Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич - Страница 31

Рождение нового глобального проекта связано с именем лорда Маунтбеттена, в том же самом 1967 году выдвинувшего концепцию «невидимой Британской империи», основанной на высвобождении накопленной мощи Сити от мертвящих оков одновременно обветшалой и заскорузлой государственной бюрократии.

Идея заключалась в переносе реального центра власти с национальных по своей природе и ограниченных этим государственных структур в наднациональные по своей природе финансовые структуры, традиционно базирующиеся в Англии, рассматривающие её как свой естественный ресурс и обслуживающие интересы её элиты. В симбиозе административной и денежной властей, создавшем Британскую империю с созданием Банка Англии в бесконечно далеком 1694 году, с административно-политическим крахом этой империи центр тяжести просто перемещался «на другую ногу».

Новой Британской империей призвана была стать сеть охватывающих весь коммерчески активный мир банков, действующих вне крайне жесткого в то время национального регулирования (надежно ограничивающего финансовые спекуляции в интересах реального сектора на основе исторической и административной памяти о спекулятивном разгуле эпохи prosperity[72] 20-х годов, приведшего к срыву в ад Великой депрессии), в его «порах» – в юрисдикциях со специальными налоговыми режимами по английскому праву в интересах в конечном счете лондонского Сити, но через него – и английского государства, и общества в целом.

Ключевым конкурентным преимуществом этой распределенной банковской сети, помимо крайне удобного самого по себе английского права, была фактически полная свобода (благодаря слабости государственных образований, в которых размещались её узлы) от государственного регулирования, в то время весьма жестко ограничивавшего финансовые спекуляции в интересах экономической стабильности.

Освобождение от него открывало головокружительный простор для глобальной спекулятивной деятельности, – и, соответственно, стремительного наращивания не контролируемых государствами прибылей, а значит, и политического влияния – как национального, так и глобального.

«Невидимая Британская империя», призванная прийти на смену обанкротившейся, была, как и прежняя, симбиозом государства и Сити, но всецело развернутым во внешний мир и полностью освобожденным поэтому от влияния капитала реального сектора и народных масс (а тем самым и от влияния их обюрократившихся и деградировавших представителей; не стоит забывать, что послевоенная национализация базовых отраслей в условиях деградации английского государства привела, хотя и к менее глубокой, но всё же вполне очевидной деградации управляющих этими отраслями).

Государство вносило в этот механизм наиболее благоприятное для спекулятивной деятельности английское право и минимально необходимые организационные и силовые структуры (прежде всего в виде спецслужб, сохранивших значительное влияние на управление большинством формально освободившихся колоний [150]), банки Сити – многообразные коммерческие и некоммерческие связи, понимание реальной конъюнктуры и финансовые технологии.

Однако у истощенной Англии не было самого главного для реализации этого весьма привлекательного плана: денег.

Причём брать их у основного стратегического соперника за влияние на Запад и бывший колониальный мир – США – было категорически нельзя. Такое обращение за помощью автоматически привело бы к переходу всей создаваемой международной структуры под их контроль. В результате «теневая империя» неминуемо сформировалась бы в качестве новой уже отнюдь не Британской, а Американской империи (что, как мы знаем, в итоге и произошло).

Кроме того, у окончательно завязшего как раз в то время во Вьетнаме и находившегося на грани неотвратимого банкротства (которое наступило в 1971 году отказом от обязательств по обмену доллара на золото) американского государства необходимых средств также попросту не было.

Лорд Маунтбеттен (а скорее, его более осмотрительные и потому не влипшие в Историю, в отличие от него, советники и партнеры) нашел парадоксальный выход, свидетельствующий о сохранности британского политического гения: вслед за американскими банкирами, создававшими ФРС на деньги Николая II (80 %) и императорского Китая (20 %) [59], он положил в основу создаваемой им империи русское золото, – в то время, разумеется, золото Советского Союза [83].

Этот подход вполне укладывался в русло набиравших в то время под влиянием первой научно-технической революции политическую силу теорий конвергенции и перехода власти от идеологизированных политиков к концентрирующимся на решении конкретных вопросов свободным от идеологических шор технократам.

Перед Советским Союзом, уверенно росшим в то время на фоне начинающегося упадка Запада, проект Маунтбеттена распахивал новые (хотя и заведомо мнимые в силу второстепенного положения СССР как не более чем «кошелька» этого проекта) стратегические перспективы, вплоть до надежд на овладение Западом изнутри. (Указанные надежды сыграли значимую роль в парадоксальном отказе Советского Союза от использования исторического шанса в биполярном противостоянии, предоставленного ему банкротством США в 1971 году; правда, основная причина, конечно же, заключалась в совершенно ином факторе – в глубоком буржуазном перерождении к тому времени советского руководства [18].)

Только что пришедшему к власти Брежневу данный проект позволял рассчитывать на использование энергии рыночных отношений в интересах развития социализма на международной арене, гармонично дополняя рыночные же обещания реформы Косыгина-Либермана (её провальный характер проявится лишь через пару лет, с разрушением товарно-денежной сбалансированности потребительского рынка и появлением «колбасных электричек» в 1969 году, а осознан будет ещё позже – и то так и не полностью).

Столь же гармонично данный проект дополнил и внутреннюю переориентацию управляющей системы Советского Союза с натуральных на денежные показатели, вызванную невозможностью продолжать планировать развитие в натуральных показателях из-за вызванного научно-технической революцией качественного усложнения номенклатуры производимой продукции и, соответственно, непосильного (в условиях отвлечения критически значимой части компьютерных мощностей на нужды обороны) усложнения процедур натурального планирования.

Этот переход от натуральных к денежным параметрам планирования перевел всю систему мировосприятия советского управления на денежный, то есть объективно буржуазный лад и вполне естественным образом привел к его исключительно быстрому по историческим меркам буржуазному перерождению и, затем, к самоуничтожению [18].

С узко политической точки зрения связанная с этим проектом активизация внешних контактов позволяла Брежневу создать в качестве личной социальной базы качественно новый пласт советской управленческой и, шире, общественной элиты, ориентированный прежде всего на внешнеэкономические отношения с Западом. (Этот пласт был окончательно сформирован наращиванием экспорта нефти и газа в рамках созданного США механизма нефтедоллара и уже к середине 70-х годов превратился в ударную внутриполитическую силу уничтожения Советского Союза, – так называемых «внешторговцев», – обеспечив затем стремительное продвижение к власти Горбачёва и его самоубийственную политику)

Однако, как только «проект Маунтбеттена» развился до такой степени, что стал заметным со стороны, его вполне закономерно и неизбежно взяли под контроль США как качественно более сильный, чем Англия, участник международной конкуренции.

В результате советское золото стало ресурсом реализации антисоветской политики (в том числе и силами самой советской элиты) ещё в большей степени, чем российское золото, вложенное в ФРС и ставшее уже через три года после этого ударным инструментом сокрушения Российской империи (с предельной наглядностью схема использования стратегами Запада советских ресурсов, непосредственно управляемых неизбежно близорукими советскими тактиками, в антисоветских целях видна на примере Солженицына [17]).