Левый берег Стикса - Валетов Ян - Страница 50
- Предыдущая
- 50/116
- Следующая
Принцип — «расти или умереть», вынес приговор «карманным» банкам. Их имущество и активы были мгновенно растащены более удачливыми и крупными сотоварищами. Банки разворовывались, разорялись, закрывались из-за невыполнения требований Национального банка, продавались, меняли сферы влияния. Но тенденция была очевидна: их становилось все меньше, а спрос на их услуги рос с каждым днем.
В стране ни на минуту не прекращался передел рынков. Перед соблазном больших денег, понятия порядочности и нравственности взаимоотношений в бизнесе и в жизни, превратились в фикцию и, перекочевав в труды и статьи социологов и философов, стали называться «нравственным императивом». Красиво, сложно и непонятно для непосвященных. Нравственность, честно говоря, хорошо подпорченная ещё за годы советской власти, совершенно по Марксу, (что был вынужден признать даже Гельфер), сдалась — прибыли на милость. Сообщения о заказных убийства и кровавых перестрелках, уже не вызывали у обывателя первобытного ужаса, а, скорее, считались некой частью производственного процесса у негоциантов новой формации.
Взорвать кредитора было дешевле, чем вернуть долг, застрелить конкурента проще, чем выиграть борьбу с ним, сдать партнера бандитам или силовикам, легче, чем честно поделиться. Старая система ценностей не мутировала, не подверглась изменениям, а просто самоуничтожилась для абсолютного большинства. Безнаказанность растила вседозволенность, законы подменялись «понятиями», но и их никто не торопился выполнять. Для всего этого было выдумано новое слово — «беспредел», которое лучше всего отображало текущий момент и определяло его квинтэссенцию.
Как справедливо отмечал юрисконсульт банка, господин Калинин (обычно, после полуночи, в сигаретном дыму и после рюмки коньяка) — сие есть не последствия государственной политики, а сама политика государства.
Система, выстроенная Красновым несколько лет назад, просто не выдержала бы ни роста объемов, ни изменений в количестве и качестве поставленных задач. Поэтому банк все время жил в условиях перестройки и в прямом и в переносном смысле слова. Острая нужда в площадях, кадрах, оснащении не оставляли возможности для промедления. Каждый день требовал решения огромного количества мелких задач, без которых не были бы решены задачи глобальные. Ошибка на уровне клерка могла повлечь за собой непредсказуемые последствия для всей системы. Сталинская фраза: «Кадры решают всё!» вновь обрела крылья.
Отцы-учредители, смирившись с тем, что платить, всё равно, придется, приняли соломоново решение — помогать избирательным штабам обоих кандидатов в президенты, что Краснов с командой и начали осуществлять в режиме строгой секретности. Ласковая корова кормила двоих телят, чтобы не проиграть в любом случае. Телята довольно «зачмокали», нащупав желанное вымя, и давление на банковские структуры ощутимо ослабло. Оставалось только надеяться, что выигравшая сторона никогда не узнает о поддержке конкурента. А если узнает, то добродушно посмеётся. Победитель должен быть милосерден. Если, конечно, может себе это позволить.
В этом состоянии — аврала и тотальной реорганизации, банк стремительно влетел в 1994 год — год выборов и новых возможностей.
Отъехав на несколько кварталов от ресторана, Худощавый и Камен поменялись местами. Худощавый занял место за рулем, а болгарин, усевшись на заднее сидение, рядом с Костей, попытался, с помощью Краснова перевязать голову. Ухо, разорванное автоматной пулей, здорово кровило. Повязку было делать не из чего, но с помощью носового платка и оторванного рукава рубашки, что-то подобное соорудить удалось. Камен ругался по-русски и по-болгарски, шипел. Платок сразу окрасился кровью и Костя подумал, что через десять минут его придется менять. Болгарин был бледен от шока и потери крови, а кровотечение продолжалось, хотя не такое сильное, как раньше.
Худощавый вел машину, избегая оживленных, в вечернее время, улиц. Навстречу им пару раз проносились полицейские машины с включенными проблесковыми огнями, машины «скорой помощи», полицейские на мотоциклах. Судя по количеству полицейских и медиков, которые стягивались к центру города, переполох был сильным.
— Куда мы едем? — спросил Краснов, глядя на мелькание зданий за окнами.
— К герру Штайнцу, — отозвался Камен. Худощавый даже ухом не повел. — Нам приказано доставить тебя туда.
Он замолчал на несколько секунд.
— Кто-то сильно не любит тебя, парень. Что ты сделал военным?
— А причем тут военные?
Несмотря на то, что ситуация к шуткам не располагала, болгарин осклабился, показывая безупречные зубы — образец хорошей работы дантиста.
— Ты думаешь, те, кто стрелял в тебя из консерватории? Один, правда, «бык» из русской группировки. У него на лбу это написано было. А двое других — вояки. Это я тебе говорю. Можешь мне поверить.
— У меня нет отношений с военными.
— Значит, у кого-то они есть, — легко согласился Камен. — Ты удивлен?
Краснов, скорее был испуган, чем удивлен. Напуган, как может быть напуган человек, сталкивавшийся с насилием только на экране, и вдруг осознавший, что насилие в реальной жизни, вовсе не такое глянцевое и эстетично-целлулоидное, как в кино.
У насилия есть свой запах — и это запах пороха, опаленной и разорванной плоти. И запах крови — тяжелый, густой, соленый. И страха. И смерти. И те, кто падает от выстрелов, уже не встанут по команде «Снято!», и не пойдут пить кофе, пока пиротехники готовят следующий дубль.
Двое, спасшие Краснову жизнь, были профессионалами. И, если один из них говорил, что к перестрелке имели отношение вояки, то, скорее всего, знал что говорил.
— Нет, не удивлен, — сказал Костя.
— Когда тебе скажут, что русские ушли из Германии, не верь. Они никогда ниоткуда не уходят.
Худощавый сказал что-то на незнакомом Краснову языке. Болгарин коротко хохотнул.
— Russian are forever… — сказал Худощавый на английском, очевидно, специально для Кости, и бросил быстрый взгляд через плечо..
— Тебе повезло, — резюмировал Камен, трогая рукой быстро набухающую кровью повязку. — И нам повезло. И Францу повезло. Мне тоже повезло. Живы — и хорошо.
В кармане у Худощавого зазвонил мобильный телефон. Он, не глядя, сунул трубку через плечо, и на звонок ответил Камен. Он говорил по-немецки, быстро, так же четко, как минуту назад по-русски, с тем же жестким акцентом. Повесив трубку, он отдал команду Худощавому, тот кивнул и прибавил ходу.
— Дитер ждет тебя на частном аэродроме. Бывший ваш — военный. Двадцать пять километров от города. Мы едем туда. Сейчас проверим, нет ли хвоста.
Но хвост, к сожалению, был. Если бы не чутье и водительское мастерство Худощавого, то никто и ничего бы и не заметил. Черная «Ауди 8» висела сзади настолько профессионально, что если бы не трюк с погашенными фарами и темным переулком — они бы благополучно довели сопровождение до точки встречи.
Болгарин выматерился и полез на переднее сидение, протискиваясь между креслами и пригибая голову, чтобы не задеть повязку.
Час был еще непоздний. Машины сновали во всех направлениях, но если в центре пробки возникали постоянно, то, по мере удаления от него, заторов не было, но и автомобилей было немало. Это играло на руку преследователям, заставляя Худощавого снижать скорость, а вот уйти от погони в такой толчее было проблематично — мешали и движение, и светофоры, и ширина улиц. Люди в «Ауди», убедившись, что слежка обнаружена, стесняться перестали, и их машина, черной лакированной глыбой, повисла на минимальном расстоянии. Некоторое время Худощавый держал дистанцию постоянной, но на одном из перекрестков рванул на желтый, используя всю мощь шестилитрового двигателя. Водитель «Ауди», отделенный от них старенькой «шкодой» и «Трабантом», втиснулся между рядами и вылетел на перекресток уже на красный, зацепив «Трабант» задним левым крылом. От задетой машинки во все стороны полетели куски картона, истошно завыли сигналы, но «Ауди», скользнув в поток, между начавшими движение автобусом и «Жигулями», проскочило под носом у темно-синего «варбурга», водитель которого, с перепугу, ударил по тормозам изо всех сил. Задрав багажник, «варбург» встал, как вкопанный, и тут же в него врезался старый «Мерседес», с гребешком «такси» на крыше. Загремел сминаемый металл, зашлись в крике клаксоны. В образовавшуюся кучу, как танк на бруствер, влетел автобус, опрокидываясь на бок.
- Предыдущая
- 50/116
- Следующая
