Война (СИ) - Старый Денис - Страница 35

Так получалось, что война пришла в такой сложный для меня момент. Готовься к ней, планируй мощный рывок и захват новых территорий, а когда настает время, чувствую, что не смогу. Нужно было чаще лежать в стогу с соломкой во рту, а не бегать в бесконечном круговороте дел. Вот нужно было мне «изобретать» унитарный патрон? Разве мало было того, что уже налажено производство расширяющихся пуль для винтовок, и произведена унификация оружия? Нет, полез в это дело. Сейчас делаем пули и ударные замки. Это очень сложный оказался процесс. Даже наши станки, самые совершенные в мире, не готовы производить патроны в достаточном количестве, хотя бы для обеспечения одного батальона, не то что полка. Так зачем? Нет, захотелось, каприз такой попаданческий. Нынче тысячи рублей выкидываются, чтобы вообще не плюнуть на такую затею. Ведь, остановившись, можно упустить важный момент, потерять технологию.

И так во многом. Захотел давече я сделать железную дорогу. Отличная же вещь, пусть даже и без паровозов. Но… от Кремля до императорского дворца и проложили, потратив на это по нынешним меркам баснословные суммы. Зачем? А чтобы потомки видели и что-то в этом направлении делали, так как при моей жизни наладить такой уровень добычи железа, чтобы тратить его на рельсы, невозможно. А деревянные рельсы слишком ненадёжны, а ещё попробуй их сделать, вытесать. Тоже труд.

Мы много добываем, пять железоделательных заводов уже работают, ещё три могли бы запустить в ближайшее время, если бы было кому работать на них. Не хватает рабочих, розмыслов, рудознавцев, технологов и всяко-прочее.

— Где мне взять таковых? На один завод нужно более ста грамотных, а ещё не меньше двух десятков учёных мужей. Где мне столько взять? Всех, кого учим в школах, оставляем для обучения новых выучеников, лишь частью отправляем на заводы. Не хватает людей, а в земле много богатств, — сокрушался я, продолжая изливать наболевшее.

В год из всех учебных заведений выходит менее двух сотен специалистов. Цифра всё равно огромная, учитывая прирост таких выпускников за последние двенадцать лет почти в двести раз. Но нужны не только металлурги. Бюрократия, к примеру, достигла таких масштабов, что при каждом городском воеводе нужен штат писарей. И ничего же не убрать, так как нужна статистика, системная переписка и отчётность. Без этого качественно управлять не получится.

Или флот… Это отличная затея, безусловно, но сжирает огромные средства, а пока не так чтобы и зарабатывает деньги. Нужен ли был мне такой флот? Не знаю, нынешняя ситуация покажет. Я хотел иметь корабли, чтобы они частью перешли бы в Америку, и Россия начала бы осваивать Аляску и западное побережье американского континента. Пушнина как приносила бешенный доход, так и продолжает это делать. И получать мех морских бобров или морских коров более рентабельно, чем даже добывать золото. И что?

— Не дошли корабли, затонули, али кто их в дороге побил. А сколь людей там было? Сколько я принял греха на чёрную свою душу? Тысяча, даже поболе того, — изливал я свои переживания.

Слабый? Веду себя не по-мужски? Не думаю. Просто я — человек, который замахивается на такие дела, что приходится многим жертвовать. И я двенадцать лет живу и вида не показываю, как порой тяжело принимаются решения. Как непросто посылать людей умирать, пусть и во имя великой идеи. Но я делаю свою работу. И, видимо, пришло профессиональное выгорание.

— Спаси Христос! Я снова увидела своего человека, — сказала Ксения, которая прослезилась от моих эмоциональных эскапад.

— Иди сюда! — чуть успокоившись, сказал я.

Ксения подошла, а я схватил её и жадно впился губами в её сладкие уста. Сколько ж я уже не был со своей женой? Давно, слишком долго она сердилась и избегала со мной общения из-за того, что я лишь чуточку оступился. Руки действовали в отрыве от головы, задирая юбки.

— Ну, вот только человеком был, а нынче… — хотела было отчитать меня Ксения. — Не здесь же, не в обители.

Возражения не были приняты к сведению, а уже скоро любимая жена не могла говорить, а лишь тяжело дышала, переходя на крик. И всё-таки хорошо, что и стены толстые, и дверь массивная, а то святые отцы отчитали бы за такие дела в обители.

— Охальник, — сказала Ксения после того, как мы закончили.

— И как такой радостный лик на челе твоём слова-то похабные говорит? Сама же светишься от счастья, — отвечал я, поглаживая руку Ксюши.

— Ага, приучил меня к сопряжениям похабным, а тут сколь уже не было у нас? — спрашивала жена.

— Это я повинен в том, что ты пристрастилась к утехам плотским? — я рассмеялся.

— Охальник и есть, — поддержала меня смехом жена.

И всё… Более ничего и не нужно. Выговорился, решил свою личную проблему, наладил отношения в семье, теперь можно было и работать. Как-то разом сошло на нет профессиональное выгорание, а на смену пришло желание действовать дальше.

Неожиданно двери стали открываться, и я лишь успел подать Ксении её сарафан с юбками, чтобы даже не надела, а прикрылась ими. Сам же встал во всеоружии эрекции и встречал того самоубийцу, кто посмел врываться в келью, где император с императрицей изволят Богу молиться.

— Да что же вы делаете, грешники? — пробасил патриарх Матвей. — В святом месте!

И ведь взгляд свой не отводит, смотрит на нас, особливо на меня. Эрекция мигом спала. Патриарх для меня — пастырь, наставник, почти что без условностей, по душевной потребности. Я стал набожным. Время такое, общество такое, нельзя не уверовать в Бога. А патриарх — он всё равно наставник, словно отец, хоть и был со мной одного возраста, примерно одного, так как я так и не понял, сколько лет прожило тело, что я занял.

Голова понурилась, пришёл стыд и желание оправдываться, которые с большим трудом я давил в себе. Ксения вообще покрылась неестественной краснотой, что можно подумать, что у неё начались проблемы с сердцем. Но это был тот стыд, что испытывает дочь перед своим отцом, если сотворила что-то ужасное.

— Прости, владыка, не гневайся. Назначь епитимью, всё исполню, — сказал я, прикрывая собой съёжившуюся в клубок Ксению.

Матвей улыбнулся в бороду.

— Срам сие и епитимья буде превеликой. Но я рад, что чады мои помирилися. Нужно было давно закрыть вас в горнице и не выпускать, покуда не договоритесь, — Матвей вновь театрально нахмурился и пробасил. — Но не в келье!

Матвей стал патриархом четыре года назад. Герман многое сделал для Русской Православной Церкви, как и для всего Православия. И, как сказали бы в будущем, «сгорел на работе». Когда встал выбор, кому возглавить ставшую во главе всех православных церковь, то именно игумен Кирило-Белозёрского монастыря Матвей показался мне и многим иерархам церкви самой выгодной кандидатурой. Тем более, что он недавно блестяще закончил Академию и защитил труд по богословию, своего рода диссертацию. Так что нынче Россия имеет образованного патриарха, деятельного, принципиального во многом, но при этом смотрящего вперёд не консервативным взглядом, а умным и рациональным, насколько только может быть у истинно верующего человека.

— Не смотри, государь, люто, не уйду я далече. За тобой пришёл… и за царицей, — было видно, что Матвей несколько растерялся. — За дверьми жду, но кабы скоро вышли. Люди прибывают под стены лавры, пора идти.

— Прост… Прости, владыка, я отмолю грех сей, — чуть заикаясь, сказала Ксения, не подымая своих чарующих карих глаз.

— Ты, дочь моя, согрешила лишь в том, что не уняла плоть свою, а поддалась под нажимом мужа своего. Но сказано «Жёны, повинуйтесь мужьям своим прилично в Господе». Так что грех сей на муже твоём, — сказал патриарх и вышел.

— Ну вот, ещё один грех на мне, — со вздохом огорчения сказал я.

— Не убудет, — буркнула Ксения.

— Обряжайся, императрица, нас люди ждут! — сказал я, накидывая на себя рясу.

Начинался спектакль, но такой нужный.

Через два часа я, взяв с правой стороны руку наследника Ваньки, а левой рукой перехватив Ксению, выдвинулся из Троице-Сергеевой лавры. Меня встречала толпа людей, которые попадали на колени и плакали. Да, они рыдали, а кто-то рвал на себе рубаху. Меня такое поведение сперва даже пугало, оно казалось безумным. А что есть более страшное, чем безумная толпа? Но я также входил в кураж, в какое-то религиозное неистовство. Я верил в то, что прислан Богом в этот мир, что, раз до сих пор живу, то сделал или делаю то, что от меня ожидается. Рационализм, здравый рассудок, они убегали от меня, а я и не стремился догонять.