Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс - Страница 34

Снова выхожу на двор, чтобы забрать остатки мяса. И вижу, что вместо двух кусков кости на чурбаке лежит только один.

Второй кусок пропал бесследно.

Я оглядываюсь. Вокруг никого — только серая ворона сидит на макушке высокой березы и внимательно следит за мной.

Ну, не ворона же сперла кость? Вообще-то, она запросто могла это сделать — вороны наглые и смелые птицы. Но никакой кости у вороны в клюве нет, да и не затащила бы она кость на березу. Клевала бы прямо на чурбаке.

Я гляжу вокруг — может, ворона сбросила кость в траву, а потом испугалась меня и взлетела на березу?

Нет, кость пропала бесследно и быстро. Даже псы не заметили вора.

Я забираю оставшийся обрубок кости и уношу его в дом. Намазываю себе бутерброды и неторопливо пью горячий чай. Перловка на плите аппетитно побулькивает, по кухне распространяется сытный запах перловой каши.

Допив чай, я все же включаю радио.

— Московское время девять часов, — сообщает мне диктор.

Благодарно кивнув ему, я подвожу стрелки будильника.

Вот и снова я в потоке времени. День словно стряхнул с себя сонное оцепенение и побежал в привычном ритме.

Похлебка уже сварилась. Я выношу ее на крыльцо, чтобы скорее остыла. А сам набиваю патронами гнезда патронташа, попутно вспоминая — когда какой патрон заряжен. Слишком старые патроны откладываю в сторону — порох мог впитать в себя влагу и слежаться. Такой порох сгорает неравномерно, патрон может дать осечку, а потом разорваться при открытом патроннике.

Привычно собираю рюкзак. Топор, котелок. Чай и сахар в жестяных банках. Сверток с бутербродами. Два коробка спичек в разные карманы рюкзака. Это уже привычка. Если один коробок намокнет, то второй может остаться сухим.

Третий коробок спичек всегда лежит у меня в кармане плотной суконной куртки, и еще один — в кожаной планшетке.

Подумав, пристраиваю в рюкзак легкий берестяной короб. Грибов в этом году много, глядишь, и насобираю по дороге. Вечером поджарю на ужин с картошкой.

Подумав о грибах, я вспоминаю собаку Владимира Вениаминовича и весело улыбаюсь.

Достаю из самодельных ножен нож, выточенный из стального полотна пилы. Такими пилами на железной дороге пилят рельсы. У этих полотен очень прочная сталь, нож долго не тупится. Но я все же несколько раз провожу по лезвию продолговатым шершавым оселком и убираю нож обратно.

Вот я и готов.

Собаки во дворе внезапно взрываются лаем. Голосят с такой неистовой яростью, что я сразу понимаю — лают не на человека.

А затем по ступенькам с грохотом катится алюминиевая крышка, которой я прикрыл кастрюлю с собачьей похлебкой.

Я выбегаю на крыльцо и вижу, как по двору проносится рыжая молния.

Кот!

Здоровенный рыжий кот!

Увидев меня, он зигзагами мечется в траве, а потом неожиданно бросается в приоткрытую дверь бани.

Вот это гость!

Так вот кто утащил кость с остатками мяса, понимаю я. Но этого коту показалось мало, и теперь он пришел угоститься из собачьей кастрюли.

— Тихо! — кричу я псам. — Тихо! Угомонитесь!

А сам осторожно иду в баню.

Кот забился в самый угол под лавку и сидит там рыжим клубком, сверкая в полумраке зелеными глазами.

— Кис-кис! — зову я.

Кот разевает пасть и громко шипит. Он совсем не настроен со мной общаться.

— Ну, и черт с тобой, — говорю я. — Ты зачем в кастрюлю-то полез? Она же горячая.

Кот снова шипит. Получается у него здорово — громко, устрашающе.

Да еще и лапу вытянул, растопырил когти. Полоснет такими — мало не покажется.

Поэтому я не подхожу к коту. Стою на пороге и разглядываю гостя.

Кот явно не уличный. Слишком крупный и упитанный. Приметный кот, но в Черемуховке я его раньше не видел.

Может, добрался с другого конца деревни?

Ладно, поспрашиваю соседей.

— Не ошпарился? — с улыбкой интересуюсь я, делая шаг к коту.

— Ум-мя-а-ау! — визгливо отвечает кот.

И припадает к полу, не сводя с меня взгляд.

— Понял, — говорю я. — Знакомиться ты категорически отказываешься. Ну, и сиди здесь, пока не надоест.

Я выхожу из бани, оставляя дверь приоткрытой. Забираю у псов миски для еды, споласкиваю их в бочке с дождевой водой и разливаю похлебку. В каждую миску кладу по куску кости — поровну, чтобы было не обидно. Пробую похлебку пальцем — теплая, но не горячая. В самый раз.

Я отношу миски в вольер. Серко неторопливо лакает похлебку, а Бойкий первым делом вытаскивает кость и грызет ее, прижимая к дощатому полу.

Еще одна гусиная стая летит над Черемуховкой, роняя вниз отрывистый гогот. Значит, скоро начнутся холода, раз гуси так густо потянулись к югу. Птицы заранее чувствуют приближение заморозков.

Я слышу приближающийся рокот мотора, а затем возле моей калитки останавливаются белые «Жигули».

Еще один гость?

На машине ленинградские номера. Из-за руля вылезает плечистый белокурый парень — этакий былинный богатырь с простодушным лицом. На вид ему лет двадцать пять, не больше.

Раньше я его никогда не видел.

Парень стоит возле машины и смотрит на меня. Войти во двор он не решается.

Я неторопливо иду ему навстречу.

— Доброе утро, — говорит парень. — Вы егерь?

— Доброе утро, — киваю я. — Да, егерь. А вы кто? На охоту?

— Нет, — говорит он. — Меня зовут Кирилл. Кирилл Артемьев. Я корреспондент из «Ленинградского комсомольца».

Артемьев протягивает мне руку, но я не спешу ее пожать. Смотрю ему в глаза.

— Работаешь вместе с Глебом Гориным?

— Работаю, — кивает Артемьев.

И сразу же поправляется:

— Работал. Уволился он.

— Что так? — с усмешкой интересуюсь я.

Кирилл Артемьев виновато опускает глаза.

— Все из-за той статьи, которую мы написали. Про вашу Черемуховку.

— Это ты написал статью? — догадываюсь я.

— Ну… да.

Он нерешительно водит пальцем по пыльному капоту машины.

— А тебе не стыдно, Кирилл Артемьев? — спокойно интересуюсь я.

Его уши вспыхивают ярким румянцем. Парень молчит, исподлобья глядя на меня.

Я жду ответа.

— Стыдно, — через силу говорит он. — Вы поймите, там такая нелепая история получилась…

— Получилась? — уточняю я. — Сама?

Кирилл с досадой трясет головой.

— Не сама. Это я виноват — поверил Глебу на слово. Извините меня!

— Ты за этим из Ленинграда приехал? Извиниться? Тогда тебе не ко мне. Вернешься назад по улице, там возле остановки длинное одноэтажное здание. Найдешь сельсовет, а в нем — председателя. Вот перед ним и извинись. Федора Игнатьевича из-за твоей статьи чуть с работы не сняли.

— Я там уже был, — тихо говорит Кирилл. — Ваш председатель меня даже слушать не стал. Приложил крепким словом и выгнал.

— Федор Игнатьевич у нас мужчина горячий, — киваю я. — Фронтовик.

— Да я все понимаю, — говорит Кирилл. — Я, правда, понимаю, что нехорошо поступил, глупо…

— Подло, — поправляю я.

Артемьев снова опускает голову.

— И подло. Но я хочу все исправить.

— А от меня ты чего хочешь? — спрашиваю я.

— Помогите мне, — говорит корреспондент, переминаясь с ноги на ногу.

Вот же принесла его нелегкая как раз тогда, когда я собрался выйти из дома.

Но и бросить человека за калиткой я не могу.

— Идем в дом, — киваю я. — Расскажешь все по порядку.

Глава 20

— Вы поймите, Андрей, я же не думал, что все так получится, — объясняет Артемьев. — Глеб, он… он так убедительно говорил, так возмущался порядками в вашем совхозе. Я и согласился написать статью.

Артемьев сидит на табурете, зажав крупные кисти рук между коленей. На его круглом лице растерянно-огорченное выражение. Как у мальчишки, который, не подумав, выстрелил из рогатки в весело прыгающего воробья, а теперь стоит над мертвой птицей и не знает, что делать.

— А почему Глеб тебя попросил написать статью? — спрашиваю я. — Почему не сам?

— Он недавно у нас работает, — объясняет Кирилл. — Сказал, что его статью могут не взять. А у меня будет шанс. Мне до сих пор только репортажи доверяли, а тут — статья на первой полосе. Представляете?