Назад в СССР: демон бокса 2 (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 43

— Тебя на чемпионате БССР побьют, — напророчествовал Владимир Львович после первого лёгкого спарринга с юниором. — Физическая форма в норме. Но что у тебя с техникой?

Хуже всего, что за полтора года перерыва я потерял чувство дистанции. В боксе каждый сантиметр важен для точного удара. Чуть дальше начал — и недобор, перчатка на излёте лишь коснётся противника, никак ему не навредив. На два пальца ближе — и не успеваю раскрутить всё тело от ноги до плеча и локтя, кулак не набирает максимальную скорость. В Балашихе спаррингов хватало, уложу, наверно, самого Мухаммеда Али на его пике формы, но при условии: разрешено бить ногами. В боевом самбо и военных комплексах единоборств мало уделяется времени и внимания ударной технике руками в ближнем бою. А ближний бой с работой в корпус — наше всё для невысокого супертяжа, выходящего против здоровенных дядек вроде Теофило Стивенсона.

Первые два боя на чемпионате Белоруссии, он начался в последних числах января, выиграл исключительно за счёт репутации олимпийского чемпиона и убийцы. Весьма способные, но не титулованные парни элементарно боялись попасть в реанимацию, уходили в глухую оборону и неохотно атаковали, даже когда совсем раскрывался. Из двух-трёх десятков моих ударов проходил от силы один, но соперники и этим не могли похвастаться. Поэтому пять-ноль по очкам, но даже Коган не радовался «техничной победе», понимая, что я не щажу пацанов, а просто не знаю, что с ними делать.

В общем, я вошёл второй раз в ту же реку, вода прежняя, но берега поменялись, да сам уже не тот… Постарел? В двадцать два с половиной года⁈

В полуфинале открылись какие-то шлюзы. Соперник попался не ахти, даже слабее, чем в четвёртой и восьмушке. Но, главное, исчезла скованность, вернулось чувство контроля, я знал точно, какой получится удар. Единственно, не командовал себе «пли», позволяя подобное только с мешком. Но и без психологического допинга дважды заставлял рефери открыть счёт, отчего секундант не выпустил парня на второй раунд. Финал я прошёл за неявкой соперника, и жаль, каждый бой я рассматривал как тренировочный, но не расслаблялся подобно Стивенсону, намеревавшемуся просто размяться со мной.

Перед вылетом на чемпионат Союза в Ташкент произошло несчастье, сильно выбившее из колеи. Мы с женой вечером были дома, как обычно засиделась Ольга, дочь игралась во дворе с Рексом, периодически долетал радостный лай и детский смех. Я был спокоен: пёс зорко охранял Матюшевич-младшую, на него мог положиться с большей уверенностью, чем на человека.

Начало темнеть, когда снаружи раздался выстрел и послышался дикий крик Машеньки. Я бросился во двор как был — в лёгкой спортивке и в тапках, за мной устремились обе сестры. При свете фонаря на тёмном февральском снегу бился в конвульсиях Рекс, и беглого взгляда понятно — псу конец, он получил заряд картечи, под ним расплылась лужа крови.

«Ворошиловский стрелок» в торжественной позе стоял за оградой. Эдакий тип в дублёнке и пыжиковой шапке, сдвинутой на затылок, очень гордый собой. Второй, пожиже, переминался с ноги на ногу и поскуливал: «я же говорил, Глеб Михалыч, лаял он, собака, значит, не волк».

— Скажи спасибо, мужик. К тебе волк забрался. Я ребёнка спас!

Вика не успела схватить меня за рукав. Одним прыжком перенёсся через забор, а он метра полтора, вырвал двустволку из рук пыжикового и сбил его с ног подсечкой.

— Ты стрелял в мою собаку, в мой двор, где находился мой ребёнок!

Грохнул второй выстрел, ахнули женщины и спутник Глеба Михайловича, но я не настолько утратил контроль над собой — пальнул в снег возле самого уха подонка. Потом разбил ружьё о сосну вдребезги.

Вздёрнутый на ноги, стрелок обдал меня мощным водочным духом. Оглушённый от пальбы около уха, встряхнул головой и немедленно бросился в наезд:

— На кого, слизняк, руку поднял! Да я…

— Он — второй секретарь Минского обкома партии, — подсказал его спутник. — Вы хорошо подумайте, что собираетесь сделать.

— Уже подумал. Сделаю его бывшим вторым секретарём.

Руку за спину милицейским захватом, удушающий, шапка куда-то укатилась, обнажив плешь. Когда тащил его мимо мёртвой собаки, паскудник попробовал вырваться, почему-то ему не удалось. Вика пыталась хоть как-то утихомирить Машу, оттащить её от Рекса, но девочка моя словно обезумела… А у меня отключились эмоции, я продумал алгоритм и просто действовал.

Мужчинка, сопровождавший партноменклатурную свинью, кинулся убегать, я его догонять и задерживать не стал. Значит, скоро какие-то областные власти, например — начальник УВД, узнают, что с пьяным Глебом Михайловичем случилась беда, кинутся выручать, заодно — топить меня. Удостоверение КГБ и звонок в дежурку КГБ БССР изменит ситуацию, но тут придётся стрелять из пушки более крупного калибра.

В доме я связал гаду руки за спиной, из вредности — поводком Рекса, и прицепил его к батарее отопления, не снимая дублёнку, в тепле его быстро развезёт. Затем кинулся к телефону.

Ответили моментально.

— Дежурный по Центральному Комитету Коммунистической партии Белоруссии слушает.

— Герой Советского Союза и Олимпийский чемпион Валерий Матюшевич. Мне необходимо сверхсрочно связаться с Первым Секретарём. Мой персональный код…

Я продиктовал шесть цифр, сообщённых мне Машеровым после турнира в Киеве.

— Ждите.

Прошло около минуты. Перебиваемый помехами, в трубке послышался хорошо узнаваемый голос Петра Мироновича.

— Валерий? Что-то стряслось?

— К сожалению — да, Пётр Миронович. Второй секретарь Минского обкома КПБ, пьяный в жопу, устроил стрельбу из двустволки прямо у меня во дворе, чудом не ранил двухлетнюю дочь, убил мою собаку. Сейчас икает с пьяну и грозится стереть меня в порошок.

— Так…

— Как капитан КГБ, я обязан незамедлительно сообщить в Москву о данном факте. Юрий Владимирович Андропов лично отслеживает исполнение его поручения по очистке партийных рядов от подобных фруктов. Но я подумал, что это может бросить тень на весь партаппарат республики, и, нарушая приказ руководства КГБ, сначала решил сообщить вам.

— Правильно. Молодец, Валерий Евгеньевич. Я приму меры.

— Пётр Миронович! Алкаш был не один. Его спутник сбежал. Опасаюсь, что до прибытия отправленных вами людей сюда заявятся, так сказать, спасатели. И у меня не останется иного выхода, как сообщить на площадь Дзержинского.

— О, чёрт! У меня чехословацкая делегация. Валерий, личная просьба: никуда и никому больше не звони. Еду лично. Приедут «спасатели», посылай на, ссылаясь на мой приказ.

— Понял! Жду.

Интересно, что Машеров не уточнил, где мой дом. Неужели помнил, как выделял мне участок у санатория?

Они появились практически одновременно: два «членовоза», один с мигалками, и две «волги» из УВД, тоже с проблесковыми огнями. На пару минут ночной лес выглядел как дискотека.

Мне было плевать на иллюминацию. Я сидел на снегу и занимался самоедством: ну почему не поставил высокий глухой забор? Не хотелось отрезать двор от соснового леса, и кто знал, к чему оно приведёт… Обнимал остывавшее собачье тело, целовал потухшие глаза, гладил серую шерсть, пропитавшуюся кровью. Мог даже убить подонка, сославшись, что тот произвёл один выстрел и целился в меня, а толку? Рекса не верну.

Неужели меня снова нагнало проклятие, то самое, что унесло голден-ретривера на авиабазе в Тангмере, навело бомбы на дома, где коротали ночь Мария и Мардж… Вряд ли. Скорее сработало общее проклятие для России-СССР, именуемое коммунизмом. Именно благодаря этой заразе бродят по благословенной земле новоявленные бояре с обкомовскими корочками в кармане и творят что хотят, стреляют из ружья в населённом пункте, а кто им что скажет? В девяностые годы на смену придут другие, без корочек, зато с баблом, голдами, малиновыми пинжаками, а также бригадой конкретных пацанов за спиной, столь же отталкивающие личности. Но те хоть что-то делали, пусть неправедное. Подобные Глебу Михайловичу всего лишь раздували щёки и громогласно хвалили ленинскую внутреннюю и внешнюю политику КПСС, раздавали «руководящие» указания, совершенно не неся за них ответственности. Худшее, что осталось и в людях России, и в Беларуси после развала СССР, оно отсюда — из-за мутации сознания под воздействием коммунистической идеологии.