Пожарский 3 (СИ) - Войлошников Владимир - Страница 32

— Он с ума сошёл, что ли? — первым отложил свой номер Кузьма. — Это что? Реально — официальное заявление?

Дмитрий-царевич сурово журил старшие кланы, которые не смогли удержаться от междоусобной вражды и повергли государство Русское в пучину распрей и дрязг. Столица пришла в запустение… Ну, в принципе, всё как бы верно, и хотелось бы как-то положить этому конец, но то, что задумал престолонаследник…

— Призвать для усмирения буйных родов миротворческий контингент Европейской Коалиции??? — растерянно спросил у газеты Горыныч. — Это вообще царевич ли? Или альв под его личиной⁈ — Змей соскочил, швырнул на кресло газету и забегал по кабинету, сердито матерясь на разных языках.

А что тут скажешь?

Всё утро я терзался сомнениями. Сто́ит ли с кем-то делиться своими соображениями? Если поразмыслить, в отделах аналитики и безопасности кланов не дураки сидят. Да и не будет ли от подобных озвученных идей хуже маленькому, едва начавшему утверждаться на ногах роду Пожарских? Сотню раз прокрутив соображения так и эдак, решил аккуратно поделиться соображениями с Муромскими, тем более, что они были названы альвом Генрихом Арвудом в числе родов, категорически отказавшихся налаживать контакты с Оловянными Островами. В итоге черкнул к Илюхе письмо. Мол, сведения есть, что с царевичем что-то не то, но сведения невнятные. И хорошо бы это как-то проверить, прежде чем на царство его садить.

Отправил нарочным отрядом кхитайцев. Кузьма с этого дня категорически меня покидать отказывался. Подозреваю, что и за меня боялся, и за себя. Кому охота одному на свете остаться?

Илья прислал сдержанный ответ, мол: «вопрос в работе». Что ж, посмотрим.

БУРЛЕНИЕ

В ближайшие дни вокруг Москвы развилась необычная для этого времени года активность.

Раз уж Кузьма неотступно оберегал мою тушку, Змей перекинулся дятлом (не спрашивайте меня, почему именно дятлом) и полетел в сторону Волоколамского тракта. Отсутствовал он пару дней, мы уж беспокоиться начали.

— Место выбрали грамотно, — рассказывал Змей, воздавая должное Осьмушиной стряпне, — чуть в стороне от дороги, на высоком холме, при слиянии реки Сходни с Москвой-рекой. Сходня там петлю делает, получается, что с трёх сторон обрыв, а с четвёртой уже успели земляной вал насыпать, окопы нарыть и деревянные укрепления нагородить. На самом холме уже крепостицу девевянную возвели, вроде острожка, и вокруг палаток множество. Судя по ямам в земле, роют и погреба. Людишки в окрестных деревнях забеспокоились, что срубами дело не ограничится, припасы прячут, я даже в лесу нычки видел.

— Не пойму я, Дмитрий что, долго в том лагере сидеть собирается? — удивился я. — По нынешним временам — несерьёзно ведь: деревянный острог, земляные укрепления…

— Это, брат, только то, что простым людям видимо. А вот то, что я рассмотрел — многослойная защита, никак не хуже нашей. Архимаг там сидит. Не поручусь, что два, но один — точно. Народец это быстро расчухал. Кое-кто из известных тебе фамилий туда перебежал. К примеру, дражайший Михаил Глебович.

— Салтыков⁈

— Да, и со всеми четырьмя сыновьями, лично имел неудовольствие всех видеть.

— Он же у Кощея в лечебнице был?

— Выходит, подлечился. Похудел здорово, ходит бережно и рука одна по сю пору в повязках и травными настоями разит, но смертью от него уже не несёт.

— Поторопился. Испугался, что ближние к новому трону места без него поделят.

— Скорее всего. Там уже и двор новый формируется. Дворецким Звенигородский поставлен, из Черниговских князей. А Салтыков назначен ни много ни мало, а главой новой боярской Думы. Сыновья тоже все при деле. Сейчас им поручена честь собирать повинность с окрестных деревень и городков в виде срубов. Первоначально-то вокруг холма палаток да шатров наставили, но, сам понимаешь, не по нашим погодам те палатки. Под автомобили, опять же, сараи строятся. И изрядного размера навесы для неизвестных целей — говорят, что-то такое с польской армией идёт, то ли машины большие, то ли големы.

— А поляки точно идут?

— Перешли наши западные границы, — Горыныч отложил вилку. — Знаешь ли, подписанных бумаг не видел, но ходит стойкий слух, что царевич Дмитрий польскому крулю Смоленск и Северскую землю обещал передать. За помощь с усмирении буйных подданных.

— Вот сука.

— Согласен.

— Из Москвы ещё новости. В газетах пока тишина, и объявлений никаких не было, но слухи ползут, что вчера во время обеда Борису Зерновому в одночасье стало плохо.

— Прямо посреди трапезы?

— Да, в присутствии малого круга помощников и доверенных лиц. Начал хватать воздух ртом, скребсти горло и в одночасье скончался.

— Если Моргана близко, для неё это — пара пустяков. А Ирина, мать царевича — что?

— Да кто её знает. Сидит, вроде, в своих покоях тихо… Да и много ли от неё сейчас зависит?

СЛОВО ЖЕНЩИНЫ

Но оказалось, что от вдовой царицы зависит очень и очень многое.

По мере приближения польских войск, царевич Дмитрий держался всё увереннее и начал рассылать в роды и кланы письма с призывом покаяться в отступлении от правящего клана и притечь под его милостивую руку. Воспринято это было неоднозначно. Часть бояр и дворян, по примеру Салтыковых, побежали в Волоколамский лагерь с большой охотой, а часть — напротив, всё громче кричала, что царевичем-де крутят враги Русского Царства, что сын царя Фёдора околдован и дошли до того, что начали вслух сомневаться: а тот ли это юноша, который в сентябре на охоте пострадал? Не подменыш ли⁈ Тот-де, хоть и малохольный, а всё же нрава был весёлого и даже легкомысленного, а этот всё больше молчит, на троне сидит, точно кол проглотил, только глаза таращит…

— Собрались на площади у Кремля сотен пять, — рассказывал Горыныч, — всякого люда, и из ремесленных слобод, и служивого всякого сословия. Требовали дознания. Кричали: «Царевич ненастоящий!»

— Щас, явится он, чтоб над ним дознание производили! — засмеялся Кузьма. — Три раза!

— Слыхал я, — выступил из полумрака тени Матвей, — что новая дума дознание произвела. Во всяком случае, объявила, что произвела. Подтвердила царевичеву истинность.

— А куда им деваться! — воскликнул Горыныч. — На этом все их привилегии и доходы сейчас держатся!

— И старая дума — остатки её, что сидят в Московском Кремле, плюс несколько новых пробившихся туда на освободившиеся места кланов — тоже.

— Тоже объявила, что произвела дознание? — удивился Кузя. — И как? Царевича-то нет.

— Говорят, обследовали трон, где его видели последний раз и палаты. Нашли какие-то нехарактерные энергии…

— То есть, объявили-таки его ненастоящим? — уточнил я.

— Именно. Подложным.

— А мать?

— С матерью отдельная закавыка вышла. Ирина получила из Волоколамского стана слёзное письмо (с личной печатью царевича Дмитрия), и, проникшись трепетным материнским чувством, отправилась на встречу с царевичем, в котором якобы и опознала собственного своего сына. Обе группы кричат разное. Волоколамские — что вот она, правда-матушка. А Московские — что Ирину также околдовали.

У меня было странное чувство, что истина находится где-то посередине.

После демарша царицы в этот костёр страстей словно масла плеснули. Московская часть аристократии, под угрозой подступления поляков, умерила свои препирательства и временно прекратила межклановые склоки. В Кремле снова собралась дума. Орали, конечно. И даже немножко дрались. Но в итоге выбрали-таки нового царя, Василия Скопин-Шуйского, на лбу у которого, несмотря на все усилия лекарей, ещё оставался намёк на шишку, полученную в политических боях.

Ставка царевича этот выпад москвичей всячески клеймила «предательством», что было довольно-таки странно, учитывая, что царевич пригласил на русские земли извечных наших супротивников и завистников.

Кланы судорожно высчитывали — к кому им прибиться выгоднее, иногда казалось, аж слышен скрип мозгов их управленческих отделов. Многие не прибились ни к кому, затаившись, выжидая.