Мельница желаний - Гурова Анна Евгеньевна - Страница 4

Так напевал-приговаривал охотник, легким духом скользя через лес увядающего лета, сквозь влажную дымку раннего утра. Охотник был из племени северных карьяла, по имени Ильмо – стройный, ловкий юноша лет двадцати. Его темно-рыжие волосы были завязаны в хвост, на загорелом лице блестели яркие серые глаза. На шее, поверх затертой кожаной безрукавки, висел новенький оберег из полированного можжевельника с громовой стрелой Таара. В руках Ильмо держал взведенный самострел. Пока с губ слетали слова охотничьего заговора, взгляд рыскал по сторонам, не упуская малейшего движения в предутреннем тумане. Ильмо искал зашедшего в его охотничьи угодья лося, быка-одиночку. Он знал, что лось где-то совсем рядом – след был совсем свежий. Но сырой сумрачный лес вокруг был тих, только ранняя пташка одиноко чирикала где-то в ветвях.

– А я бы ничего не пожалел для тебя, любимец полян, – пропел Ильмо слова древней охотничьей руны. – Отвел бы тебя в мое жилище, под резную кровлю, посадил в красном углу – там и кушанье готово, и половицы вымыты. И красавицы наряды надели, оловом и жемчугом лоб и запястья украсили…

Лось, если он и затаился где-нибудь поблизости, никак себя не выдавал. Таковы их повадки в конце лета. Замрет, как камень, спрячется не хуже перепела, и трижды пройдешь мимо лося, не заметив его, пока он сам на тебя не кинется. Ильмо же того и добивался.

– Приказал бы я женщинам тебя раздеть и кафтан твой теплый на жердях развесить. И головушка твоя, чай, устала носить костяной венец, так я бы помог тебе его снять…

Упрямый лесной бык не отзывался. Ильмо глянул под ноги, увидел как раз то, что надо – сухую ветку, – и нарочно наступил на нее. Ветка сломалась с громким треском. Тут же совсем недалеко, в рябиновой рощице, раздалось глухое угрожающее мычание. Ильмо застыл на месте. Подумав мгновение, он наклонился к земле, сложил ладони у рта и проревел по-лосиному, вызывая «соперника» на бой. После чего поднял самострел на уровень лосиной груди и приготовился.

Лось не шевелился. «Хочет подпустить меня еще ближе», – подумал Ильмо и тихо, как хийси,[7] стал красться вперед. В воздухе кисло пахло ягодами. За рябинами маячило что-то темное.

– Приди ко мне, жеребчик Тапио! – позвал Ильмо, понемногу надавливая на спусковой крючок самострела.

В ответ раздался шум, треск, фырканье и глухой стук копыт. Ильмо выстрелил – и отскочил в сторону, чтобы раненый лось не затоптал его. Однако никакого лося он не увидел. Черные стволы рябин качались, осыпая землю листьями, а вдалеке затихал глухой перестук копыт.

Ильмо перевел дыхание и опустил самострел. Лось сбежал! Охотник так удивился, что даже досада отступила. Желая разобраться, он направился к тому месту, где прятался в засаде лось, и там долго рассматривал изрытую копытами землю. Вскоре Ильмо нашел причину: отпечатки копыт лося пересекали совсем свежие отпечатки лап росомахи. Странное дело! Судя по всему, увидев эту росомаху, лось ошалел от страха и кинулся прочь, как будто встретил голодного медведя. Следы лося вели к востоку. Росомаха же побежала на север, к оврагам и ельнику-корбе.

Несколько мгновений Ильмо стоял, раздумывая. Лося, пожалуй, сейчас не догнать. А вот найти росомаху можно и даже нужно. Если вредоносная тварь решила обосноваться в этих краях, она и впредь будет пакостить, портить охоту. Ильмо закинул самострел за спину и пошел по ее следу на север.

В овраге царил зеленоватый полумрак, еловые лапы терялись в тумане. Черничник, едва слышно хрустевший под ногами в березовом лесу, сменился ярко-зеленым мхом, сырым и упругим. Следы на нем мгновенно разглаживались и исчезали. Из-под ног выпрыгивали крошечные лягушата с прозрачными, будто паучьими, ножками. Вились стайки комаров; учуяв тепло, они бросались вслед охотнику, а потом возвращались. Ильмо перешагнул через беззвучный темный ручей, протекавший по самому низу оврага, и стал подниматься наверх. Когда он достиг края оврага, ему в глаза ударило ослепительное утреннее солнце. Каждая капля росы превратилась в жидкое золото, как будто какой-то бог опрокинул над оврагом ковш хмельного меда.

За оврагом начиналась корба, большой темный ельник. Огромные полузасохшие ели с замшелыми стволами стояли, переплетаясь колючими лапами. Под ними чернела голая земля, усыпанная серой хвоей и сухими ветками. Ничего там не росло, только тонконогие белые поганки. Именно туда уходили следы проклятой росомахи.

Ильмо помрачнел, коснулся «громовой стрелы» на шее и принялся бормотать заклинания против мертвецов. Нехорошее место была эта корба, даже солнечным утром лучше обойти ее стороной. Люди говорили: стоит остановиться ненадолго между седых стволов и прислушаться, как из-под земли начинают бормотать, жаловаться голоса мертвецов, которых забрал себе Тапио, хозяин леса: унесенных зверями, заблудившихся, утонувших в болоте, замерзших зимой… Послушаешь их подольше – да и не выйдешь из ельника вовеки. Недаром говорят, что первая ель проросла из Маналы, царства мертвецов.

Спереди донесся шорох, скрип и затем – долгое шипение, похожее на гусиное, но громче и злее. Ильмо застыл, прижался к липкому от смолы бурому еловому стволу, быстро снял со спины самострел и снова взвел его. Что за зверь мог так шипеть? Уж точно не росомаха!

Впереди между елями виднелся просвет – должно быть, прогалина. Ильмо, держа самострел наготове, осторожно двинулся вперед. И снова замер – слева зашуршала хвоя, затрещали мелкие ветки. Кто-то, не таясь, быстро шел через корбу. Шипение умолкло. Шаги прошелестели неподалеку от затаившегося охотника как раз в сторону прогалины. Несколько мгновений было тихо, потом вдруг раздался громкий треск, а сразу вслед за ним – отчаянный женский крик.

Ильмо, мгновенно забыв о своем намерении незаметно подкрасться к шипящей твари, кинулся напролом через ельник. Но, выскочив на прогалину, застыл в растерянности: ничего подобного он в жизни не видел!

На краю оврага раскорячилась древняя ель, сплошь покрытая паутиной белой плесени, морщинистая и бородавчатая, как столетняя старуха. Из щели дупла у самой земли высовывалась пасть в две руки длиной, похожая на утиный клюв, густо усаженный мелкими темными зубами. Из дупла и неслось угрожающее шипение. Однако гадать, что за тварь пряталась в дупле – ящерица ли, птица или хийси, – времени не было, потому что в пасти у нее был ребенок.

Ребенок был совсем маленький, не старше года. Он не кричал и, кажется, даже не шевелился. Зато женщина, вцепившаяся в его рубашку, вопила что было сил, пытаясь вырвать дитя из пасти лесной твари. Худенькая, совсем молодая, с растрепанными русыми волосами и круглым, обезумевшим от ужаса лицом:

– А-а-а! Отдай! Помогите, кто-нибудь!

Зубастая тварь, не переставая шипеть, тянула добычу к себе в дупло. По бокам головы, увенчанной костяным гребнем, поблескивали плоские жадные глазки.

Ильмо, очнувшись, вскинул самострел и всадил стрелу твари промеж глаз. Стрела чиркнула по кости и отскочила, не причинив вреда. Тварь моргнула, быстро глянула на охотника и дернула к себе добычу. Женщина споткнулась, упала на колени и испустила громкий вопль, но ребенка не выпустила.