Рубиновый лес. Дилогия - Гор Анастасия - Страница 57

– Ты всегда твердил мне, что драконы сами по себе мирные существа. То, что они спрятались от людей, а не продолжили воевать с ними, лишний раз доказывает это. Да и я в случае чего могу представиться мирным послом Дейрдре. Моя цель ведь не только Красный туман остановить, но и тебя защитить, Солярис, – сказала я, и тот, прежде задумчиво стучавший ложкой по бортику миски, вопросительно приподнял брови. – Кипящее море способен пересечь лишь дракон, так? Значит, в Сердце мой отец тебя не достанет. Так мы выясним, что стало с драконами, что на самом деле случилось в день Мора, а заодно… я посмотрю на твою родину!

– Ах, так вот ради чего ты на самом деле затеяла всё это!

Солярис цокнул языком с беззлобной укоризной, на что Хагалаз рассмеялась, вальяжно попивая медовуху на другом конце стола (в отличие от Кочевника, которому хватило глотка, она прикончила уже половину кувшина). Этот её смех показался мне глумливым, будто бы говорящим: «Пересечь Кипящее море?.. Идея-то, может, и хорошая, но вы кое о чём забыли». И я тут же вспомнила об обещанной помощи и плате за неё. Судя по всему, Хагалаз только этого и ждала – стоило мне посмотреть в её сторону, как она выдернула из-под своей заколки-черепа мелкую заточенную косточку, а затем поманила к себе Соляриса.

– Три склянки солнечной крови, – объявила Хагалаз. – По склянке за каждого гостя!

– Ты же говорила, что платит лишь тот, кто нуждается в помощи, – напомнила я недовольно, сложив руки на груди.

– А ужин и ночлег под моей крышей – это разве не помощь? Я не говорила, что предлагаю всё это бесплатно. – Хагалаз поставила локти на стол, и пламя в камине, белое, как хрусталь, вдруг потускнело. От этого глаза вёльвы показались мне бездонными, как два колодца, куда будешь падать до скончания веков.

– Так Кочевник и на улице поспать может, – ответил Солярис непринуждённо, и я возмущённо пнула его под столом коленкой. – Ох, ладно. Будь по-твоему, вёльва. Мне не жалко своей крови.

С этими словами Солярис закатал рукав и протянул Хагалаз через стол бледную руку, под тонкой кожей увитую лозами голубых вен. Я не сдержалась и поморщилась, когда костяная игла лёгким движением пронзила одну из них. Потекла кровь – такая же красная, как у людей, но настолько горячая, что от неё, закапавшей на стол, в воздух поднялся пар и остались чёрные борозды на скатерти-гобелене. Хагалаз облизнулась от этого зрелища и тут же подставила под маленький ручеёк первую подвернувшуюся склянку. Затем вторую. Затем третью… Они наполнились одна за другой, и лишь после этого Солярис убрал руку. Прокол затянулся раньше, чем кровь успела запачкать его рубаху.

– Вам обоим стоит отдохнуть. Разрешаю занять мою постель, я сегодня всё равно не лягу, – сообщила Хагалаз, вставая из-за стола со склянками, которые лелеяла у груди, как новорождённых детей. – Это будет очень сложный сейд! Уйдёт целая ночь, но уже утром я освобожу дракона.

Сол кивнул, не задавая вопросов, и я не стала задавать их тоже, хотя мне и было дико любопытно, как выглядит ритуал сейда на практике. Обычно вёльвы проводили его без свидетелей, уединяясь и взывая к Волчьей Госпоже, но в такой тесной хижине с одними лишь бумажными перегородками Хагалаз некуда было деться. Впрочем, она, кажется, и не нуждалась в личном пространстве, уже спустя пять минут закружив вокруг обеденного стола, посуда на котором сменилась на ритуальные атрибуты: дымящиеся кадильницы, оловянные серпы, подковы, пряжу и веретено. Укутанная в лоскутное одеяло, я подглядывала за ней с жёсткой соломенной постели, пока у меня в ногах урчал белый кошачий клубок, а за спиной сопел Солярис. Удивительно, но тот не стал ворчать, что на одной кровати со мной ему будет тесно, а просто отнял у меня подушку и отвернулся к противоположной стене.

В какой-то момент Хагалаз вдруг тихо запела:

– Великанов я помню, рождённых из неба. Я помню плоды на ветвях волчьего древа…

Я почувствовала, как меня клонит в сон от её голоса, но запретила себе закрывать глаза. Не прекращая напевать, Хагалаз раздвинула руками дырявые шторы, которыми был завешан её шкаф возле алтаря, и достала с верхней полки большое круглое зеркало в обрамлении золотой лепнины. Вёльва поставила его на пол и села рядом – спиной к постели и боком к белому пламени в камине. Несмотря на то что зеркало помутнело от времени и пошло трещинами по краям, я легко разглядела в нём своё полусонное лицо, но не успела смутиться, как Хагалаз усмехнулась и повернула зеркало чуть правее и выше.

В нём отразился жемчужный затылок Соляриса, лежащего за мной на высокой подушке, а вместе с ним отразился и серебряный ошейник, блестящий на его шее.

– У каждой вещи есть своё прошлое, – прошептала Хагалаз вдруг, и я не сразу поняла, что обращается она ко мне. – Ты можешь расспросить вещь о нём, как расспрашиваешь человека. И пускай у каждой вёльвы свой собственный сейд, неподвластный никому, кроме неё, вещь может рассказать многое. Этих знаний недостаточно, чтобы сломать, но достаточно, чтобы надломить.

Сол за моей спиной беспокойно заворочался. Я услышала тихий стон, будто ошейник начал сильнее стягивать его шею, и Хагалаз, наклонившись к зеркалу, улыбнулась мне в отражение. Затем она подняла руки и показала мне ладони: в правой у неё лежал чёрный гагат, а в левой – соколиное перо.

– Хочешь, я научу тебя? – спросила Хагалаз едва слышно. – Сможешь увидеть, что за история стоит за этой прелестной картиной… или за чем угодно, о чём захочешь узнать правду. Нужно лишь принести Волчьей Госпоже два дара: один – тот, что олицетворяет тайну, которую хочешь разгадать, а второй – что олицетворяет разгадку. Потом тебе нужно посмотреть в зеркало так, чтобы в нём вместе с твоим лицом отразилась твоя тайна, и спеть песню: «Великанов я помню, рождённых из неба. Я помню плоды на ветвях волчьего древа. Я помню, как боги взрастили из гнили цветок. Я помню, как плавились звёзды, когда пришёл Солнца…»

– Хватит. – Песню неожиданно оборвал жёсткий голос за моей спиной. – Рубин не будет заниматься сейдом!

Я не успела даже возмутиться, как надо мной протянулась когтистая рука и, схватившись за край бумажной ширмы у постели, подвинула её так, чтобы полностью отгородиться от происходящего. Когда Хагалаз по ту сторону снова запела и по воздуху потёк приторный запах подпалённой бузины, Солярис насильно перевернул меня на другой бок лицом к себе, как ребёнка, и лишь фыркнул в ответ на моё негодующее ворчание.

– Спи, – велел он, снова смыкая веки и пряча от меня золото глаз, загоревшихся в темноте, что распростёрла над нами ширма. – Нам вставать с рассветом, а ты ерундой страдаешь.

– Сейд не ерунда. Я женщина, а большинство женщин склонны к сейду по природе! – пробурчала я, зарываясь в одеяло.

– Это не игры, Руби, – жёстко сказал Солярис, снова открыв глаза. – Сейд всегда взымает плату, и плата эта – жизнь. К тому же ты не вёльва – ты принцесса. Не стоит мешать одно с другим, иначе можно поплатиться вдвойне.

Я поджала губы, вспомнив об Обероне – принце, решившем стать сейдманом втайне от всех, возможно, даже от моего отца, – и вдруг почувствовала горячее дыхание на кончике своего носа. Между нашими с Солом лицами не было и нескольких дюймов, настолько тесно он придвинул меня к себе, когда ворочал с боку на бок. Его жемчужные волосы запутались и переплелись с моими, раскиданными по подушке, а сильная рука так и осталась лежать на моей талии. Изумрудная серьга в левом ухе соприкасалась с моею в правом. Я подарила её Солу, как Кроличья Невеста в одной из баллад подарила Медвежьему Стражу вербеновый цветок, который он с тех пор носил в качестве броши. В детстве это казалось мне просто милым, но сейчас же я видела в этом нечто большее.

«Вы влюблены!» – воскликнул Кочевник тогда у костра.

Мы влюблены? Нет, я всегда была и буду для Соляриса ребёнком, о котором он заботится – сначала вынужденно, а потом по привычке. Значит, это…