Война (СИ) - Старый Денис - Страница 45

Конница киргизов ударила лихо и смогла значительно вклиниться в наступающие толпы маньчжуров. Но постепенно уходил эффект таранного удара, постепенно киргизы теряли копья, а их лучники расходовали стрелы. Однако, подобный натиск на напирающего врага позволил выбить всех врагов, оказавшихся уже среди артиллерийской прислуги, и начать отход.

Русские отходили на следующие свои позиции, одновременно минируя все подходы и сами флеши. Как только тут появятся маньчжуры, должен прозвучать ошеломляющий взрыв, а из бочек с порохом начнут разлетаться во все стороны стальные шарики. И разлёт этот позволит собрать кровавую жатву ещё большую, чем ранее.

Трубили отход для киргизов, которые и так, прикрываемые русскими стрелками, начали откатываться, когда прогремела череда взрывов. Казалось, что дрожит земля, и даже некоторые маньчжуры растеряли свой боевой порыв. Тут бы ударить оставшейся конницей по временно деморализованному противнику, но и русские были заняты, они тянули пушки, занимали новые боевые позиции.

Загромыхало снова, но в стороне, с правого фланга вновь была предпринята попытка атаки. Теперь уже там шёл бой на валах, но менее ожесточённый, чем ранее на флешах. Всё же помощь с крепостных стен была существенной, а револьверы делали своё дело.

Маньжчуры уже не так прытко и с некоторой опаской стали проходить флеши, их конница ручьями потекла между оставленными русскими позициями, и тут прозвучал почти слаженный залп сорока орудий

— Ба-Бах-Бабах! — гремели взрывы, а за ними разрывы.

Вся местность была пристреляна, все манёвры отработаны, продолжался геноцид маньчжурского войска. Не смог сдержаться обычно мудрый Нурцахи, но его смертельно оскорбили, да ещё в присутствии подданных. Если не отвечать на подобное и вести себя дипломатично, то можно вскоре получить нож в спину от своих же.

— Передайте Албычеву, что я был рад с ним знаться! — прокричал Никита Верещага и стал выводить казаков и всех оставшихся тунгусов из крепости с левой руки от Албазинского мощного острога.

К нему присоединились некоторые части киргизов, у кого только кони были менее уставшие, ну, или кто успел пересесть на заводного коня. А впереди шли рейтары, им начинать атаку и отходить в сторону, давая простор для таранного удара тунгусов и последующего обстрела стрелами врага со стороны киргизов.

Маньчжуры уже подступали к основному валу крепости, спотыкаясь о тела своих соплеменников. Уже две русские пушки разорвало из-за частой стрельбы и ошибки пушкарей в размере подачи пороха. Рейтары, приблизившись к маньчжурскому заслону из копейщиков, разрядили свои короткоствольные ружья и сразу же ушли налево, в сторону от сражения, а вперёд выступили тунгусы. У этих воинов оружие и тактика были сильны даже для современного европейского боя, они могли прорывать почти любую оборону в поле. Это и случилось.

Град стрел обрушился на левый фланг маньчжуров. Нурцахи не ожидал, что при таком штурме, когда его воины вгрызались в русскую оборону, его противник, эти странные люди с Запада, решатся на вылазку всей конницей, что оставалась в наличии у защитников Албазина. Казалось, что русской коннице вообще не место в этом бою, она несравнимо меньше маньчжурской. Но это было раньше, теперь, когда Нурцахи лишился уже большей части своего воинства, всё казалось возможным, даже бегство.

Тунгусы прорвали оборону маньчжуров, но нарвались на встречный бой. Личная гвардия Нурцахи пошла в атаку, лучшие всадники, сыновья многих людей из маньчжурской элиты. Началась свалка, рядом с которой оказались казаки и вернувшиеся в сражение рейтары. Они расстреливали всех маньчжуров, выкашивая вражеских воинов и лишая чжурчжэней будущего. Погибали сильные воины, чтобы слабые или вовсе не боевые люди смирились со своей участью быть не властелинами, а оказаться подвластными.

Элита маньчжуров дрогнула, начала откатываться, пока не устремилась в бегство. В это время по центру сражения Албычев повёл стрелков в атаку и отбил флеши. Пушки вернулись на свои места, сильно изменённые после взрывов, и открыли огонь. В ход пошли и картечницы, которые били по скоплениям маньчжуров.

Враг дрогнул. Были те, кто побежал, иные оказались столь обессиленными, что предпочитали смириться и оставаться лежать. Что ж, Сибирь мало заселена, да и земли ещё много под обработку. Рабство… Может, лишь временное, до принятия православия всей душой, вполне сделает вчерашних маньчжуров лояльными России.

— Не убивать его! — кричал Верещага, когда увидел, как Нурцахи слез с носилок и лихо запрыгнул на коня, устремляясь в бега. — Не убивать!

Крик наказного атамана, будущего атамана казачьего войска Амурского, утонул к какофонии звуков. А сражённый казачьей пулей правитель маньчжуров свалился уже мёртвым кулём с лошади.

Через два дня представитель страны Чосон отправился к себе домой, чтобы сообщить о русских, об их мощи и о том, что они предлагают вполне нормальный договор, торговлю и взаимопомощь. А Пётр Иванович Албычев три дня не спал, пока не уснул в седле. Много было дел, но кроме дипломатии, нужно было оценить те сокровища, что были взяты в обозе маньчжуров. Китайские ценности пригодятся для торговли и с самими минцами, и с Чосоном.

Но сложнее всего было разделить женщин, которых в обозе было более двух тысяч. Многим захотелось взять себе в жёны одну из красоток.

Москва

28 октября 1618 года

Нельзя сомневаться в том, что уже сделано, даже если поступки явно жестокие. Сомневающийся правитель — это не просто слабый монарх, это человек, который монархом быть не может. Вот и я не сомневался, делал самое рациональное. А часто самое рациональное соответствует поговорке «нет человека — нет проблемы».

На самом деле казней было немного, и отсекали головы только тем, на ком была кровь. Причём отсечение головы было гуманным, насколько это понятие трактуется в нынешнее время. Мсье Гильон, или как там его, уже не создаст гильотину, так как это сделал я. Вот такой вот прогресс получается, когда вроде бы и изобретение, а не хочется, чтобы эту придумку приписывали моему имени.

Основную массу бунтовщиков ссылали в Сибирь, где они должны были жить вначале под надзором в специальных рабочих лагерях, а через три-пять лет, это по решению воеводы, их отпустят, но без права переезда в европейскую часть России. Туда же, на Дальний Восток, они могут вызвать и свои семьи.

Я начинаю создавать свой «Гулаг». На самом деле нет. Эти «лагеря», по сути, заменяют тюрьму, но лишь отчасти. Они без особого режима и с возможностью даже коллективной обработки земли. И лагеря не стационарные, скорее, мобильные. Создаются единые маршруты передвижения по Сибири, чтобы облегчить логистику. Строятся небольшие городки на реках, которые являются главной составляющей маршрутов, возводятся остроги-станции, чтобы можно было осуществить ремонт и получить пищу для путников. Частью вырубается лес, где никак не найти нормальный путь мимо лесных чащоб.

Сбегать из такого исправительного учреждения представляется глупой затеей. Да, местные племена, в основном, настроены дружелюбно, скорее всего, беглеца не убьют, но вернут обратно, тем более, что за это полагается награда. Впрочем, бегунков никто толком и не ищет. Задача состоит в том, чтобы в Сибири количество русских людей уже через лет шестьдесят было не меньше, чем местного населения. Безусловно, можно уже и через год сделать так, что русских за Уралом будет больше. Ведь достаточно начать геноцид туземцев. Но это не наши методы.

Наши методы — это сделать русского человека, то есть православного и любящего большую Родину, из тунгуса, эвенка. Или переселить народ в регион, могущий принять, а при грамотном подходе и прокормить большое количество людей. К примеру, рыбы в сибирских реках… Ну, очень много. Зверь также водится. Да и хватает землицы, которую можно возделывать.

Но я не собирался вот так, ни с того, ни с чего, брать и заменять массовые казни ссылкой. Нет, был разыгран спектакль, в ходе которого меня просил мой народ, то есть Земский Собор обратился о милости. Я проявил волю и отказал людям. Сделано это было намерено. Я показывал свою самодержавность и принципиальность. А вот когда меня стали просить все иерархи церкви, главным образом патриарх, вот тогда у меня после трёхдневной молитвы отлегло, и я явил свою волю и всех помиловал на один уровень. То есть те, кто был приговорён к четвертованию, теперь должны были быть казнены на гильотине, а те, кто ранее ожидал острого лезвия адской машинки, отправлялись в Сибирь. Я не жалел бунтовщиков, что меня несколько настораживало, я только мыслил рационально и решил, что не могу убивать большое число, как правило, грамотных и обученных людей. Тот же стрелец — он и воин, пусть и плохеньких, но он же и ремесленник. А у меня в Сибири народу не хватает.