Раб и солдат - "Greko" - Страница 37

На низеньких столиках с обильной едой стояли плошки с соляным раствором. Горцы не солили еду. Обычно на стол ставилась миска с кисломолочным шху, обильно приправленным чесноком и зеленью. В него макали мясо. Но если есть соль… О, хорошая хозяйка накрошит в мясной бульон острятины — чеснока, перца и зелени — и круто посолит. Макай, не хочу! Загорелось во рту — кайфуй, пока силы есть! Хорошая еда, как удар кинжала! Макнул, съел — истек потом, словно кровью. Будто кровник пырнул!

— Ислам-ок! — кричали разгоряченные горцы. — Твой тузлук острее твоих кинжалов!

Кузнец жмурился от удовольствия. Знали бы эти олухи, как легко течет в руки богатство, коли на плечах не чугунный горшок. Надо на всякий случай уруса прирезать. Не дай Аллах, разболтает про страшную тайну.

— Диор! Диор! — завопили наевшиеся сельчане. Их уже потянуло на подвиги. Ночь упала на сельчан, устав от их веселья.

Тут же сидевшие бок о бок верховики и низовики разжали объятия. Взглянули друг на друга с подозрением. Ааа… Думаешь меня споить? Или пощады ждешь? Не бывать этому!

Снова аул разделился на две команды. О былом братстве тут же позабыли. Разбежались по своим концам аула, прихватив разбросанные по улице шесты. К ним стали спешно крепить корзинки, набитые сеном или соломой. И поджигать. В миг аул превратился в поляну огненных светлячков. То там, то здесь загорались языки пламени, горевшего на концах длинных кольев. Корзины занимались все сильнее. Огромные факелы в окружении легко воспламеняющихся крыш из соломы или камыша. И эти яркие точки в ночи стали собираться в ручьи, а затем — в полноводные пылающие кавказские реки. Потекли они навстречу друг другу. Началась черкесская «Зарница» — жестокая и беспощадная.

Меж сакль метались тени. Огни растекались по аулу. Цель игры — захват пленных. Их со связанными руками приводили в гостиный дом старшин, куда по окончании борьбы каждая партия собиралась отдельно. Тут вели переговоры между собой, обменивали пленных, а оставшихся каждая партия выкупала или отпускала на волю, взяв с них обещание доставить назначенный за них выкуп, состоявший обыкновенно из съестных припасов.

Навались гурьбой. Свяжи. И доставь в кунацкую старейшин. Плевать, кто попался. Лучше всего, конечно, девку в плен взять. Вот же ж повод за попу подержаться! Будет потом стопятьсот поводов побахвалиться! Но нет, девки сразу попрятались. Мамашки бдят!

Так что вместо плоских, как доска, девок, в плен идут одни старики. Сгоряча и старик — пахлава! Схватили, скрутили, надавали под ребра, накинули ременные оковы. Не беда, что потом выслушаешь миллион проклятий на свою голову. И заплатишь отступного. Зато какой кайф знать, что именно этому старче, который тебя годами чморил, ты лично, ни с кем не сговариваясь, саданул под зад.

Аул колбасило. Аул шатало. Огни метались меж домов. Вот-вот полыхнет. В доме тамады шли напряжённые переговоры, кто сколько мяса и пилава завтра выставит на стол за попавшегося Али или Магомета. Старики, захваченные в плен, требовали сатисфакции.

— Умаетесь нас кормить, — орали они, поблескивая крепкими зубами, способными колоть орехи.

Юноши признавали свою вину. С кем не бывает⁈ Ответим по полной программе. Старики — это святое! А коль некий нехороший человек дал уважаемому под зад, мы завсегда… Найдём осквернителя!

— Ага-ага! Найдете. Верим-верим, — кивали старики. — Лучше поляну нам накройте!

— Что ж, почтеннейшие, примут, как урон их чести? — смиренно вопрошали отроки, в тайне потешаясь над верхними и нижними и умирая от хохота. Точно в ауле сегодня родилась пара героев.

Старики выдохнули.

— Тушите шесты, — серьёзно отвечали аксакалы. — Не дай, о всемилостивейший Аллах, аул сожжете!

Пацаны прониклись мудростью старших. Бросились тормозить самых ретивых поджигателей, не делая различия между партиями с их безумием веселья, быстро разносимого из одного угла аула в другой меж соломенных крыш. Припасов собрано вдоволь. Наторговали. Каждый захваченный пленный чего-нибудь да стоил. Аул спасся. Уже ни к чему предпринимать меры предосторожности от пожара, что легко могли причинить горящими корзинками.

Невероятное зрелище пылающих в ночи огней сходило на нет. Пришла пора пира. Добычу в виде продуктов — на бочку! Раздачей еды занимались специально назначенные. Чтобы не было никому причинено обиды, чтобы старики и особо почтеннейшие люди, вроде кузнеца, получили приличное угощение. И чтобы не было воровства! Чтобы молодые шалуны не расхищали кушанья, что нередко случалось. Кровь-то разогрелась неслабо! Кипела кровь в молодых жилах!

А старики? Эти достойнейшие люди будто специально сбегались в самую гущу событий. Свою немощь выставляли как барьер. Уважая их седины, нужно откупиться! Лучше бы их никто не трогал! Пошли бараны под нож! И огни — тоже под нож!

Стон и хруст бараньих косточек стоял над аулом. Аул гулял, встречая весну.

То, что надо!

Вася аккуратно поддел ножом засов. Мелочь, что, кружась вокруг его хижины, изображала охрану, умчалась за халявным закусоном. Пришла пора делать ноги, а не проверять вымя черкесской коровы на качество полученной от нее еды!

Коста. Бююкдере, май 1838 года.

Когда первый шок от известия о побеге Сефер-бея прошёл, а в голове затихла нецензурная брань в адрес ротозеев-соплеменников, начал одеваться.

— Где он, известно? — спросил у Фонтона.

— В летней резиденции английского посольства. Тут неподалеку. В Терапии. Где ж ему еще быть? — ответил шеф.

— Хорошо. — кивнул я, пошёл к выходу.

— Ты куда собрался? — удивился Фонтон.

— К Тиграну.

— Ты считаешь, что сейчас самое время для гулянок и возлияний⁈ — возмутился Феликс Петрович.

— А, может, я хочу утопить горе в вине? — усмехнулся я.

Фонтон в первый раз на моей памяти растерялся. Должный сейчас нахлобучить мне за столь явное пренебрежение субординацией, прикрикнуть, поставить меня на место, он только лишь смотрел в недоумении. Наконец, пришёл в себя. Вернул свой обычный строгий вид.

— Я жду!

— Нужно договориться, чтобы он достал мне «чистое» ружьё, — я не стал дальше выпендриваться.

— На что оно тебе?

— Я убью Сефер-бея! — сообщил это так, будто речь шла о пичужке-вальдшнепе, а не человеке.

Фонтона аж передёрнуло. Взял паузу.

— Ну-кась, пойдём, прогуляемся, проветримся, грозный ассасин! А то, как я погляжу, тебе голову напекло! Или лихорадку подхватил! Вон, бредишь уже!

Спорить не стал. Вышли. Пошли по набережной в сторону дома Малики.

— Рассказывай! — предложил Фонтон, когда молча прошли с добрую сотню метров.

— А что тут рассказывать? — пожал плечами. — Приказ Императора никто не отменял. Да и он для меня теперь не настолько важен. Так что — убью!

— Нет, ты точно бредишь! — возмутился Феликс Петрович. — Теперь еще и Его Величество оскорбил! Что значит, что его приказ для тебя не так важен⁈ А что может быть важнее⁈

— Для меня важнее покой и безопасность Малики, — я говорил ровным голосом. Он не дрогнул, даже когда мы миновали ее дом и двинулись дальше. — А чем больше Сефер-бей живёт, тем больше вероятность, что про бланк Селим-паши станет всем известно. Все ниточки приведут к ней. Я этого не допущу.

— Коста, я тебя понимаю. — Фонтон горячился. — Любимая женщина. Дал слово. Хотя, все равно, нельзя ставить на одну доску её и Государя! Но сейчас не об этом! Ты, как я погляжу, не шутишь. Действительно, хочешь убить бея.

— Да.

— Но. Но… — Фонтон опять растерялся. — Так не делается!

— Почему?

— Как почему⁈ — Феликс Петрович еле удержался от громкого вскрика. — Потому что, потому что…

— Так не принято? — усмехнулся я.

— Да! Да!

Теперь я впервые видел Фонтона таким возбуждённым, напоминающим не грозного шефа, а «студента» Цикалиоти.

— Почему?

Моё спокойное повторяющееся «почему» вызвали дежа-вю. Задумался, вспоминая. А, ну да! С Беллом, перед тем как его послать подальше, так же разговаривал на корабле, когда собирался пересесть в шаланду Васи.