Раб и солдат - "Greko" - Страница 40

Добрался до полянки с черкесом и коровами. Ни о чем не подозревающий горец собирался домой. Весело напевая, он погнал стадо. Вася двинулся за ним, скрываясь в траве и кустах. Так и добрался до аула, с трудом узнав в нем тот, куда его привез Хуци с товарищем. Выходит, он почти добрался до русского форта в прошлый раз?

Милов не сомневался, что за русским укреплением следили. Черкесы, наверняка, выставили секреты, и можно нарваться или на засаду, или на пулю в спину. Следовало проявить предельную бдительность и все предварительно разведать, прежде чем идти на прорыв.

Он обогнул аул и, сторожко оглядываясь, двинулся в сторону моря, то и дело натыкаясь на завалы из огромных деревьев. Перелезть через них было трудно. Приходилось обходить. Он прятался за кустами. Часто не шел, а полз. И все равно вляпался. Конник вылетел на него неожиданно. По закону подлости им оказался Алчигир. Черкес, которого русский скрутил во дворе Кочениссы.

Молодой парень, живший в ближайшем ауле, был донельзя обрадован негаданной встречей. Так и крикнул с коня:

— Какая встреча, урус! Ходи сюда — убивать буду!

Вася кинулся прочь со всех ног. Влетел в густой кустарник и с ужасом понял, что в его одежду впились сотни колючек. Держи-дерево! Тот самый гадкий кустарник, ветки которого пошли на венец с шипами, который был возложен на голову Иисуса во время его поругания.

Русский не знал об этом. Второпях принял большой куст за молодую березку. Даже выругался про себя: «Экие здесь березы зубастые! Под стать хозяевам земли!».

С трудом вырвавшись из древесного плена, Милов бросил взгляд на черкеса.

Алчигир, радостно скалясь, раскручивал аркан. Метко бросил. Веревочная петля упала на Васю. Но он не растерялся. Подскочил к одинокому вековому дереву. Перекрутил аркан вокруг ствола и резко дернул. Не ожидавший от русского такой прыти, черкес грохнулся с коня. Милов скинул с себя ослабевшее лассо и рванул к противнику, сжимая бичак обратным хватом.

Черкес вскочил на ноги и выхватил шашку. Мерзко осклабившись, он закрутил в воздухе причудливые петли. Клинок со свистом рассекал воздух. Милов отпрянул. Быстро огляделся. На глаза попался камень. Он схватил его и, подражая бейсболистам, метнул в Алчигира. Настолько все быстро проделал, что парень не успел убрать голову.

— На!

Камень врезался в лоб черкесу. Тот, не издав ни одного стона, завалился. Вася подбежал. Схватил оброненную шашку и, не задумываясь, воткнул ее в грудь Алчигира, навалившись на нее всем телом. Прямо туда, в открытый треугольник в черкеске между газырями, в бешмет не первой свежести. Горец захрипел. Засучил ногами. Готов!

Милов неловко влез на непривычное седло с короткими стременами и поскакал в гору. Оставил за спиной труп с торчащей рукояткой вверх шашкой.

Добравшись до хребта, он увидел на противоположной плоской возвышенности земляные валы, из-за которых грозно выглядывали орудийные стволы. Склон от насыпи спускался к небольшой речушке. На ее берегу стояла обычная деревянная баня. И в ней парились! Из трубы валил дымок, а из дверей то и дело выбегали полуголые мужики в одних подштанниках, чтобы окунуться в холодную воду с радостными криками. Русские!

Вася без раздумий толкнул коня пятками, посылая его вниз, к своим.

Коста. Стамбул, май 1838 года

Снова я поднимался на первый Константинопольский холм, протискиваясь между покупателями и праздными гуляками в центре торговли Стамбула. Снова вдыхал непередаваемую смесь ароматов алоэ, пачули, благовоний, гниющих отбросов и жареной баранины. Снова мои уши глохли то от грохота молотков медников, то от криков уличных зазывал в едальни или муэдзинов, вещавших с минаретов, что пришло время духовной пищи. Снова мои глаза разбегались от изобилия даров Востока. От удивительных узорчатых тканей. От инкрустированного серебром и золотом оружия. От черешневых или жасминовых чубуков, отделанных янтарем с Севера или кораллами из жарких морей. Сюда, в эти тесные улочки Галаты, не заглядывало солнце, не проникал свежий ветер. Затхлый воздух и немытая со времен византийцев выщербленная мостовая — как все знакомо!

Про знакомство накаркал.

— Грек Варвакис! Я ждал нашей встречи!

Кто-то надвинулся на меня, неузнаваемый в густой тени переулка. Но я узнал этот голос. Его я ни с кем не спутаю. Начальник стражи Старого квартала!

— Думаешь, напялил краденый мундир и никто тебя не заметит? Где же твой инглез, которым ты меня пугал? — голос полицая сочился ядом и довольством.

Я усмехнулся прямо в лицо этому маразу. Демонстративно поправил на груди свои ордена. Начальник стражи мгновенно переменился. Побледнел. До него тут же дошло: мундир, мог достаться мне неправедным путем. Но ордена? С этим шутки плохи. Никто в здравом уме их не нацепит.

— Френк-киопек![2] Ты не подданный султана! — дошло до идиота.

— Точно! И могу без затей двинуть тебе прямо в твою наглую морду!

— Ты не посмеешь!

— А что меня остановит? Схватишь меня — и тут же явится русский консул. Он не оставит от тебя и мокрого места!

Полицай отшатнулся. Сделал шаг назад, словно уверовал: еще секунда — и мой кулак познакомится с его зубами.

— Ну, что ж! Ты снова вывернулся, негодяй! Но знай: я сотру эту улыбку с твоего лица! Все, кто тебе дорог в этом городе, будут страдать! Начну, пожалуй, с лавочника Тиграна. Помнишь, ты познакомился с дворцом Ибрагим-паши? Там курорт! — он сделал еще один шаг назад. — А вот Адмиралтейская тюрьма — самое место для армяшки. Придумаю, как его туда законопатить. Там сидит вся мерзость империи нашего великолепного султана! Янычары отбывают пожизненный срок. Гайдуты… По двое скованы цепью. Такому жизнелюбивому и здоровому старику подберут достойную пару. Чахоточного юнца. Чтобы до своего смертного часа твой дружок наслаждался палитрой страданий, которым покорны и стар, и млад.

— Кади такого не допустит!

— А причем тут кади? — мерзко оскалился полицай. — Кади судит дела, в которых замешаны мусульмане или особо опасные случаи. А для гяуров есть свой суд. Ты скоро убедишься, что в таком суде лучшее доказательство — из драгоценного металла! А про тебя доложу страже из пригорода! Она тебя, я знаю, искала.

Он развернулся и быстрым шагом скрылся в той подворотне, откуда только что плеснули помои.

Я тяжело вздохнул. Хотел после Тиграна навестить Константина в Гедикпаша-Хамами, но теперь, пожалуй, воздержусь. Не хотелось бы и его подставлять. В городе, где даже его и мое имя запрещено давать детям особым султанским фирманом. Дай бог, решу проблему с поганцем, тогда и свидимся.

Пора поспешать к Тиграну. Мое дело не терпит отлагательств.

Жил мой друг в двух шагах от своей лавки. Нашёл без труда. Дверь открыл сам Тигран. За ним уже стояли его жена и Вартан. Обнялись.

— Моя жена, Ануш! — представил он супругу.

Ануш без каких-либо формальностей тут же обняла меня.

— Тигран столько про тебя рассказывал, мальчик мой! Офицер! Красавчик!

— Да, да! — рассмеялся друг. — Грозилась домой не пустить, если с тобой не познакомлю!

— Не выдумывай! — махнула рукой Ануш. — Что стоим на пороге? Пойдём. Все готово.

Прошли в комнату. Поневоле я вспомнил другого армянина, с кем меня столкнула судьба. Никола из Кутаиси. И жил он, как настоящий шах, и дом был весь в золоте, парче и шелках. И серебряные приборы. И стол ломился. А у Тиграна всё было по-восточному, по-простому. Стулья отсутствовали. Уселись вокруг ковра. Ножей-вилок нет. А только не замечал я всех этих различий и не придавал им значения. Никакое золото не удержится на весах, на другой чаше которых любовь, верность, слёзы при расставании, душевное отношение. Всё то, что определяет для человека настоящего друга. И только женами Никол и Тигран были равны. Что Кинша, да хранит Бог её от напастей, что Ануш были женщинами удивительными. Сразу к себе располагали умом, добротой, воспитанием.