Развод. Ты не уйдешь (СИ) - Ярина Диана - Страница 10

Боль от потери никуда не исчезла, просто ушла на глубину… Но продолжать жить как-то надо было. Вот только теперь отговорки у нас стали. «Не надо, перестань… Вдруг твой папа услышат?»

Не твои родители, а твой папа…

Так смешно, мы с Олей сами много лет уже родители, но в глазах отца и матери — всегда дети. И эта фраза, казалось бы, ничего особенного в ней не было, но цепляла и раздражала меня.

Как острое напоминание того, что из родителей у меня только один остался.

В те дни я кощунственно часто думал: живут же некоторые. Долго. Взять того же отца Оли — алкашня пропитая, как только не сгинул! Да, в последние годы пьет меньше, в общежитии живет, работает где-то. Но алкаш! Алкаш же… Сколько он этой водки выжрал, и ничего его не берет, а моих… бог забрал. Неужели ему не нужны другие? Вот мои понадобились — сначала мать, потом отец…

И если в момент кончины матери я просто скорбел, глубоко скорбел, со светлой грустью. То смерть отца стала ядом, трупным ядом, который теперь во мне.

Снова и снова прокручиваю в голове то самое сообщение, слова, фото… То, после чего я начал приглядываться к Оле внимательнее.

Чушь же! Но словно в подтверждение чужих ядовитых слов я начал замечать, как часто моя жена с отцом время проводит. Едва ли не каждый свободный день с ним виделась!

А фото… Фото не лгут!

Мне и фото показали: как отец с Олей два раза за город ездили, в ресторанный комплекс. Полдня там провели, а мне Оля так ничего и не сказала…

Я даже как-то нарочно спросил ее, где была, чем занималась. Она ответила нейтрально, что была занята домом, детьми и проведала моего отца.

Еще и упрекнуть меня посмела.

Мягко, но упрекнуть:

— Ты бываешь у папы совсем редко. Алексей Дмитриевич сильно сдал после смерти мамы. Бывал бы почаще…

Как только наглости хватило в один день… кататься с ним по ресторанам, за моей спиной, а потом… потом говорить о нем «папа»?!

Я с трудом сдержался. Разумеется, это не способствовало укреплению отношений с отцом.

Неделю после этого я у него не был ни разу.

Злость и разочарование кипели во мне.

Потом он позвонил, разговор был короткий. Но о главном спросить у меня духу не хватило, ведь отец просто дал мне кое-какие распоряжения насчет фирмы, которой я вот уже более пяти лет сам занимался после его окончательного ухода от дел.

Уму-разуму меня учить вздумал? Может быть, хотел научить и тому, как молодух ублажать?

Хотел я ему бросить, но… не смог. Духу не хватило, что ли?

До сих пор те невысказанные претензии сидят во мне загноившейся занозой, а претензии и подозрения множатся…

И так паршиво, что его не стало. Он был для меня примером, а под самый конец я так и не узнал самого главного…

Телефон разрывается.

Важные вопросы.

Заставляю себя вспомнить, что надо ехать в офис.

Открываю шкаф в поисках одежды.

Моя серая рубашка висит выглаженная, рядом аккуратно висят черные джинсы. Во всем чувствуется рука Оли — ее тяга к чистоте, правильности…

Словно до сих пор компенсирует своей праведной жизнью те годы, которые она жила в семье с отцом-алкашом и натерпелась всякого.

Но на моего отца Оля молиться была готова. Ведь именно он семье Оли помог в прошлом. Вернее, помогли оба моих родителя, но героев, конечно, всегда был мой отец. Почти святой.

Почти...

Зеркала в доме еще завешены. Поэтому я лишь могу догадываться о том, как выгляжу.

И в голове зудит: только ли молиться была готова моя Олька или все-таки ноги перед кумиром раздвинула, а?

Покоя не дают те самые фото!

Присланные с неизвестного номера. Кто-то же мне их прислал… Кто-то же видел мою жену с отцом…

Я так и не поговорил откровенно ни с отцом, ни с женой. С отцом уже не успею, а с женой… С женой поговорить можно.

С какой чудовищной издевкой лежал в мусорной урне упаковка от теста на беременность. В его доме.

Почему не в нашей квартире?! Почему…

О смерти отца мне сообщила Оля. Когда я приехал, она уже была у него дома.

Оле позвонила соседка. Мол, из кухни соседей горелым тянет, и отец на звонки не отвечает.

Кстати, звонок от соседки и я на своем телефоне увидел. Но значительно позднее, а сам…

Вспоминаю, чем я был занят в тот самый день. Вернее, с кем и чем я был занят…

И еще гаже становится.

Вопросы множатся, яд кипит.

Голова готова взорваться.

***

Надо переключиться на работу. На делах сосредоточиться.

Однако все, что я услышу, это: «Здравствуйте, Глеб Алексеевич! Примите мои соболезнования…»

Кто-то стучит в кабинет. Стискиваю зубы.

Если мне еще хотя бы раз соболезнования принесут, взорвусь!

Дверь кабинета открывается, входит Маша. Отточенным жестом закрывает дверь на защелку и распускает пиджак.

Ее большие дойки, обтянутые красным топом так и просятся наружу.

Так и прыгают перед глазами, словно мячики, когда она занимает место в кресле напротив и тянет ладонь на свой живот.

Плоский живот… Пока еще плоский.

— Поговорим о моей беременности. Надеюсь, сейчас у тебя найдется минутка, Глеб?

Он

— Найдется ли у меня минутка? — переспрашиваю.

Раздражение достигает кульминации.

Мои пальцы бездумно крутят карандаш, останавливают.

— Если я скажу, нет, ты свалишь?

Маша растягивает пухлые губы в улыбке:

— Нет. И ты это прекрасно знаешь.

Карандаш с треском ломается. Хруст отчетливый, обломки остаются в ладони.

Глаза Маши удовлетворенно вспыхивают: она просто кайф ловит от того, что я вне себя. Смотрит пристально, глаза блестят, пухлые губы приоткрыты. Еще совсем недавно ее губы были не такими пухлыми, накачала она их хорошенько, что ли?

Сегодня у нее на губах — ядовито-коралловый цвет.

Весь офис залипает на этих губищах с яркой вызывающей помадой. Слышал, как парни в курилке во всех грязных подробностях смаковали, как бы ей между этих губ хорошенько вставили. Кто-то сказал, поздно, ребят, ей уже шеф по самые гланды вставляет… Начались споры: как давно, видели ли нас вместе.

Иногда мужчины ведут себя как последние сплетницы, в десятки хуже баб, честное слово. Особенно, если дело касается женщины, которую можно вдоль и поперек натянуть, хотя бы на словах. Уверена, многие из них дроч***т на Машу или представляют на месте своих унылых баб.

— Глеб, был уговор, — гладит свой живот.

Но как бы ненавязчиво тянет ладонь выше и гладит себя по сиськам, потом скидывает пиджак.

— Здесь жарко. Нальешь воды?

— Сама налей.

Сегодня у меня нет настроения быть вежливым. И для такой, как она, не будет его никогда. Разве с такими суками можно вежливо? Нет, они для другого созданы…

Маша пьет, но пьет так, словно претендует на превью для порно-фильма. Проливает немного капель на подбородок и шею, облизывает губы, вытирает капельки воды с шеи и полушарий груди.

— Ты, кажется, трепаться пришла? Или будешь тратить мое время зря?

— А ты чего сегодня такой напряженный? — мурлыкает и поднимается грациозным толчком из кресла, обходит его.

Несколько шагов, Маша обходит стол и облокачивается на него бедром. На ней обтягивающий топ и тонкие брюки, ботинки на высоком каблуке, отчего ее ноги кажутся бесконечно длинными.

— Может быть, тебя расслабить немного? — вскидывает бровь призывно.

— Раздражаешь, сядь.

— Охотно присяду к тебе на…

Снова лениво-томное движение мне навстречу.

— Я сказал, сядь на кресло. Сядь, возьми листок бумаги и напиши заявление. По собственному.

— Что?!

От ее томной игры в соблазн не остается и следа.

— Уволить меня хочешь? Обалдел? Я… беременна! — заявляет гордо.

Обиженно стучит каблучками обратно до кресло, не забывая при этом раскачивать своим задом. Наклоняется к сумке, но так, чтобы мне было видно ее грудь в топике.

— Вот!

На мой стол летит справка.