КОМ 2 (СИ) - Войлошников Владимир - Страница 11

— Передам. Спасибо, Семёныч!

— На здоровье, Коршунов. Эх, завидую тебе! Ты уж одной ногой дома! Лети, собирайся. Пока мои архаровщы эту колоду до вас дотащат…

Я поручкался с каптенармусом и пулей метнулся до своей палатки.

ЧУТЬ НЕ ПРИБИЛ…

Хаген, конечно маладца, как мне все поголовно утверждали, но валяться на кровати с меланхоличным видом, когда я там по базе бешеным зайцем мечусь, а он тут должен бы барахло паковать… Эти сумбурные мысли чего-то меня так выбесили, просто жуть.

— Боец, подьём!

— Незачем так орать, фрайгерр Коршунов. Торопиться совершенно некуда.

— Как это некуда⁈ Через два часа боевой выход, потом сразу на дирижабль и до дому! А ты тут валяешься.

— Сударь, вы так опасно покраснели! Волнения совершенно напрасны. Успокойтесь. Боевой задерживают, была телефонограмма, у базы большая пыльная буря, дирижабль пережидает её на высоте. У нас полно времени сделать вообще всё, что душе угодно.

Я немного остыл.

— Ну если так…

— Я же говорю, волнения излишни. Минимум три часа у нас есть.

В течении получаса мы спокойно свернули шатер, начали разбирать мебель и даже успели стаскать к «Саранче» наши немудрёные пожитки. А потом к капониру приволокли княжеский подарок. То, как его тащат, не только мы, а половина техников капонира услышали ещё за триста метров. Этот бубнёж по мере приближения к нам только нарастал:

— Я тебе, с*ка, говорил, тележку надо было брать!

— Заткнись и тащи!

— Так тащу, ручки скользкие!

— Чего Коршун туда напихал? Камней?

— Да это не он, это ординарцы Великого князя Кирилла. Так что заткнись и тащи, или ты за язык дерзкий на губу захотел?

— Ково «на губу»! Тут запросто под суд за неуважение…

— Дак я чо, я ни чо…

— Вот и всё!

Картина конечно феерическая. Четыре здоровенных лба, спотыкаясь и загребая сирийский песочек, пёрли «мой» ящик. И ладно бы они это молча делали, так нет. На сердитое бурчание вылезла поглазеть половина техников из ангаров, мимо которых они его тащили. Ржали и только что не улюлюкали вслед. Любят у нас складских, ага. Доковыляв до моего капонира и сгрузив ящик, самый мелкий (видимо, старший), сплюнул на землю и утирая пот выдохнул:

— Принимайте доставку, господин хорунжий! Пломбы целы, только ящик чутка поцарапали, пока несли. Оченно уж тяжелый. Так мы с ним на кусок скалы в песке налетели, еле стащили, мама моя!

— Ну и хрен с ними, царапинами. Пломбы целы и ладно, — меня уже любопытство наизнанку выворачивало, но для форсу делаем лицо кирпичом, будто бы всё идёт по плану. — Шатёр, и мебель забирать сейчас будете?

— Ой нет. Не прям щас. Сначала передохнём, потом под опись примем, а потом Козленко козликом за тележкой метнётся, — выдал он, видимо, дежурную складскую шутку.

— Да заткнись ты уже, — вполголоса пробурчал один из бойцов, верно, тот самый Козленко.

— Давай, Хаген, сдавай казённое имущество, отрабатывай алкоголь, — обратился я уже к фон Ярроу.

— Какой еще алкоголь? — дойч подозрительно сощурил глаза, и что характерно с места не сдвинулся.

— Разговорчики в строю! Какой надо алкоголь! Я сказал, давай сдавайся бойцам, и чтоб всё и вся было под роспись, а то потом вычтут чего. Знаю я складских!

— Айн момент! — наконец-то встрепенулся дойч.

Вот же немецкая душа, как дошло дело до материальных ценностей, да ещё под роспись, да по циркуляру, сразу оживился… Ну и пусть его. Как там, в известной сказке, про «восемьдесят дней»? «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое?» — так, кажется? Я всякие сказки Лизиным деткам читал, да уже подзабыл. Ох, давно это было…

Чего-то меня на воспоминания ностальгические пробило?

Наверное, это ожидание поездки домой. Прям вот скорей бы отправка. Шагну на аппарель дирижабля, и спущусь уже в Иркутске! Понятно, если повезёт без пересадок. Да даже и с пересадками, кончилась моя героическая сирийская опУпея. А дома — уют, кружевные салфетки на подушках. И Серафима. Эх, соскучился я, силов нет.

В восторженных романтишых мечтаниях присел на «княжеский» ящик. А уже и вправду интересно, чего туда напихали? Ладно, в дирижабле обстоятельно посмотрю. А то прилетаю такой героический домой, а что за подарки привёз — не в курсе. Непорядок.

Я оглядел капонир. Ежели он, ящик, такой тяжелый, то мы его талями к «Саранче» привяжем. Слава Богу, мы ещё тут, в капонире кран есть. Чего-то вручную мне эту бандуру таскать вообще желания нету.

Кликнул техников, а те и рады утереть нос складским. Как-то всё у них красиво и ладно получилось, притянули ящик талями к крыше, туда же мой с Ярроу скарб разный — и все. Осталось дозарядить боекомплект, да последние проверки прогнать. А тут и Хаген освободился, на мой вопросительный взгляд протянул бумаги:

— Вот, наша копия накладной. Всё хорошо, всё в комплектности.

— Ну и прекрасно, — я убрал бумаги в планшет и пошёл прощаться с техниками: — Не поминайте лихом, братцы. Спасибо ещё раз всем за службу!

— И ты береги себя, Коршун!

Запрыгнули в шагоход. Как уже заведено, я в бронеколпак, а Хаген за рычаги. А кстати, удобно, когда ящик сзади, как бы спинка, на которую опереться можно. В бою-то это не хорошо бы, обзор закрывает, а в походе — самое-то. Надо на досуге подумать, может какую-нито спинку соорудить лёгкую?

Подошли к построению. А там только нас и не хватало. Ну конечно, как домой-то отправляться, у кажного в ногах зудит: «скорей бы», да «скорей бы»! Отправляющий капитан дал отмашку, и мы покинули пределы такой родной уже базы.

Про сам проход говорить особо нечего. Сколько раз уже маршрут пройден? Только что буря эта. Пилотам шагоходов хорошо, а вот мне ветер всю морду лица песчинками потёр, пока я в накидку с головой не укутался, одне глаза за стёклами очков торчат. И всё равно, шумно, свист этот, шорох. Неприятно.

И вроде, вон уже и сторожевые башни, когда Сирия напоследок приоткрыла мне свою тёмную и таинственную сторону.

На подходе к аэродрому буря стала стихать. Широкие её песчаные крылья опали, осталась только сердцевина, широким смерчем неторопливо движущаяся вдоль дороги, упираясь пыльной макушкой в самые небеса. Хочешь — не хочешь, а мимо пройдёшь.

Мысль тревожная мелькнула: лишь бы не вильнул этот смерч, не прокатился сквозь колонну. Шагоход ещё как-то может быть, а трактора с цистернами никуда не убегут…

И не успел я это подумать, как пыльные вихри смерча словно поредели, и внутри показался человек. Закутанный, как все местные, в ворох тканей, в руке кривая палка посоха. Он шёл и одновременно кружился в странном, завораживающем танце, обратив одну руку к небу, другую — к земле. И совсем не оставлял за собой следов на песке. Просто плыл, переставляя ноги в ладони над дорогой. И судя по белоснежной улыбке, его это совершенно не волновало. Как не тревожил и ветер, кружащий песок вокруг фигуры.

А я смотрел на него и думал: явных признаков агрессии он не проявляет. Просто идёт по обочине, улыбается. Мы тоже вежливо улыбнёмся. Лишь бы мимо пропылил. Нападать на него самому? Дураков нема. В памяти всплыли оплавленные италийские шагоходы. И кажется, знаю я кто бурю устроил… А вот зачем? Этого мне никто не скажет.

С ПРИБЫТИЕМ!

Ясное дело, что военный транспорт прибыл в военный воздушный порт, а не в гражданский. Оттуда — на грузовой Иннокентьевский мост — и на наш Качугский тракт, рысью-рысью по заснеженным

обочинам вдоль полей, обгоняя подводы, трактора и даже новомодные автомобили.

Перед прибытием нарядился я в парадку со всем тщанием, награды новые прикрепил, саблю на бок — чтоб по высшему разряду! Выгнал Хагена из-за рычагов, сам сел. Он наверх не полез, притулился в уголке кабины на сидорах: шубейки-то хоть мало-мальской — ни у него, ни у меня! Ну, в тесноте да не в обиде! К тому ж, рядом сидя, и спрашивать сподручнее.

А это что? А это куда? А чья здесь земля? И прочее…