Левый берег Стикса - Валетов Ян - Страница 42
- Предыдущая
- 42/116
- Следующая
— Не перебивай. Меня.
Он вздохнул глубоко, со всхлипом, а потом продолжил, не повышая голоса.
— Они били меня ногами. По ребрам. По гениталиям. По лицу. Они говорили, что родина меня ждет. Что я, жидовская морда, должен быть рад, что я вернулся на родину. Что в честь этого я должен выпить и закусить. И лили в рот водку. Мимо, в десяти метрах, ехали машины. А они били меня, и пили сами. Если бы они просто убили меня — было бы легче. Я не знаю, сколько это продолжалось. Может быть — час. Или меньше. Потом они помочились на меня. И тут подъехал милицейский «газик». Патруль. Они показали документы и предложили патрулю поучаствовать в развлечении. Один так и сказал: «У нас тут один жидок на воспитании. Может, поучите его родину любить?». Но они испугались, наверное, уехали. Их старший, тот, что первым подошел ко мне на Таганке, сел на корточки, и говорит, ласково так, что будь его воля, он бы такую падаль, как я за тысячу верст никогда не тащил бы. А кончил бы меня прямо там, у москалей, чтобы у них головняк с трупом был. Но ты, сука, кому-то из старших, там, в Днепре, сильно нужен. Поэтому живи. Пока. Только помни, что это не надолго. И Бога благодари, что тебя, падаль, из самой бывшей столицы на «БМВ» везут занятые люди. Хоть и в багажнике, а персонально везут. И выпить за дорогу домой дали, хотя где у тебя, банкира хуева, дом, хер его знает.… Швырнули в багажник и поехали дальше. Еще пару раз где-то останавливались. Потом загнали машину куда-то, наверное, в гараж. Я не кричал. Чего кричать? Потом привезли сюда. И ты хочешь сказать, что все уже кончилось?
Он смотрел прямо ей в глаза, но уже не с ужасом, а с яростью. За столько лет знакомства она никогда не видела, как Артур приходит в ярость. Всегда корректный, спокойный, легко находящий общий язык с любыми людьми — за какие-то сутки изменился до неузнаваемости. Как же надо было испугать и унизить человека, что бы после перенесенного, он впал в такое состояние. Такими глазами мог смотреть берсерк, но не Артур Гельфер, не способный обидеть и муху.
— В этом толстом теле есть дух, — подумала Диана. — Настоящий дух. Дух бойца. Только он не умеет драться так, как они. Но если доберется до горла, то загрызет. Или задавит голыми руками. Не надо было им так его унижать. Ох, не надо было.
И вдруг, за спиной Гельфера, она увидела сына, стоявшего в полуоткрытых дверях детской. Он смотрел на неё, чуть нагнув голову, исподлобья, плотно, в линию, сжав губы, приподняв плечи. И в его глазах Диана тоже не увидела страха. Только жесткую решимость драться до конца. Уловив направление ее взгляда, Гельфер моргнул и оглянулся. Несколько секунд они с Марком смотрели друг на друга, а потом Артур спросил, обращаясь к ней:
— Он знает?
— Да, — сказал Марк. — Знаю.
— Может быть, это и хорошо, — произнес Арт. — Двое мужчин гораздо лучше, чем один.
Внизу неразборчиво бубнили чужие голоса.
Столик, который заказал Франц, располагался достаточно далеко от дверей. Скорее инстинктивно, чем по расчету, Краснов расположился лицом к входу — место мэтра было хорошо видно через плечо Франца. За столиком они были втроем — он сам, Глоба и Франц фон Бильдхоффен.
Катенькина устроили у стены, слева, за маленьким двухместным столиком, освещенным небольшой лампой с матерчатым, расшитым шелком, абажуром. В полумраке зала Краснов не сразу рассмотрел, как в помещение скользнули двое охранников, виденные им в вестибюле отеля — Худощавый и Турок, как он их окрестил, и заняли места справа от входа, почти напротив входа в кухню. С их позиции прекрасно просматривались обе двери и зал, а их самих Краснов видел за спиной Глобы.
Жилет Косте отчаянно мешал, но снять его было бы затруднительно — и места нет, и спрятать некуда. Было неудобно и душно, несмотря на кондиционированный воздух.
Франц заливался соловьем. Он, то трещал по-итальянски, обсуждая с сомелье карту вин, то шутил с мэтром, то советовал Косте и Глобе при выборе блюд, в общем, вел себя, как полагается чуть не в меру гостеприимному хозяину, скорее славянину, а не чистокровному немцу благородных кровей. Впрочем, он всегда нравился Краснову именно своей несхожестью с соотечественниками, своим несоответствием с титулами и происхождением, швейковским юмором и оптимизмом. При этом он настолько гармонично вписывался в любой интерьер, что выглядел на своем месте везде — и в современном банковском кабинете, и дешевой пивной на окраине Мюнхена, где когда-то они с Костей заканчивали обмывать свое знакомство в почти невменяемом состоянии.
И в интерьере этого дорогого итальянского ресторана Франц смотрелся просто и органично, как завсегдатай. Впрочем, он и был завсегдатаем во всех приличных ресторанах Берлина, куда переехал с Западных земель год назад — как холостяк, женолюб и настоящий эпикуреец он не ел дома никогда. Но было бы ошибкой полагать, что кроме вин, пива и еды фон Бильдхоффен ни в чем не разбирался. В свои тридцать пять, этот блестящий выпускник юридического факультета Сорбонны и Гарвардской Финансовой Школы, был хорошо известен в банковском бизнесе по обе стороны Атлантики.
Но сейчас его финансовый гений спал, а гений кулинарный жил полной жизнью — и, несмотря на усталость и нервное напряжение, Краснов не мог не отметить, что вино, выбранное Францем, превосходно, горячие закуски изысканы и нежны. А на, отказавшегося от вина в пользу водки, Андрона Глобу, Франц посмотрел, как повар на таракана. Хотя Андрон, страдавший язвенной болезнью много лет, красного вина не пил совсем.
Официанты, по-рыбьи плавно, скользили в изысканном интерьере ресторана, между столами, покрытыми тяжелыми тёмно-синими скатертями, исчезали неслышно за портьерами, закрывавшими вход в кухню. По украшенному лепниной и фресками потолку, по колонам из искусственно состаренного мрамора, колыхались тени от горящих на столах, в стеклянных шарах, свечей разбавленные светом от скрытых под абажурами настольных ламп.
Время живой музыки не наступило, за небольшим концертным роялем еще никого не было — он посверкивал черным боком из-под наброшенного на него в художественном беспорядке синего бархата. Но тихая фортепианная музыка все-таки доносилась из скрытых в стенах акустических колонок.
Зал был почти полон, свободные пока столики уже заказаны — на каждом виднелись изящные серебряные таблички «Резервировано».
Разговор на русском, который Краснов вяло поддерживал, неторопливо перетек от кулинарной сферы к сфере деловой. Оптимистически настроенный Франц пророчил скорое вхождение Украины в мировую финансовую систему и открытие отделений зарубежных банков во всех крупных украинских городах. Реалист Глоба эту возможность, в скором времени, отрицал, но, в перспективе, с таким ходом событий соглашался. Краснов же, прекрасно понимавший ситуацию, утверждал, что если такое и произойдет, то лет, этак, через 15 — 20, но не ранее. Франц требовал аргументов, рисовал блестящие перспективы — снижение учетных ставок, изобилие ресурсов.…Все кивали. В общем, шел типичный застольный разговор, только на западный манер — в трезвом состоянии, при котором каждая сторона, прекрасно осознавая тщетность беседы, излагает идеи для поддержания взаимного интереса.
Краснов не мог сосредоточиться на беседе, продолжая внимательно следить за публикой входящей и покидающей зал. Публика, все более, была почтенная. Мужчины в дорогих костюмах и смокингах, дамы в вечерних платьях. Конечно, не высший свет — для этого заведение было простовато, но ни один входящий в ресторан не вызывал у Кости чувства диссонанса, а, значит, и чувства тревоги. Вполне возможно, что Дитер преувеличивал реальность силового решения событий. Или неизвестный противник был умнее, чем предполагалось. После третьей перемены блюд, когда Франц, извинившись, ушел в туалет, Глоба, слегка разгоряченный выпитым, сказал Краснову:
— Что-то вы, Константин Николаевич, сегодня какой-то не такой. Случилось что?
— Да нет, Андрон Сергеевич, все в порядке. Устал, наверное. И голова побаливает. Еще завтра в Кёльн лететь.
- Предыдущая
- 42/116
- Следующая