Замок - Гурвич Владимир Моисеевич - Страница 62

— Я знаю, что сильно виновата перед тобой, — снова прозвучал голос Анастасии Владимировны. — Я всю жизнь вела себя неправильно. Я все делала неправильно. Неправильно вела себя с мужем, неправильно повела себя, когда он ушел от меня. Неправильно воспитала сына. Это очень тяжело сознавать, что вся твоя жизнь одна сплошная ошибка.

— Сочувствую, но ничего уже не изменить. Раньше надо было думать.

— Я думала, но ничего не могла с собой сделать. Ты даже не представляешь, какое это страшное наказание — всю жизнь любить только одного человека.

— А я всегда была уверенна, что это как раз большое счастье.

— Да, если он отвечает взаимностью. Но тебе же лучше чем кому-то другому известно, как все было.

Эмма Витольдовна к своему удивлению вдруг почувствовала что-то вроде раскаяния за свое поведение. Не надо было так вести себя по отношению к ней. Может, в самом деле, она не понимает, какое несчастье постигло Настю.

— В таком случае, не пора ли подвести черту под прошлым?

Анастасия Владимировна как-то отстранено взглянула на нее.

— Это Феликс, тот самый мой Феликс, — со слезами в голосе протянула она. — Я никому его не отдам!

Кажется, она рано обрадовалась, тоскливо подумала Эмма Витольдовна. Здравомыслия Насти хватило всего на несколько минут. Впрочем, это всегда являлось ее характерной чертой, у нее мысли никогда не поспевали за чувствами, а плелись от них далеко позади.

— У меня к тебе будет огромная просьба, — произнесла Анастасия Владимировна.

— И в чем она состоит?

— Отдай мне этот портрет. А хочешь, продай. Антон богатый, если я попрошу, он даст любую сумму.

— Я не отдам и не продам портрет, — решительно сказала Эмма Витольдовна. — Даже не проси. Я его писала для Феликса, это мой ему подарок на юбилей.

Что-то странное промелькнуло в лице Анастасии Владимировны, оно вдруг приобрело жестокое выражение. Эмме Витольдовне стало не по себе. И зачем она только пустила эту ненормальную в свой номер.

— Ты не можешь отказать мне в этой просьбе, — исступленно проговорила Анастасия Владимировна. — Отдай портрет, а для Феликса напишешь другой.

— Не буду я больше писать его портрет. Да он и не согласится еще позировать.

— Напишешь без позирования.

— Без позирования не получится.

— Все равно, отдай!

— Да не отдам я тебе портрет! — раздраженно воскликнула Эмма Витольдовна. — Лучше иди к себе.

— Я пойду, я сейчас пойду, — пробормотала Анастасия Владимировна. — Через минуту.

Эмма Витольдовна пропустила тот миг, когда в руках Анастасии Владимировны появился нож. По-видимому, она достала его из сумочки, которая лежала на ее коленях. Она замахнулась с явным намерением проткнуть им холст.

Эмма Витольдовна бросилась к ней и перехватила руку. Но с небольшим опозданием, нож все же задел картину и порезал холст. Эмма Витольдовна вложила в толчок всю свою силу, Анастасия Владимировна отлетела к окну и ударилась спиной о подоконник.

— Помогите! — что есть мочи закричала Эмма Витольдовна.

Дверь распахнулась, и в комнату влетел Лагунов. Он в изумлении уставился на лежащую на полу пожилую женщину.

— Помогите мне ее поднять, — попросила Эмма Витольдовна.

Они подняли и уложили Анастасию Владимировну на кровать. Пока это происходило, она не издала ни звука.

— Как вы думаете с ней все в порядке? — спросила Эмма Витольдовна.

— Не знаю, — пожал плечами Лагунов, — надо позвать Марию Анатольевну. Пусть осмотрит. А что у вас тут случилось?

— Немного повздорили из-за портрета Феликса Александровича. Сергей, можете пригласить Марию Анатольевну?

— Сейчас схожу за ней.

— Не надо, — слабым голосом произнесла Анастасия Владимировна. — Со мной все в порядке. Я пойду к себе.

— Вас проводить? — предложил Лагунов.

— Нет. Я дойду.

Анастасия Владимировна не без труда встала и не твердой походкой вышла из номера.

— Надо бы все же ее проводить, — сказал Лагунов.

— Дойдет. Тут идти всего три шага.

Лагунов внимательно посмотрел на Эмму Витольдовну.

— Что же у вас произошло?

— Эта ненормальная хотела порезать потрет Феликса Александровича. — Внезапно Эмма Витольдовна бросилась к картине. И застонала. — Вот смотрите.

Лагунов подошел к ней.

— Видите, в углу, порез, — показала она.

— Не очень глубокий.

— Но все же заметный. Эта гадина испортила мой портрет.

— Зачем она это сделала?

— Хотела, чтобы я его ей подарила. А когда я отказала, достала нож.

— Хорошо, что она вас не порезала.

— А ведь могла, у нее было лицо сумасшедшей женщины. — Эмме Витольдовне вдруг стало страшно. — Послушайте, она же могла меня убить.

— Ну, все уже кончилось, — успокоил ее Лагунов.

— Кончилось, вот только что делать с портретом? Я не обладаю навыками реставратора. Придется оставить все, как есть. А вам спасибо, вы мне помогли. Как вы тут оказались?

— Проходил мимо, услышал ваш крик.

— Хоть в чем-то мне сегодня повезло.

— У меня будет к вам просьба, — сказал Лагунов.

— С удовольствием исполню.

— Составите мне гороскоп?

— Услуга за услугу, — улыбнулась Эмма Витольдовна. — Вот поработаю над портретом и потом займусь вами.

— Спасибо.

Лагунов вышел из номера. Эмма Витольдовна села к портрету и долго смотрела на него. Чем же он так заворожил эту ненормальную, задалась она вопросом?

Антон нашел мать в растрепанных чувствах. Она лежала на кровати и рыдала. Он попытался ее успокоить, но только ухудшил ее состояние, с ней случилась истерика. Анастасия Владимировна билась в конвульсиях и что-то постоянно выкрикивала. Антон сумел разобрать лишь одно слово: «портрет». Что за портрет и причем тут какой-то портрет, понять он не мог.

Антон и раньше сталкивался с истериками матери, которые вызывались самыми разными причинами, но обычно они быстро проходили. Но на этот раз все было по-другому, истерика не только не шла на спад, а с каждой минутой усиливалась. И ему стало по-настоящему страшно, мало ли чем все это может кончиться.

Антон не знал, как поступить, стандартный набор увещеваний, который раньше успокаивал мать, на этот раз не действовал. Он окончательно понял, что самому с этой ситуацией ему не справиться.

Антону ужасно не хотелось обращаться к этой новой пассией отца, но больше никто здесь не мог помочь. А она все же врач. Он сомневается, что хороший, но другого по близости все равно нет.

Оставить мать одну даже на несколько минут было опасно, но другого выхода не было. Он выбежал из ее номера.

Бегать Антон давно разучился, и даже пробежка до номера отца далась ему нелегко, капли пота густо усеяли его лоб и стекали на глаза, как вода с крыши. Он даже не стал стучаться, а просто ворвался в комнату.

Отец и Мария целовались. Все на мгновение застыли в изумление.

— Что случилось, Антон? — первым опомнился Каманин.

— Я. собственно, к Марии Анатольевне, — пробормотал Антон. — С мамой истерика. Не можете ли ей как-то помочь?

— Конечно, я иду. Идите к ней, Антон, а я приду через пять минут.

Антон вышел из номера.

— Неудобно получилось, — проговорила Мария.

Каманин махнул рукой.

— Антон давно не маленький, понимает, что происходит иногда между мужчиной и женщиной, когда они живут вместе. Как думаешь, что с Настей?

— Надо посмотреть. Но с самого начала было видно, что с нервами у нее не все в порядке. — Мария положила в сумку лекарства. — Дам ей успокоительного.

— Мне идти с тобой?

— Сначала я одна, а дальше посмотрим.

Вернулась Мария через полчаса, и ни одна, а вместе с Антоном.

— Ну что там? — спросил Каманин.

Мария неопределенно покачала головой.

— Я сделала ей укол успокоительного. И она сейчас спит.

— Тебя что-то беспокоит? — поинтересовался Каманин.

Мария перевела задумчивый взгляд с отца на сына.

— Скажите, Антон, вы раньше не замечали у матери подобных приступов?