Раб и солдат - "Greko" - Страница 42

— Черкесогаи, например.

Семейство переглянулось между собой в недоумении. По взглядам можно было понять, что никто не имел представления об этой ветви армян. Рассказал, ничего не утаивая.

— Как интересно! — воскликнула Ануш. — У нас тут тоже есть другие армяне.

— ⁈

— Жена имеет в виду армян-католиков. Константинопольские армяне разделены на две враждующие секты — эвтихиян и тех, кто любит Папу. Их взаимная ненависть 10 лет назад довела до беды. Католики были очень богатые, — уточнил Тигран.

— Почему были?

— Отобрали турки у них все. Прогнали. Сейчас вернулись. Но уже… Нет прежнего достатка.

— А как же они католиками стали?

— Наверное, думали, что так будет лучше, легче, — пожал плечами Тигран. — Только я думаю, нельзя изменять вере и предавать дружбу. Нельзя одному народу делиться. До добра не доведёт.

— Наверное, ты прав, дорогой друг. Дружба превыше всего!

Раздался стук в дверь.

— Не волнуйтесь! — я улыбкой и поднятой рукой предупредил удивление семьи. — Это за мной. Мой соратный товарищ. Я хотел, чтобы вы с ним познакомились, знали в лицо. Он алжирец.

Вартан уже открыл дверь.

— Знакомьтесь! Бахадур! — представил я бывшего пирата.

Тигран и Ануш вскочили на ноги. Душевно поздоровались с алжирцем. Взяли под белы рученьки, препроводили к столу. Усадили.

— Он по-нашему понимает? — шепотом спросила Ануш.

— Только по-турецки. И он не может говорить. Язык отрезали.

— Вай, несчастный! — Ануш перешла на турецкий. — Угощайтесь, уважаемый! Друг Косты и наш друг!

Бахадур склонил голову. Вопросительно посмотрел на меня.

— Что? Что-то не так? — забеспокоились хозяева.

— Мы должны идти, — улыбнулся я. — Поэтому он спрашивает.

— Как же мы его отпустим голодного? — всплеснула руками Ануш.

Все-таки я был прав относительно этого алжирского «негодника», как окрестила его Тамара! Он сразу вызывал жалость у добрых людей. Его тут же хотели накормить, утешить.

— Ну, хотя бы полчаса ещё, — попросила Ануш.

— Разве можно вам отказать, дорогая Ануш!

Бахадур, выслушав нас, улыбнулся, не открывая рта. Потом с видимым удовольствием схватил огромный кусок баранины. Откусил. Зажмурился. И опять улыбнулся. Теперь уже во весь рот.

— Вай! И правда — без языка! — Ануш от удивления так толкнула Тиграна, что он свалился набок.

Алжирец потянулся за кувшином с ракией. Как же мы винтовку до посольства донесем?

— А скажи-ка мне, Тигран, где в Константинополе живут черкесы?

[1] Адыгейская паста — это не макароны, как можно подумать, а хорошо сваренная и поджаренная пшенная каша.

[2] Франкская собака, презрительное обращение турок к европейцу.

Вася. Михайловское укрепление, май 1838 года.

«Бойтесь своих желаний — они имеют свойство сбываться!» — справедливо сказал Булгаков устами Воланда. Как раз Васин случай. Попал он не в рай. По всей черноморской линии гарнизоны сидели в земляных крепостях, как в ловушках. Укрепления были отрезаны одно от другого. Связь поддерживалась с помощью гребных судов азовских казаков. Гарнизоны располагали столь малыми силами, что с трудом могли добывать даже дрова, несмотря на обилие леса вокруг. Горцы стерегли крепость и атаковали любую команду. Каждая вязанка дров или стог сена стоила немалой крови. По той же причине гарнизоны не имели возможности заводить огороды, пользоваться сенокосами и даже иметь пастбища. Это ставило солдат в невозможные условия. Лишь баня спасала. Помогала не зарасти грязью, которой хватало с лихвой. В фортах ощущался недостаток в свежей пище, говядине и овощах. С первых же дней своего пребывания в укреплениях при таких условиях солдаты заболевали цингой.

Вокруг Михайловской крепости свели лес на расстоянии пушечного выстрела. Моментально почва прилегающих к возвышенности низин оказалась заболоченной, отравляя воздух миазмами и привлекая комаров. Наряду с цингой в крепости свирепствовала малярия. Госпиталь, зачем-то устроенный позади батарей, стерегущих главное направление возможной атаки, был забит под завязку. Убыль из-за санитарных потерь была ужасающая. За год существования Михайловского укрепления многих уже похоронили.

Перестрелки с горцами были обычным делом. Стоило черкесу обзавестись лишним порохом, выменянным, а чаще украденным у турок, он считал своим долгом подобраться поближе к крепости и пальнуть в ненавистных урусов. Поэтому солдаты постоянно держались настороже. Как только Вася подъехал к топкому берегу с криком «Я свой, я свой», на него нацелились ружья, а на крепостном валу воскурился дымок рядом с пушкой, нацеленной на берег речки за баней.

Милова окружили. Полуголые солдаты смотрели не злобно, но с любопытством. Побеги кавказских пленников случались часто. Васе приказали слезть с коня, отобрали ножик и проводили по подземному ходу наверх к коменданту. Ход был устроен толково. Не прямой, а с пятью поворотами. В случае прорыва горцев его было несложно перекрыть. Он вел прямо к домикам офицеров. Казармы были устроены дальше — вдоль валов, смотревших на две речки, которые солдаты прозвали Уланкой и почему-то Джубкой, хотя черкесы называли ее Тешебс.

Капитан, командир гарнизона из двух рот тенгинцев, встретил Васю неласково. До смены оставалось меньше месяца, и проблем с горцами не хотелось. А они были неизбежны. Черкесы были крайне щепетильны в вопросах собственности. За беглым рабом обязательно придут и потребуют его выдачи. И нередки были случаи, когда коменданты из опасения атаки выдавали беглецов. Начальство их за это не осуждало. Задача командира — сберечь личный состав, а не спасать несчастных русских людей. То, что рабство у черкесов не сахар, в крепостях давно было известно.

В прошлом году был такой случай. К укреплению вышел старик, едва прикрытый рубищем. Разбитый и больной, он все время крестился и приговаривал:

— Ребята! Тикайте отсель. Крымский хан придет — всем несладко придется!

Офицеры, расспросив беглеца, догадались, что старик попал в плен еще в прошлом веке. У черкесов он прожил 68 лет. Бедняга, он провел все свою жизнь в рабстве. Через две недели он умер. Хотя бы свободным человеком. И среди своих. Печальнейшая судьба.

Выслушав сбивчивый рассказ Васи, капитан вздохнул.

— Посидишь пока в блокгаузе у азовских казаков, — решил он. — Гауптвахта забита арестантами под завязку.

Комендант не хотел пока сводить беглеца с солдатами, пусть и арестованными за разные провинности. Кто знает, что за человек вышел к крепости? Вдруг подсыл или лазутчик?

Азовцы Васю сильно удивили. Не так он представлял себе казаков. Сформированное десять лет назад Азовское казачье войско занималось прибрежным крейсерством, а не лихо скакало на конях. Начало ему было положено задунайскими запорожцами, которые во время последней войны с турками перешли на сторону русских. Их флотилия оказала большую помощь при переправе войск Дибича через Дунай. На Кавказе они гонялись за контрабандистами, расстреливая кочермы из фальконета своей вооруженной ладьи, и поддерживали связь с ближайшими укреплениями, перевозя людей и грузы. Командовали ими не строевые офицеры, а собственные, из казаков. Эти командиры сами определяли график еженедельного патрулирования и состав команды. Комендантам было строго приказано новым командиром Правого крыла Раевским не лезть к казакам и не подчинять их своей прихоти. Но в случае с Васей хорунжий кочевряжиться не стал. Выслушав просьбу коменданта, отвел Васю в блокгауз и поручил двум казакам его стеречь.

Блокгауз, сложенный из крепких сосновых бревен и окруженный по кругу галереей с бойницами, стоял на берегу под возвышенностью, на которой возвели Михайловское укрепление. У воды болталась на привязи гребная лодка с небольшой пушкой на носу. У костра, на котором варили кашу, толпились странные мужики в странном наряде.

Форма у казаков была выдающаяся. Малиновые куртки с погонами и четырьмя рукавами — два обычных, темно-синих, с прямыми обшлагами и два декоративных, малиновых, пришивавшихся к плечам и называвшихся откидными. Вместе с курткой носили прямые шаровары без лампасов, заправленные в сапоги.