Война (СИ) - Старый Денис - Страница 36

— Государь, поспешать нужно. Готовы телеги и карета. Всех людей посадим и быстрее доберёмся до Москвы. Коли идти станем, много времени потеряем, — настаивал Захарий Петрович Ляпунов.

Не сразу я прибёг к разуму, пришлось ещё десять вёрст пройти и сбить ноги в кровь, чтобы боль несколько погасила религиозный экстаз. Это был уже, наверное, десятый раз, когда Ляпунов взывал к логике и следованию плану.

Уже скоро мы расселись по каретам, а людей рассадили по телегам. Они дошли до лавры, когда прошёл слух сперва, что тут наследник, а после, что я чудесным образом выжил. Как бы не получилось, что меня обвинят в самозванстве, что тати всё-таки убили царя там, у Пскова. Хотя, вряд ли это будут делать. Я себя покажу, как и свою семью. Уже многие, даже обыватели, знают меня в лицо. Так что сомнений быть не должно. Я тот самый природный царь.

В нашей с Ксенией и Ваней карете соизволил поехать Матвей. Так, наверное, и правильно. Глава русской церкви — весомая фигура, и его слово многое значит. А ещё устроенные Крестные ходы, которые прошли через все важные улицы Москвы во время столичной смуты, сильно помогли в деле вразумления бунтующей паствы. Люди, опасаясь, чтобы священников не побили, особенно православных иностранцев, которых было немало, но о которых писали, что они важны для церкви, стали защищать святых отцов, и таких защитников становилось всё больше.

Перед въездом в Москву я увидел на кордонах, которые устроены были на дорогах, толпы людей. Их не пускали к лавре, обещая, что уже скоро сам император прибудет и покажется людям, что жив он. Потому за три версты до такого вот заслона для людей, которые своим счастьем могли меня на радостях и прибить, мы спешились. Пришлось подождать, пока конные и пешие телохранители возьмут меня и всю семью в кольцо. Ваня и Ксения оставались рядом, а также патриарх Матвей. А после, когда все приготовления были осуществлены, мы вышли.

И вновь стенания и плачь, вновь истерики и здравицы. Москвичи ликовали, а я шёл в потёртом монашеском одеянии, шёл к сцене, на которой стоило мне сыграть свою роль.

— Бунт учинили вы? Не гож я стал вам? Думаете, что легко мне быть помазанником Божьим и опекать вас, детей своих? — кричал я с трибуны.

Приходилось озвучивать свою пламенную речь рваными фразами, так как людей собралось уже не менее десяти тысяч, и слышать меня могли только ближайшие. Потому нашлись крикуны, которые, услышав фразу, выкрикивали её дальше, чтобы все люди поняли, что говорит император, то есть я.

— Что же вы, православные, шёпоту Лукавого поверили? Кто сказал, что я убит? Как поверили вы в это? Почему не пришли к сыну моему, к наследнику, спросить? Стали бить людей. Лях али иной немец, коли работает в России, то наш он, русский. И мы должны убедить принять православие, но не силой, а душой, — продолжал я.

Постепенно речь дошла до патриотичных воззваний, которые сегодня звучали менее пафосно, а даже правильно, уместно.

— В монастырь желаю уйти. Народ, коему я отцом был, неблагодарным сказался, — начиналась манипуляция людским сознанием.

— Прости нас, царь-надёжа, — посыпалась мольба.

Люди плакали. Я сам ощущал их страх, что мои подданные боятся остаться без царя. Я выждал минут десять стенаний и поддался на просьбы людей, сжалился.

— Для вас и для России живу, Богом направляемый, и верить вы должны: что бы ни случилось, всё ведет Отечество наше к лучшему, — сказал я, а к сцене уже поднесли царские регалии.

Меня облачили в царское платье под счастливые крики людей. А после сцена была поднята, и я, уже восседающий на ней на троне, а рядом сидели императрица с сыном, словно летел на Лобное место.

Скоро мы там и оказались, и тут толпы людей стояли на коленях и рыдали. Из Кремля вынесли тело Козьмы Минича Минина, и я склонился над старым другом, искренне пустив слезу.

— Прости, Козьма, начудил, видать, я, — прошептал я и встал решительно, излучая гнев свой.

Народ замолк, установилась тишина, и даже тот, кто плакал или смеялся, смог затушить в себе эмоции и замолчать.

— Не ищите виновных. Буду разбираться самолично и скажу, кто прислал людей, дабы смутить умы ваши и обмануть, что я преставился. Есть предатели, бунтовщики, ещё не со всеми покончено, но я запрещаю вам более вмешиваться. Есть войска, это их забота. Я опосля скажу, кто заплатил за смуту в Москве, — сказал я и резко, насколько позволяли тяжёлые царские одежды, развернулся и пошёл прочь.

Следом направились Ксения и Ваня.

— Скопина и Пожарского ко мне! — приказал я.

Уже была связь с ними, но оба боярина либо боялись предстать передо мной, либо действительно были заняты. Бунтовщики из состава стрельцов заняли три усадьбы в южной части Москвы и пытались отстреливаться. Кроме того, все воинские части, которые не были задействованы с осаде стрельцов и патрулировании улиц, занимались тушением пожаров. Нужно было эту работу координировать.

Слава Богу, что я настаивал на том, чтобы повсеместно были противопожарные места. Колодцы со специальным насосом, который качался сразу четырьмя людьми, а также песок, топор и багор — всё это было в каждом квартале. Учитывая, что было запрещено строить дома, в которых минимум первый этаж не был бы каменным, мощнейшего пожара удалось избежать. Иначе точно Москва сгорела бы дотла.

Я уже несколько понял, как действовали Скопин-Шуйский с Пожарским, и, конечно, выскажу им немало нелестных слов. Особенно должно достаться Дмитрию Михайловичу, который убыл со службы, чем сильно подпортил ситуацию, и она пошла вразнос.

А вот Головной Воевода повёл себя вполне грамотно, пусть и цинично или же рационально. Он не стал вводить малые силы в город, оставляя всё на самотёк. Воевода накапливал силы, чтобы входить в Москву, словно во вражеский населённый пункт. Кроме того, понадобилось время, чтобы хоть что-то в происходящем понять и определить силы вероятного противника. А ещё, что самое главное, Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, самый знатный из всех ныне живущих потомков Рюриковичей, сделал свой выбор, а ведь мог поступить иначе. Он же не знал, что рядом с ним есть человек, и даже не один, которому приказано было убить Скопина, реши он встать на сторону Шеина.

Предстояло пережить своё «утро стрелецкой казни». Правда, в отличие от Петра Великого, я не собираюсь самолично рубить головы.

А ещё я не назвал виновных, хотя мне уже докладывали, что Егорка, этот везучий сукин сын, смог захватить и Шеина, и некоторых поляков, вроде бы главарей банды, что участвовала в засаде на меня под Псковом. Грамотин также взят, некоторые заговорщики убиты.

Между тем, мне поляков пока не особо выгодно обвинять. Вот чуть позже, да. Но это, как договоримся с Сигизмундом. Если ляхи пойдут на уступки и отдадут, в случае масштабного наступления Османской империи, нам Белую Русь, пускай без Городни, то стоило бы в Московской Смуте обвинить турок, дабы оправдать полномасштабную войну с ними.

Всё равно с туркой воевать, но это можно делать по-разному: или сберегая Польшу, как государство, или же давать её на съедение шведам и османам, а уже позже бить турку на выходе из польских земель.

Болгария. София

14 сентября 1618 года (Интерлюдия)

Марашлы Халил-паша с отрешённым видом слушал все стенания и мольбы о помощи со стороны господаря Валахии Александра Ильяша. Визирь великого султана даже не удосуживался показать, что ему хоть насколько интересно всё то, что говорит этот мелкий господарь.

«Глупец, ты ещё не понял, что становишься разменной монетой, причём малого наминала, в той большой игре, что началась, в кровавой игре», — думал визирь Османской империи Халил-Паша.

— Светлейший, я исправно провожу политику моего падишаха, молю Господа о милости к султану. Но отчего столь великое войско, которое собрано на землях империи, не может вразумить поляков, как и казаков, которые творят бесчинства? Горе моему народу, терпящему боль, — стенал Ильяш.