Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф - Страница 63

– Я материалист, – заявил деятель науки, нетвердой рукой наклоняя бутылку над пустым стаканом.

Олмейер покачал головой и продолжил:

– Кроме Махмата, никто не видел, как это случилось. Махмат твердил, что стоял на расстоянии двух копий от места происшествия. Похоже, бабы устроили свару, а Виллемс оказался между ними. Потом Джоанна ударила свою соперницу и убежала, а на этих двоих что-то нашло. Они бегали туда-сюда. Вот буквальные слова Махмата: «Я видел, как она стояла и тыкала пистолетом во все стороны. Я испугался – чего доброго меня подстрелит – и отскочил в сторону. Потом белый бросился на нее. Так из джунглей выскакивает на копья людей хозяин-тигр. Она в него не целилась. Ствол ходил из стороны в сторону, в ее глазах я увидел великий страх. Выстрел был всего один. Дочь Омара закричала, белый стоял, моргая, очень прямо, можно было сосчитать: один-два-три, потом кашлянул и упал лицом вниз. Пока он падал, женщина кричала не переставая. Я потихоньку отошел, чтобы не мешать. Такие дела меня не касаются, а в лодке сидела та, другая, что обещала мне заплатить. Мы сразу же отчалили, не обращая внимания на ее вопли. Люди мы бедные, нам мало платят за наши труды». Вот что рассказал Махмат. Причем никогда не менял историю. Сами у него спросите. Он тот самый, у кого вы наняли лодку для путешествия вверх по реке.

– В жизни не встречал более алчного пройдохи, – пробурчал путешественник.

– Что вы! Его здесь уважают. Двух его братьев закололи копьями – так им и надо. Решили грабануть могилы даяков. Туда кладут золотые украшения, если вы не знали. Получили по заслугам. А этот хорошо устроился, его уважают. Да-да! Все хорошо устроились – кроме меня. И все из-за этого подлеца, что привел сюда арабов.

– De mortuis nil nisi… – ик! – bene, – пробормотал гость.

– Лучше говорите по-английски. Ваш птичий язык здесь никто не понимает, – угрюмо ответил Олмейер.

– Не сердитесь, – еще раз икнув, сказал румын. – Это латынь, язык мудрости. Фраза означает: «О мертвых или хорошо, или ничего». Я не в обиде. Вы мне нравитесь. Вы поссорились с Провидением. Я тоже. Мне прочили звание профессора, а теперь что?

Гость клюнул носом. Он сидел, вцепившись в стакан. Олмейер прошелся туда-сюда.

– Да, все хорошо устроились, кроме меня. Почему? Ведь я лучше их всех. Лакамба присвоил себе титул султана. Когда я прихожу к нему по делам, он посылает эту одноглазую сволочь Бабалачи сказать, что правитель почивает и приказал его не будить. А сам Бабалачи? Он теперь шахбандар провинции, не фунт изюму. О господи! Ну какой из него шахбандар? Из свиньи! Я этого бродягу на порог не пускал, когда он здесь только-только появился. Абдулла не лучше. Говорит, что живет у нас, потому что здесь, видите ли, нет белых. А у самого состояние в сотни тысяч, дом в Пенанге, корабли. Чего ему не хватало, чтобы отнимать у меня мое дело? Все здесь поломал, отправил отца на поиски золота, потом – в Европу, где тот как сквозь землю провалился. Чтобы такой человек, как капитан Лингард, пропал будто простой кули? Мои друзья писали в Лондон, наводили справки. Никто о нем и слыхом не слыхивал! Подумать только! Там никогда не слышали о капитане Лингарде!

Ученый охотник за орхидеями приподнял голову и промямлил:

– Сент… сентиметальный старый флип… флибустьер. Я тоже сент… тальный.

Гость неуклюже подмигнул Олмейеру, и тот рассмеялся.

– Да! О надгробии я уже говорил. Да! Еще сто двадцать долларов псу под хвост. Они бы мне сейчас пригодились. Но отец настоял. И еще эпитафия. Ха-ха-ха! «Питер Виллемс, Божьей милостью избавленный от врага». Какого еще врага? От капитана Лингарда? Тогда бессмыслица выходит. Отец был великим человеком, хотя и со многими причудами. Как? Вы не видели могилу? Она на вершине холма. На другом берегу реки. Я должен ее вам показать. Мы обязательно туда сходим.

– Без меня! – воскликнул гость. – Какой мне интерес… на солнце… тяжело… Если только вы меня к ней отнесете.

И действительно: через пару месяцев ученого туда отнесли, и в Самбире появилась вторая могила белого человека, однако на момент разговора тот был вполне еще жив, хотя и мертвецки пьян. Он неожиданно спросил:

– А что с женщиной?

– О! Лингард, разумеется, пристроил ее вместе с ее гадким отпрыском в Макасаре. Зря потраченные деньги! Черт его знает, что с ними стало после того, как отец уехал домой. Мне свою дочь надо было пристроить. На обратном пути передайте от меня весточку миссис Винк в Сингапуре. Там вы увидите мою Нину. Везет же людям! Она прекрасна и, как мне сообщают, подает большие надежды.

– Я слышал про вашу дочь уже двадцать… нет, сто раз. А что… ик! насчет другой? Аи… Аиссы?

– А-а, ее мы оставили здесь. Она долго потихоньку сходила с ума. Отец и о ней позаботился. Подарил ей дом – в моем кампонге. Она бродила вокруг, ни с кем не разговаривала, но стоило увидеть Абдуллу, впадала в бешенство, начинала кричать и клясть его почем зря. Нередко пропадала, тогда всем приходилось идти ее искать, иначе отец не находил себе места. Где мы ее только не находили! Однажды обнаружили в заброшенном кампонге Лакамбы. Обычно она просто сидела в кустах. У нее есть любимое место, куда мы всегда заглядываем в первую очередь, – десять к одному, что она окажется именно там, на заросшей травой прогалине у маленького ручья. Чем оно ей приглянулось – ума не приложу! И как же трудно ее оттуда забирать. Приходится тащить силой. Со временем она стала вести себя спокойнее, свыклась. Мои люди все равно ее жутко боятся. Окончательно ее приручила моя Нина. Девочка от рождения не ведала страха и всегда добивалась своего, поэтому просто дергала Аиссу за саронг и командовала, как поступала со всеми остальными. В конце концов Аисса полюбила ребенка. Малышке никто не мог отказать. Аисса стала для нее главной нянькой. Однажды маленькая чертовка убежала от меня и упала с причала в реку, так Аисса в мгновение ока прыгнула в воду и вытащила Нину на берег. Я чуть не умер от ужаса. Теперь Аисса живет с моей прислугой, но ее никто не стесняет в действиях. Пока у меня есть на складе хотя бы горсть риса и кусок ситца, она будет обеспечена всем необходимым. Да вы ее и сами видели. Она приносила ужин вместе с Али.

– Как? Эта горбатая старуха и есть Аисса?

– Эх! – вздохнул Олмейер. – Они здесь быстро стареют. А длинные туманные ночи в джунглях сгибают самые прямые спины – вы сами в этом вскоре убедитесь.

– От… отвратительно, – пробурчал путешественник.

Он начал клевать носом. Олмейер стоял у перил и смотрел в синеву лунной ночи. Мрачный, присный лес нависал над водой, прислушиваясь к непрерывному журчанию великой реки, над темной стеной на фоне серебристой бледности неба возвышалась черная округлая масса холма, на котором похоронил своего пленника Лингард. Олмейер долго смотрел на четкие очертания вершины, словно пытался разглядеть, вопреки темноте и большому расстоянию, силуэт одинокого надгробия. Наконец обернувшись, он увидел, что гость спит, положив руки на стол, а голову – на руки.

– Слушайте сюда! – воскликнул Олмейер и хлопнул ладонью по столу.

Натуралист очнулся и осоловело захлопал глазами.

– Слушайте! – повторил Олмейер громким голосом, опять ударив по столу. – Вот вы прочитали все книги. Скажите, почему дозволены такие дьявольские вещи? Посмотрите на меня! Я никому не сделал зла, жил как честный человек… и тут вдруг из Роттердама или еще какого места на другом конце света является мерзавец, обворовывает своего хозяина, убегает от жены, разоряет меня и Нину – он реально пустил меня по миру – и в конце концов погибает от пули, пущенной жалкой туземкой, которая его и знать не знает. Какой во всем этом смысл? Где ваше хваленое Провидение? Кому и какая от этого польза? Мир – сплошной обман! Обман! Почему я должен страдать? Чем я заслужил такое отношение?

Выпалив мучавшие его вопросы, Олмейер внезапно замолчал. Человек, который чуть не стал профессором, с трудом ворочая языком, произнес: