Последний барьер - Дрипе Андрей Янович - Страница 68

• Предыдущая
• 68/69
• Следующая

- Мне хотелось бы узнать, как себя ведет мой сын, - спрашивает женщина, и по лицу видать, что она ожидает услышать самую что ни на есть похвальную оценку.

- Серьезных проступков за вашим сыном почти нет, а о мелких грешках говорить не стоит. И на производстве свои обязанности он выполняет, но... - Киршкалн смолкает, набирает воздуху и многозначительно смотрит на расфуфыренную и накрашенную даму с явно выраженной склонностью к полноте. - Видите ли, мы оцениваем воспитанников не только по формальным показателям.

- Чего же ему еще не хватает?

- Правильного взхляда на жизнь, товарищ... простите, у вас теперь какая фамилия?

- Зицмане, - нараспев и немного надменно произносит свою фамилию дама.

- Так вот, товарищ Зицмане, на все происходящее вокруг, а проще говоря - на жизнь ваш сын смотрит весьма односторонне, не ставит перед собой никакой серьезной цели, у него нет ни малейшего желания делать что-либо полезное. Похоже, он из числа тех молодых людей, которые полагают, что родители и общество будут их- содержать лет до шестидесяти.

- За такие мысли тоже привлекают к уголовной ответственности?

- К сожалению, нет. Но кто будет нести за него моральную ответственность, если сам он не в состоянии? Ведь когда человек не чувствует своего морального долга, он этим сокращает дистанцию между собой и Уголовным кодексом до весьма опасной близости.

- Значит, он тут у вас ничему хорошему не научился, - усмехается женщина.

- Научился кое-чему, но за такое короткое время весь старый сор из Хенриковой головы мы, конечно, .вычистить не смогли. Однако работаем и не теряем надежды.

- А это старое так-таки никуда уж и не годится?

Выходит, я его учила одному плохому?

- Не знаю, товарищ Зицмане, не знаю. Я при этом не присутствовал. Быть может, плохому научил кто другой. Впрочем, - спохватывается, о чем-то подумав, Киршкалн, - Хенрик опрятен и чистоплотен - это нас радует.

- А я надеялась, что Хенрика уже скоро досрочно освободят. Он мне так ппсал. Ото что, невозможно?

- Очевидно, придется повременить. Его самооценка, как видите, отличается от моей оценки его персоны.

- И, значит, из-за вашей оценки мой сын пускай тут сидит? От вас ведь это тоже зависит.

- Да, - соглашается Киршкалн. - В своем отделении кандидатуры на освобождение выдвигаю на педсовет я. Но позвольте заметить, вы немного заблуждаетесь: Хенрик тут сидит не из-за моей оценки, а по приговору суда. Моя же оценка не выше и не ниже той, которую он заслуживает своим поведением здесь.

Будь это иначе, я был бы плохим воспитателем.

- А вы и не воображайте, что больно хороший.

- Верно, - улыбается Киршкалн, - повсюду неХватка хороших кадров. Стараюсь в меру своего разумения.

- Так не освободите, да?

- Не освободим.

- В таком случае мне с вами не о чем говорить! - Дама заливается густым румянцем, который проступает даже сквозь толстый слой пудры. Она проглатывает слюну, и ее двойной подбородок совершает воднообразное движение. - Я пойду к начальнику.

- Как вам угодно. Боюсь только, начальник тоже ничем не лучше.

* * *

После школы родители осматривают спальные помещения, затем их приглашают отведать в столовой еды, которой кормят их сыновей. С большой опаской матери подносят к губам первую ложку супа. Запах вроде бы вполне сносный, но проглотить "тюремную похлебку", наверно, будет немыслимо. АН нет, на вкус, кажется, тоже недурна и не застревает комом в глотке. Вот кое у кого ложки задвигались поживей.

Проделавшие долгий путь мамаши проголодались и теперь едят с завидным аппетитом.

- Но, сынок, это же нормальный суп, - слышно за одним из столов.

- Послушай, Игорь, зачем ты меня обманывал, писал, что плохо кормят? раздается укор за другим.

Сыновьям неловко. С вытянутыми физиономиями мнутся они около столов.

- Чего же хорошего? Вода и вода, - пытается ктото возразить, но встречает энергичный отпор.

- Набалованы, вся беда в этом, - громко говорит чей-то дед.

Ребята тоже не теряются:

- Конечно, сегодня лучше. Сегодня варили на показуху.

Хоть это и неправда, но к некоторым матерям возвращается давняя недоверчивость. "Наверно, так оно и есть, сынку виднее".

После обеда родители смотрят, как происходит построение, и сопровождают воспитанников в механические мастерские.

- И ты, значит, при таких машинах работаешь? - почтительно шепчут матери, трогают рукой токарный станок, а когда, взвыв, начинает гудеть на высокой ноте мотор, в испуге отскакивают.

Ребята с важным видом орудуют у станков, на лицах неприступная суровость. Движения рук, когда они закрепляют заготовки в патронах и затягивают гайки суппортов, пожалуй, излишне торопливы.

Матери понимают только одно - машина гудит и чего-то на ней крутится, зато среди отцов есть и такие, кто сам работает на подобных станках.

- Стой, парень, слишком толсто берешь! - кто-то, не выдержав, поучает, и чувствуется, у него чешутся руки самому показать, как надо работать, Матери, те пекутся лишь об одном:

- Ты, гляди, поосторожней, не подходи так близко!

Но отцы по-деловому берут у мастера штангенциркуль и проверяют размеры еще горячей детали.

- Что ж, ничего, для начала сойдет...

В этой фразе и чувство собственного превосходства, и тайная гордость за сына.

Когда мастерские осмотрены, родителей вновь приглашают в школу. Покуда ребята работают, здесь идет общее собрание гостей и работников колонии.

Говорит Озолниек. Он рассказывает про обучение и воспитание в колонии, говорит о том, чего администрация требует от колонистов и что надеется встретить со стороны родителей, когда их детей выпустят на свободу.

- Кое-кто из вас думает, что тут с вашими детьми работают несведущие люди. Это глубоко ошибочный взгляд... - И Озолниек называет фамилии учителей, мастеров, воспитателей, которые проработали в колонии уже много лет; рассказывает, что они за люди, ка-"

ких успехов добились. В числе первых он упоминает Калме и Киршкална.

Мать Трудыня немного опоздала и, не найдя себе более удобного места, села на краешек скамьи рядом с щуплой теткой в старомодной поношенной кофте.

Тетка слушает выступление Озолниека очень внимательно, у нее даже рот приоткрыт. Презрительно глянув на соседку, Зицмане гордо поднимает голову и чуть-чуть отодвигается. Из потрепанной продуктовой сумки этой женщины торчит блестящий кончик какой-то глиняной штуковины, похоже - ложка.

- И до чего же он хороший человек, этот Киршкалн! - не утерпев, женщина простодушно делится впечатлением с матерью Трудыня.

- Чего там хорошего, подумаешь, - говорит с кислой миной первая рижская портниха. - Все они стоят друг друга - что мальчишки, что воспитатели.

- Ой, да что вы это говорите! - Огрубелая ладонь прикасается к рукаву жакета Зицмане. - Неужто, повашему, он плохой?

Но мать Трудыня игнорирует соседкин вопрос. Она подается грудью вперед и слушает речь начальника.

- Работая сами по себе, без помощи родителей мы не можем рассчитывать на успех. Какую, однако, помощь могут оказать люди, которые в подарок сыну привозят бутылку водки или стараются уговорить воспитателя, чтобы сына освободили из колонии, хотя он этого и не заслуживает? - гремит Озолниек.

Матери Трудыня не по себе. В зале слышны возгласы:

- Какой срам! Назовите фамилии!

- Несколько фамилий я, пожалуй, назову. - Озолниек берет листок.

Зицмане опускает голову. Слова звучат тяжко и отдаются эхом в зале. Когда начальник умолкает, она опять выпрямляется. Все же ее не назвали.

- Нешто это отцы, нешто это матери!.. - вздыхает соседка.

- Л вы, значит, хорошая? Вашего зазря, что ли, сюда посадили?

- Не зазря, наверно. Только я водкой его не потчевала, уму-разуму учила как могла. Говорю; "Висвар, так не делай, нехорошо так". А оп мне: "Ладно, мам, не буду", - а сам возьмет да сделает.

• Предыдущая
• 68/69
• Следующая