Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс - Страница 33

— Профессора Катаева, — сразу же говорю я.

Олег Александрович Катаев заведует в нашем институте кафедрой энтомологии. Год назад мы с черемуховскими школьниками помогали ему собирать материал для монографии.

— Так, — кивает Вотинов и пишет на листе фамилию Катаева.

Почерк у него твердый, с крупными, четкими буквами.

— Дальше. Археологи. Что они накопали на той поляне?

— Точно не знаю, — говорю я. — Но уезжали довольные, и весной собираются вернуться. Говорят, там раскопок не на один сезон.

— Кто у них главный?

— Дмитрий Николаевич Сюзин, он преподает в ЛГУ.

— Надо с ним связаться. Возможно по этой линии получится что-то сделать. Объявить окрестности Елового озера зоной охраны археологического памятника.

На лист снова ложатся четкие строчки.

Вотинов смотрит на меня.

— Ну, и по линии нашего ведомства можно кое-что предпринять. Например, организовать на озере базу отдыха для наших сотрудников. Как тебе эта мысль?

Я задумчиво хмурю брови.

— Честно говоря, не очень. Не хочу привлекать слишком много внимания.

— Верно, — соглашается Вотинов. — Значит, эту мысль оставим на самый крайний случай.

Он допивает бульон и ставит кружку на стол.

— Вкусно! Видишь, Андрей Иванович, у нас уже четыре направления по которым можно действовать. Где-то да выстрелит.

Я киваю, соглашаясь. Мне тоже приходили в голову эти варианты.

— Давайте, я вас накормлю, Георгий Петрович, — предлагаю я. — Одним бульоном сыт не будешь.

— А, давай, — улыбается генерал. — Чем тебе помочь?

— Порежьте хлеб и колбасу. А я пока поджарю яичницу с мясом.

* * *

Вечером Беглов уезжает в Ленинград.

Я провожаю Владимира Вениаминовича до автобуса. Нохой идет рядом с ним, гордо посматривая на деревенскую улицу. Даже вздорный козел Васька ее не пугает. Увидев его, Нохой поднимает верхнюю губу и негромко рычит. Козел устрашающе трясет бородой, но отступает.

— Как подменили собаку, — смеется Беглов.

Мы доходим до остановки. Беглов снимает с плеч тяжеленный рюкзак и ставит его прямо на землю. Крутит головой по сторонам и улыбается:

— Хорошо здесь! Да, Андрей, все ты придумал правильно — нужен заповедник. Знаешь, я сейчас поймал себя на мысли, что хочу приезжать в Черемуховку. И пусть здесь всегда будет так же хорошо, как сейчас.

Фыркая выхлопной трубой, к остановке подъезжает автобус с зеленой полосой на пыльном боку. Беглов закидывает рюкзак в салон и торопливо говорит:

— Андрей, ты звони мне — рассказывай, как тут наш генерал. А то от него ведь не дождешься. Номер мой помнишь?

Он быстро диктует цифры.

— У меня твой номер давно записан, — улыбаюсь я.

Водитель поглядывает на нас в зеркало — ему пора отправляться. Потом нетерпеливо нажимает на клаксон.

— До встречи! — говорит Беглов и топает по ступенькам.

Автобус захлопывает двери и трогается с места.

Глава 19

Утром я просыпаюсь еще до звонка будильника. Будильник стоит на табурете рядом с кроватью. У него такой резкий, неприятный звон с характерной хрипотцой. Мне этот звук не нравится, и я часто просыпаюсь пораньше, чтобы успеть выключить будильник до звонка.

Я открываю глаза и вижу, что стрелки застыли на половине четвертого. А за окном уже светло.

Получается, я забыл завести будильник с вечера.

Держа будильник в левой руке, правой с треском поворачиваю ключ, ощущая пальцами нарастающее сопротивление часовой пружины. Завожу будильник до упора и подношу к уху — тикает.

Я ставлю будильник обратно на табурет и несколько секунд просто лежу. По утрам в доме холодно, и вылезать из нагретой постели не хочется. Но я пересиливаю себя, отбрасываю ватное одеяло и опускаю ноги на холодные половицы.

Босиком иду на кухню. У нас в доме постелены вязаные узорчатые половики, по ним теплее ходить. Одно время я думал о том, чтобы постелить возле кровати волчью шкуру, но решил, что это пижонство.

А может, и постелю. С волками у нас беда — каждый год приходится устраивать облавы.

Грохочу умывальником. Ледяная вода барабанит по жестяной эмалированной раковине и шумно льется в пустое ведро под мойкой.

Интересно, все же, который час?

На углу кухонного стола стоит радиоприемник. Я хочу включить его, уже касаюсь пальцем ребристого пластмассового колесика.

Но убираю руку.

Утренняя тишина слишком хрупкая. Нет желания нарушать ее треском радиоэфира и голосом диктора.

Побуду немного вне времени.

Это очень странное и приятное чувство — не знать времени. Как будто ненадолго вынырнул из потока, и он потерял над тобой власть. Течет себе мимо, почти касаясь кожи. Но не увлекает за собой, не заставляет спешить, не тащит навстречу будничным делам и заботам.

Улыбаясь, я качаю головой. Веду себя как мальчишка. Ну, и что? Хочу немного побыть беззаботным мальчишкой, и побуду. Кто мне запретит?

С минуту раздумываю — не затопить ли печку?

Ладно, обойдусь. Не так уж и холодно, а горячий крепкий чай быстро прогонит остатки утренней зябкости.

И словно в детстве, в груди появляется предвкушение чего-то интересного. Что-то непременно должно сегодня произойти. Я даже не могу предположить, что именно. Но ожидание будоражит душу.

Сегодня я хочу пройти вверх по течению Песенки, до каньона с обрывистыми берегами из красноватого песчаника. Давненько я там не был — с самого начала охотничьего сезона. Надо бы проверить бобровую плотину, почаевничать на каменистой косе у самой воды, проверить тетеревиные выводки в березняке по правому берегу Песенки.

Работа егеря.

Вернусь я не раньше вечера, а значит, надо с утра сварить похлебку собакам.

Рецепт похлебки очень простой — вода, говяжья кость и перловка. Перловку я покупаю в нашем черемуховском магазине. Она всегда лежит на полке, иногда мне кажется, что запасы этой крупы остались еще с войны. А может, и с революции — кто знает.

Воду я беру из речки.

Это отдельное удовольствие — вода из реки. Она совсем не такая, как в колодце. Песенка берет начало в торфяных болотах, поэтому вода в ней не светлая, а темноватая. И на вкус едва заметно кислит.

Это хорошая кислинка. Вода фильтруется через длинный болотный мох и очищается, обеззараживается. Я не помню, где именно читал об этом, но мне нравится так думать.

И едва заметная кислинка тоже нравится. Как будто положил в чай тонкий ломтик лимона.

Вкусная вода.

А говяжья кость лежит у меня в морозилке. Кость большая, и не влезает в кастрюлю целиком. Но на этот случай у меня есть топор и березовый чурбак.

Я промываю перловку и заливаю ее водой. Ставлю на огонь чайник, достаю из морозилки говяжью кость и несу ее на улицу.

Псы радостно лают и крутят хвостами. Они прекрасно понимают, что у меня в руках их сегодняшний обед.

Кость отличная — крепкая, с остатками мяса, с синевато-белым суставом. Она холодная и твердая.

Этой кости собакам хватит на два раза.

Я кладу кость на чурбак и тремя ударами топора разрубаю на четыре части. Выбираю мелкие острые осколки кости, которые застряли в остатках мяса — не хочу, чтобы мои псы поранились.

Сверху доносится короткий гусиный крик. Я задираю голову и смотрю в небо, на пролетающую гусиную стаю.

Небо в конце сентября особенное. Летом оно бледно-голубое, как будто выцвело под жарким солнцем. А ближе к осени становится синим, глубоким и холодным.

Высоко летящие гуси на синем фоне кажутся едва заметными карандашными черточками. Они летят со стороны Ладоги на юг.

Проводив взглядом гусей, я вытираю лезвие топора о пожелтевшую осеннюю траву.

Коротким ударом втыкаю топор в чурбак, беру два куска кости и несу их в дом. Кладу в кастрюлю к перловке, снимаю с огня закипевший чайник, а на его место ставлю кастрюлю. Заодно завариваю чай — пусть пока настоится. Достаю из холодильника твердое как камень масло. Ему надо немного отогреться на кухонном столе, иначе его невозможно намазать на хлеб. Так хорошо морозит советский холодильник «Бирюса».