Мельница желаний - Гурова Анна Евгеньевна - Страница 5

«Как бы они его пополам не разорвали!» Ильмо отбросил в сторону самострел. Если хищник из дупла – хийси, лесная нечисть, то оружие тут не поможет. Но и против хийси у охотников есть приемы. Рука сама потянулась к шее и сорвала с кожаного шнура оберег – можжевеловую плашку с выжженной «елочкой», знаком громовой стрелы Таара, хозяина небесного огня.

Так пропел Ильмо, направив оберег на врага, и почти сразу ладонь налилась теплом, перерастающим в обжигающий жар. Память о небесном огне возвращалась в «громовую стрелу», черный отпечаток, оставленный раскаленным железом заговоренного ножа ведуна – «хранителя имен». Хийси в дупле на миг замолк. Не выпуская из пасти ребенка, он настороженно уставился на сгусток враждебных сил в правой руке охотника. Однако через несколько мгновений он с удвоенной силой потащил добычу, стремясь поскорее скрыться в безопасности своего логовища. Женщина завизжала.

Когда Ильмо произнес последние слова руны-проклятия, ему показалось, что в его руке вспыхнуло солнце. Незримые лучи ударили в глаза хийси и ослепили его. Он заморгал, завертел головой и с поросячьим визгом полез задом в дерево. Ильмо сделал еще шаг вперед. Оберег тлел и дымился в его руке. У охотника темнело в глазах от боли, но он не выпускал плашку. Ему казалось, что боевой оберег пьет из него жизненные силы, что его собственная жизнь сгорает, как дрова в печи, служа пищей этому невидимому, но губительному для нечисти огню.

Ослепший хийси кинулся в бегство. Он выплюнул наконец ребенка, клацнул зубами на Ильмо и юркнул в щель. Тощая молодка тут же подхватила дитя, прижала его к себе и отбежала подальше, к деревьям, но не ушла, а осталась там, во все глаза глядя на поединок.

Дупло, в котором спрятался хийси, начало вдруг закрываться.

– Куда, выползок змеиный?! – процедил сквозь зубы Ильмо.

В руке у него, казалось, бушевало само мировое пламя. Края дупла задымились, но продолжали сдвигаться. Проклятый хийси еще сопротивлялся. За ним стояла сила испорченного, отравленного дерева, корнями уходящего в Маналу. До дерева остался один шаг, когда дупло закрылось, оставив в морщинистой коре глубокий кривой шов. Но это было уже не важно. Ильмо поднял оберег над головой, призвал Таара и впечатал пылающую плашку в середину шва. Дерево вздрогнуло от корней до вершины, заскрипели ветви, под корой злобно зашипел замурованный хийси. На обугленной поверхности отпечатался черный круг с громовой стрелой посередине.

Ильмо завершил руну как положено, отводя от себя и своего рода гнев поверженного противника, и только тогда отступил назад, шатаясь от боли и усталости. Вытер со лба пот левой рукой – на правую, обожженную, и взглянуть было страшно.

Ель угрожающе скрипела, тряся колючими ветками. Знак Таара явно пришелся ей не по вкусу. «Испорчено дерево, – устало подумал Ильмо. – Интересно, какой колдун сглазил его? Оно теперь ни на что не годно, только сжечь, и чем быстрее, тем лучше… А все-таки я его одолел!»

Охотник, не удержавшись, от души пнул кривой ствол – и обернулся. Женщина встретила его испуганным взглядом. Все стояла, словно околдованная, прижимая к груди спасенного ребенка. Дитя так и не пошевелилось. «Малец-то ни разу даже не пискнул, – встревожился Ильмо. – Не помер бы!»

– Ты что же забрела одна в корбу? – сердито спросил он. – Или совсем умишко растеряла? Или не знаешь, что это проклятое место?

Женщина молча смотрела на спасителя. Совсем молодая девчонка; юбка поношенная, рубаха штопаная, как с чужого плеча, даже кенги[8] на ногах не кожаные, а берестяные. Рабыня, что ли? На бледном лице выпученные водянисто-голубые глаза – глупые-глупые.

– Хоть бы о мальце подумала! Дай-ка его сюда, гляну, что с ним…

– А ты устал, охотник, – хрипло сказала вдруг молодка. – Его тебе не взять!

Ильмо взглянул на нее с удивлением… и тут ему вдруг померещилось, что девчонка как-то неладно усмехнулась – как оскалилась. Он отступил на шаг и в упор уставился на молодку, левой рукой неловко нашаривая на поясе нож. Чем дольше он смотрел на нее, тем ярче под человеческим обликом проглядывало нечто другое – поросшая редким белым мехом тощая тварь в обрывках платья…

Оборотень!

Росомаха, по лицу Ильмо поняв, что он распознал ее настоящее обличье, снова оскалилась, растянула губы в злой улыбке. Не как безответная рабыня, а как охотница над добычей – попробуй, отбери!

Несколько мгновений они мерялись взглядами. Ильмо шевельнул правой рукой и заскрипел зубами от боли. Тогда он левой рукой вытащил из поясных ножен охотничий нож – добрый, заговоренный, словенской работы. Вот же угораздило встрять в свару двух хийси! Оборотень-росомаха с древесным выродком добычу не поделила, а он ей еще и помог. Небось нарочно приняла вид девчонки, чтобы заручиться помощью охотника!

Росомаха – голова зверя на теле женщины – предупреждающе раскрыла красную пасть с мелкими острыми зубками, насмешливо улыбнулась, приподняв верхнюю губу и сморщив коричневый нос, и по-звериному легко отпрыгнула назад с прогалины в ельник. В тот же миг Ильмо с силой метнул нож, целясь ей в морду. Ловкий вышел бросок, даром что с левой руки. Раздался резкий вскрик, как будто бы издалека. Девчонка развеялась в воздухе, осыпались изодранные грязные тряпки – остатки рубахи и юбки, – и на землю упала мохнатая звериная тушка.

– Вот и поохотился, – выдохнул Ильмо и наклонился, чтобы поднять с земли ребенка.

– Иди сюда, дитя, не бойся…

Внезапно младенец, до того казавшийся мертвым или беспамятным, открыл глаза. Кровь застыла в жилах Ильмо: в левой глазнице ребенка было два острых зрачка. И эти жуткие глаза смотрели на охотника совсем не детским хищным взглядом.

– Теперь ты мой, карьяла, – странным придушенным голоском прошипело маленькое чудовище и подняло ручки, пытаясь ухватить измученного охотника за шею. Не осталось у Ильмо больше ни оберега, ни оружия, ни времени на раздумья. Вот сейчас бы схватить страшное дитя за ножки, ударить о корявый еловый ствол да отшвырнуть от себя подальше! Но Ильмо промедлил и упустил время. Подменыш крепко схватил его и, словно пиявка, впился в шею острыми зубами. Острая боль пронзила Ильмо… и вдруг прямо над ухом у него раздался пронзительный нечеловеческий вой. Подменыш больше не вгрызался в его шею – он сидел у него на руках, распахнув зубастую пасть, и вопил, словно его припекали каленым железом.

Не успев осознать, что делает, Ильмо схватил страшного младенца поперек туловища и изо всех сил отшвырнул от себя подальше. Тот отлетел в сторону и безжизненным кулем покатился по земле.

А Ильмо долго еще стоял в корбе, успокаивая дыхание и унимая дрожь в руках. Он смотрел то на мертвое дитя, то на останки росомахи, пытаясь осознать, что тут все-таки произошло, но ничего вразумительного на ум ему не приходило.