Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 91

Назначить встречу здесь захотела Гарнет. Но даже если ее любимый решил, что это глупость, он не подал виду. (Ведь Гидеон был так вежлив. Так безучастно учтив. Гарнет однажды услышала, в саду, дождливым августовским днем, как на него накричала сама Лея: Что еще за манера, изображать эту невыносимую воспитанность передо мной, твоей собственной женой, которая знает тебя как облупленного!) Он лишь кивнул и повторил назначенное время, торопливо, озабоченно: в час пополуночи.

Задолго до заветного часа Гарнет выскользнула из комнаты и прокралась по продуваемой сквозняком лестнице на третий этаж, отважившись взять лишь коротенькую свечу (пламя которой, прикрываемое ладошкой девушки, бешено трепыхалось) — из боязни быть застигнутой. Замок Бельфлёров внушал страх даже при свете дня: в нем было немало переходов, закутков и темных ниш, куда, казалось, никогда не ступала нога человека; и, конечно, прислуга — кто поглупее из женщин и даже некоторые мужчины — в открытую болтала о привидениях. Но Гарнет в них не верила. Ей с трудом удавалось поверить в реальность живых людей, из плоти и крови, даже в саму себя, не говоря уж о рожденном ею ребенке. Грубые растяжки внизу живота да непроходящее томление в грудях, даже по прошествии нескольких месяцев — вот и все, что напоминало ей о физических последствиях родов.

В ходе подготовки к приезду в замок большого количества гостей по случаю празднования дня рождения прабабки Эльвиры во всех комнатах сделали уборку, и во многих — в частности, в той самой — перетянули мебель и положили новые ковры. Так что в первый момент Гарнет была приятно удивлена. Отвратительной грязной подстилки, на которой тогда спал Гидеон, уже не было, вместо нее лежал небольшой нарядный ковер с толстым ворсом. Еще в комнате были стулья, бюро, большое зеркало, несколько столиков с мраморной инкрустацией — и, разумеется, кровать, двуспальная, под балдахином, со взбитыми подушками, под плотным малиновым покрывалом. Вдруг, вся вспыхнув, Гарнет увидела справа от кровати при неверном свете свечи (может быть, ей показалось, ведь освещение и впрямь было неверным) гобелен с весьма щекотливым сюжетом: едва одетая пара влюбленных, женщина и мужчина, оба дебелые, крепкие и явно горящие желанием предаться любви, которых внезапно спугнул… кто бы вы думали? — маленький сластолюбец Купидон, ведущий вниз по лестнице лошадь с неправдоподобно длинными ресницами и лукавым, совершенно человеческим взглядом. Любовники застыли на месте от изумления: а кто бы не удивился такому дефиле?

Гарнет все глазела на удивительную сценку (и никак не могла решить — непристойная она или всего лишь игривая; но так или иначе гобелен следовало снять и спрятать в самый глубокий подвал), но тут услышала в коридоре шаги. По какой-то причине (неужели она и сейчас сомневалась в верности своего возлюбленного слову?) в первый миг она подумала, что к комнате приближается не Гидеон, а кто-то другой. Один или двое слуг замка оказывали ей недвусмысленные знаки внимания — разумеется, с негодованием отвергнутые; кроме того, все знали, что бедняга Хайрам подвержен лунатизму, который, к сожалению, стал проявляться с новой силой после продолжительного затишья; да и бесчисленные кошки, среди которых встречались крупные экземпляры, беспрепятственно бродили по ночному замку. Она так и стояла в умоляющей позе, прикрывая рукой свечу, эта юная женщина, которая, несмотря на то что стала матерью, несмотря на свою страсть, выглядела едва ли не ребенком, — стояла и смотрела на дверь, словно там мог появиться кто угодно.

Но, конечно, вошел именно Гидеон, с фонариком в руке — вошел порывисто, но без спешки. Он невнятно поздоровался и хотел взять ее за руку (но тут она — Господи, какая нескладная! — дернулась, потому что держала свечу и не хотела ее уронить, но, естественно, уронила; и ее возлюбленный, чертыхаясь, был вынужден искать ее, ползая по ковру), но в конце концов сумел поцеловать ее в лоб. Но что-то было не так. Она чувствовала, знала это, совершенно точно.

И все же она заговорила, схватив его за руку. Заговорила торопливо о своей любви к нему, которая не шла на убыль, напротив, только возрастала — да, она знает, она обещала, что больше они не будут говорить об этом, чтобы не мучить друг друга. Но ей пришлось нарушить свою клятву: ее жизнь так пуста, так несчастна, ничтожна. И тем более невыносима, что его жена (которая хотела, как лучше — Лея всегда хотела, как лучше) постоянно говорила, мол, надо бы подыскать ей «подходящего» мужа и даже расспрашивала знакомых о достойных холостяках или вдовцах в округе. Так вот не мог бы он — разумеется, осторожно — поговорить с женой? Неужели она, Лея, не понимает, как сильно такие разговоры ранят Гарнет? Разве он сам не понимает? Впрочем, не в этом главная причина ее несчастья, он ведь знает. Даже расставание с Кассандрой — что было ей как нож в сердце — не самая главная причина.

И тут, неожиданно, в отчаянии, она бросилась ему на шею.

Гидеон обнял ее, но как-то неловко. Он мягко похлопывал ее по спине, что-то неразборчиво бормоча; в общем, вел себя, как подобает Гидеону Бельфлёру — как, скорее всего, повел бы себя любой Бельфлёр на публике, если вдруг, безо всякого предупреждения, незнакомый человек, явно вне себя от горя, упал бы в его объятия.

От рыданий тело ее ослабло. Она знала — на самом деле, знала с того мгновения, как он вошел в комнату, — да что он больше не любит ее. (И мимолетная мысль, даже не вполне сформировавшаяся, об этой большой удобной кровати — как бесконечно она будет терзать ее, бедную, униженную Гарнет Хект!) Но девушка не владела собой: Я люблю тебя, и не могу разлюбить тебя, ты царь среди мужчин, нет, я не смогу разлюбить тебя, прошу тебя, Гидеон, прошу тебя, не бросай меня! Разве я не пожертвовала своим ребенком ради тебя, ради твоего блага? Разве не обрекла себя на постоянное горе, зная, что мое дитя вырастет вдали от меня — даже если она будет знать, что я ее мать, всё же…

Гидеон отступил, моргая. Потом произнес:

— Что ты сейчас сказала?

— О Кассандре? Я просто…

— …пожертвовала ради меня? — переспросил он озадаченно. — Но что ты имеешь в виду?

— Просто я думала…

— Лея сказала мне, что это ты умоляла ее забрать ребенка; мол, он тебе не нужен — ведь он сводит на нет твои шансы выйти замуж. Так что ты имеешь в виду, говоря, что отдала ее ради меня?

Он уставился на нее с таким изумлением, с таким явным выражением тревоги, но тревоги чужого человека, что Гарнет едва не лишилась чувств. Она пролепетала:

— Я думала… просто я думала… Понимаешь, Лея и Хайрам пришли навестить миссис Пим, и… И — как-то вдруг они всё узнали… Я смутно помню, как именно… Я вообще теперь многое помню так смутно… О Гидеон, я ведь думала, это ты… Что за этим стоишь ты… Что ты послал их — ее, — чтобы они принесли тебе твоего ребенка… Чтобы защитить ее, как члена семьи — конечно, так, чтобы не узнала Лея, — и я думала… — Гарнет уже шептала. — Я думала даже, может, ты так хочешь проверить, как сильно я люблю тебя…

Гидеон снова отступил. Он надул щеки, выпятил нижнюю губу и шумно дунул вверх, так что шевельнулись волосы на лбу, — так обыкновенно делал Юэн, желая выразить возмущение со смесью насмешки и недоумения…

— Это не так… — пробормотал он.

— Гидеон! — воскликнула Гарнет, протянув к нему руки и сделав несмелый шаг. — Ты хочешь сказать… то есть… Тебе — как отцу Кассандры — она на самом деле не нужна?

Он отступил еще дальше, избегая ее прикосновений. Ее пальцы коснулись его рукава, и он не глядя смахнул их. Казалось, он молчал целую вечность… На его лбу билась одна жилка, на кадыке вторая.

— …значит, это все Лея… Это ее идея… Она знает… Должна знать… Но зачем она так поступила…

— Ах, чтобы унизить меня… и тебя тоже… Или есть иная причина…

— Гидеон, — произнесла Гарнет еле слышно. — Прошу, скажи мне: ты не просил ее принести ребенка в замок? И даже сейчас она тебе не нужна? Тебе, отцу Кассандры, девочка совсем не нужна?