Кофе и полынь (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 36

 – Нет, но от этого-то как раз только хуже! Если б я могла на что-то повлиять, то не сидела бы сложа руки и не тревожилась бы попусту!

 – О, ожидание – одно из самых тяжёлых испытаний, – с неубедительным сочувствием откликнулся он. – Третий вопрос: вы готовы рассказать мне, что за беда вас тревожит?

 Я открыла рот – и снова закрыла.

 – Кхм…

 – Вероятно, нет, – подытожил Эллис. И хлопнул ладонями по столу, благо в кофейне было так шумно, что жест его не привлёк лишнего внимания: – Что ж, тогда выход один – отвлечь вас от дурных мыслей. Вы уж продержитесь без моей помощи несколько часов, Виржиния, а ещё отдохните немного, потому что потом отдыхать уже не получится – это я вам обещаю!

 И, озвучив такое интригующее заявление, он стремительно ретировался из «Старого гнезда».

 Был полдень, непривычно тёплый и солнечный после нескольких дней тумана. Ветер гонял по мостовой листву, побуревшую и высохшую; звякали чашки и блюдца, пахло кофе, шоколадом и выпечкой, а ещё островато-свежим кардамоном – мы как раз получили свежую партию из Бхарата.

 Я поймала себя на мысли, что с нетерпением жду возвращения Эллиса и думаю именно об этом, а зловещие дирижабли с Валхом на борту исчезли с горизонта.

 В «Старом гнезде» становилось всё более шумно: многие постоянные гости, оценив располагающую к прогулкам погоду, выбирались из дома на променад, а после променада заглядывали за чашкой кофе. Леди Милдред всегда была очень строга и настаивала на том, чтобы все визиты согласовывались заранее. Я же постепенно отошла от этой традиции. Сперва позволяла маленькие послабления тем, кого считала скорее друзьями, чем посетителями, например, миссис Скаровски или Эрвину Калле. Потом – тем, кто так или иначе заглядывал почти каждый день… Сейчас письма мне отправляли загодя только «новички» – просили оставить за собой столик или предупреждали, что собираются прийти в определённый день.

 Когда-то леди Милдред обмолвилась: она боится, что однажды кофейня превратится в закрытый клуб, застывший в неизменности, скучный, где люди держатся чопорно и строго.

 Но сейчас я оглядывала зал – и понимала, что уж этому страху не суждено воплотиться в жизнь.

 Двери «Старого гнезда» были открыты; воздух был свеж.

 Что же до Эллиса, то он, разумеется, сдержал обещание и вернулся ранним вечером. И не с пустыми руками, а со стопкой газет, жёлтых от времени, ветхих…

 – Поделим поровну – вам и мне, – с ходу заявил он, сваливая газеты на столик. – За три года я всё просмотрел, остался ещё год. Думаю, управимся быстро – особенно если учесть, что читаете вы гораздо быстрее меня.

 От удивления я даже остолбенела; поразили меня, естественно, не газеты.

 – Эллис! Неужели вы признаёте, что в чём-то несовершенны?

 Выражение лица у него стало озорное, лисье:

 – Я только и делаю, что признаю это! Три года назад некий острослов в «Бромлинских сплетнях» посвятил мне статью и заявил, что я – подделка под настоящего детектива! Не хожу с глубокомысленным видом, повторяя: «Ага». Не собираю причудливые улики, вроде образца ваксы для усов младшего конюха и нюхательных солей престарелой тётушки подозреваемого. Даже не произношу в конце обвинительную речь, излагая весь ход расследования для досужих слушателей… А ещё – заставляю других делать работу за меня, – добавил он, подмигнув. – Прямо как сейчас. Итак, Виржиния, ищем любые упоминания о повесившихся девицах, не только о несчастной мисс Гибсон. И вообще – отмечайте всё, что покажется интересным! Только сильно на газетах не черкайте, мне их ещё надо вернуть в архив. Архивная дама – страшная женщина, не рискну её обижать.

 Под кофе с кардамоном и лимоном работа шла споро. К моему удивлению, Эллис не лукавил и не кокетничал, когда говорил, что ему требуется больше времени для чтения, чем мне. Пока он просматривал одну газету, я успевала изучить две – хотя, признаться, очень нелегко было не отвлекаться на заметки, не относящиеся к делу, но очень интересные.

 Я словно окунулась в другую жизнь – ту, которой почти не помнила сейчас.

 Десять лет назад меня окружали стены пансиона святой Генриетты; родители – ещё целые и невредимые – далеко в Бромли боролись с кознями Валха, как и леди Милдред. Я видела только книги и монахинь-учительниц, страдала из-за всяких глупостей вроде обидных прозвищ или несправедливых выговоров, болтала о ерунде с подружками, связи с которыми растеряла в следующие несколько лет после того, как покинула пансион…

 И не знала, например, что в том же далёком году, к примеру, изловили Убийцу-с-Ножницами!

 Не то чтоб мне были особенно интересны разнообразные душегубы, но уж больно ярко оказалась написана статья. Признаюсь, я зачиталась. Так же, как зачиталась памфлетом о Выставке Удивительных Роз в самом начале зимы. И пышным сочинением о свадьбе старшего брата нынешнего монарха, принца Артура, который считался тогда наследником трона… Ах, кто же мог знать, что вскоре он нелепо и трагически погибнет, упав с лошади!

 Изредка всплывало и имя леди Милдред; оказывается, о ней часто писали, когда речь заходила о путешествиях и о далёких странах.

 Но даже увлекаясь картинами тех давно минувших дней, я не забывала о работе. Пока, увы, удалось отыскать только две крошечные заметки, хоть немного подходящие по теме: первая о пропавшей без вести девице К., которую искали родители, а вторая – о несчастной, утопившейся из-за несчастной любви в Эйвоне. Я уже запаслась силами – и, конечно, кофе – перед тем как начать просматривать новую стопку, когда Эллис вдруг воскликнул:

 – Нашёл!

 И придвинул ко мне скромную, тоненькую газету под названием «Глашатай Обличительной Правды» – судя по тому, что сейчас о такой никто и не слышал, долго она не просуществовала.

 Газета, похоже, была посвящена бичеванию пороков, причём не просто знаменитых богачей и аристократов, а политиков. Судя по тону публикаций и по тому, кто становился их жертвами, издавалась она на деньги консерваторов, которых явно пугало влияние недавно образованной партии… Нужная заметка находилась на второй странице и сообщала, что в загородном доме мистера Каннинга повесилась некая девица шестнадцати лет, дочь экономки. «Это случилось полгода назад, – гласил текст. – А пресса молчит, точно подкупленная!» Автор статьи явно не питал добрых чувств к Каннингу, а потому не поскупился на дурно пахнущие намёки – и неоднократно возмутился тем, что человек таких низких душевных качеств остаётся секретарём уже при втором председателе нижней палаты парламента.

 – Ну, в хитросплетениях политики я разбираюсь не слишком хорошо, но даже мне понятно, что этот самый Арчибальд Каннинг не просто так занимал эту должность почти двадцать лет подряд, – произнёс Эллис, постучав по газете пальцем. – Наверняка его туда усадили, чтоб он приглядывал за каждым новым председателем, ведь председатели у нас по обыкновению находятся в оппозиции к текущему политическому курсу… О чём вы задумались, Виржиния?

 – О том, откуда мне знакомо имя этого Каннинга, – ответила я честно. И почти сразу же вспомнила: – Ну, конечно! Он недавно умер, мы читали его некролог в конце лета, незадолго до того как вернулись в Бромли.

 – И некролог был полон многозначительных намёков на скверные привычки покойника, как и эта статья, – подтвердил Эллис. – А когда исчез ещё и граф Ллойд, то сразу проскочила мысль, что два события связаны… Вы ведь знаете, что председателем десять лет назад был именно Ллойд, а значит Каннинг успел побывать его секретарём?

 – Дядя Рэйвен говорил о чём-то подобном, – кивнула я, запоздало припоминая давний разговор. – Но я никак не могу уловить, к чему вы ведёте.

 Эллис почесал в затылке, откидываясь на спинку стула, и глубоко вздохнул.

 – Я и сам, признаться, не вполне уверен… Но посудите сами. Граф Ллойд был человеком безупречных моральных качеств. Ни азартных игр, ни разврата, ни даже глупостей, совершённых в молодости! Его попросту нечем шантажировать, нечем ему угрожать. А что, если секрет, который заставил графа Ллойда сорваться с места, принадлежал не ему, а ныне покойному Арчи Каннингу? – понизил он голос, глядя в потолок, точно опасался, что его подслушают. – Звучит даже слишком правдоподобно… В этой статье, Виржиния, нет имени ни бедной девушки, ни её матери-экономки. Я не могу с уверенностью утверждать, что это была именно Корнелия Гибсон. Но слишком уж хорошо всё сходится: десять лет назад происходит трагедия, вскоре после которой Каннинга на несколько лет отстраняют от позиции секретаря, Ллойд уходит с должности председателя по собственному желанию, а Гибсон становится дворецким в «Клубе дубовой бочки». Это закрытое место; попасть туда можно только по очень высокой рекомендации, а куда уж выше, чем председатель нижней палаты? У меня есть одна мысль, как проверить мою теорию, – добавил он, выпрямляясь, и посмотрел на меня в упор. – Но, возможно, мне понадобится ваша помощь и ваши связи. Вы ведь поможете?