоял гул: все что-то говорили и поздравляли, а я могла только улыбаться в ответ: я не запомнила ни одного имени.

Когда я, наконец, смогла нормально открыть глаза, не опасаясь новой горсти пшена в лицо, то жених взял меня за руку и повел к началу длинного-длинного стола. На торце стола было только два места: для него и меня. А вот по краям от этих мест лицом друг к другу сидели старик и полная женщина.

Мне было неприятно прикосновение влажной руки мужа, и я постаралась незаметно выдернуть свою ладонь. Но он только крепко стиснул мою кисть и мрачно зыркнул на меня. Подвел меня к одиноко сидящему старику и пробасил:

— Батюшка, благословите нас.

Примерно так мог бы выглядеть постаревший Дон Кихот. Очень высокий и очень худой, с редкими серебристыми волосами, остриженными почти под ноль, с узким лбом и узкогубым ртом старик когда-то, возможно, и был симпатичным. Сейчас же он выглядел достаточно жалко: оба его глаза пересекала черная тканевая повязка. Барон неловко повернулся к нам и тихо произнес:

— Благословляю вас, дети мои.

Муж поклонился в пояс, я вслед за ним. Притихшие гости все еще стояли между концом стола и входом. Муж обошел наши с ним пустые места и близился к женщине.

— Благословите нас, матушка.

Баронесса выглядела так, как, по моему мнению, могла бы выглядеть завязавшая со своей деятельностью старая французская проститутка веке так в восемнадцатом: одутловатое лицо с двумя подбородками, поросячьи глазки прячутся под набрякшими морщинистыми веками. Но брови весьма тщательно подведены краской. Волос не видно, они спрятаны под большим белоснежным чепцом, и кружевной рюш богатой волной падает на лоб и осеняет щеки.

У нее красивой формы нос, тонкий и породистый, но вся эта порода просто тонет в слое сала. Оплывшая грудь туго натягивает шнуровку бархатного сарафана, а дальше жирное тело прячется под бесконечными складками ткани. У баронессы пухлые, но холеные белые ручки. Она визгливым голосом отвечает:

— Благословляю тебя, дитя мое.

Мне показалось это немного странным: как будто меня рядом вообще нет. Но то, что она сделала потом, поразило меня до глубины души. Она протянула вперед обе руки, и сын, встав на колени, взял ее кисти и поцеловал. Я стояла рядом, все еще не соображая, что от меня требуется, а свекровь смотрела на меня и ехидно улыбалась. Руки при этом она не убирала…

Неожиданно я получила резкий удар под колени, который заставил меня упасть. Упала я ровно так, как и требовалось: со всего маху на те самые колени, которые все еще побаливали после утреннего стояния на камне в часовне монастыря. Слезы непроизвольно набежали глаза, а под носом у меня оказалась рука свекрови.

Недовольный голос мужа произнес:

— Целуй матери руку!

Я была настолько деморализована и этой свадьбой, и этим скотским отношением, что только всхлипнула и покорно коснулась губами мягкой кожи. Баронет встал, и я с трудом распрямилась вслед за ним. В это время от входа раздался голос матушки настоятельницы:

— Мир дому этому и благословение Божье. Привезла я вам, госпожа баронесса, приданое невестки вашей. Заносите!

Она повернулась ко все еще распахнутым дверям, и две сестры-монахини внесли продолговатый сундук. Одну из них я даже узнала: она тестомес. Поклонившись в сторону баронессы, обе сестры так же молча вышли. И моя свекровь радостным голосом провозгласила: