"Библиотечка военных приключений-2". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Насибов Александр Ашотович - Страница 28

Не прошло и часа, как в Триесте все затихло, успокоилось. Люди привыкли к взрывам. В воздух взлетали только те дома, которые были заняты гитлеровцами, и мирным жителям нечего было опасаться. Они радовались каждому новому взрыву; но им приходилось скрывать свою радость, и после взрывов они старались не попадаться на глаза фашистам. Только триестинские дети оставались неугомонными: они забирались на крыши домов, и оттуда неслись их ликующие возгласы. А когда их пытались поймать гитлеровцы, они удирали, ловко прыгая с крыши на крышу.

Жизнь в городе вошла в обычную колею. Где-то пиликали на губной гармонике… Из подвальных кафешантанов вырывались голоса перепившихся фашистов. Голодные, тощие собаки, вспугнутые недавним взрывом, вновь собрались у лавки мясника, где, кстати, редко бывало мясо. Возле полуразрушенного кирпичного домика расселась со своими замусоленными картами старая гадалка. Подростки-газетчики подбирали на улицах брошенные горожанами газеты и пробовали вновь продать их. Завидя шествующих по улице эсэсовцев, они мигом разбегались в разные стороны…

Шульц продолжал свой путь по улицам Триеста. В голове его все еще шумело после взрыва; он чувствовал противную тошноту. Поняв бесцельность своей «прогулки», Шульц решил, наконец, отдохнуть и повернул в сторону гестапо. По дороге он встретил двух солдат — тех самых, что вчера мирно беседовали с жителями города. Если бы не головная боль и тошнота, он и на этот раз сорвал бы на них свою злобу.

Как только солдаты заметили Шульца, они торопливо свернули в переулок, замощенный крупным белым булыжником. Мостовая в переулке вздыбилась посередине и казалась горбатой. Откуда-то издалека доносились далекие звуки музыки.

— Рояль, — громко сказал первый солдат. — Странно слышать здесь рояль, Эрих…

— Нет, Ганс, это клавесин, — уточнил Эрих, — «Лунная соната» Бетховена.

Ганс не стал спорить: Эрих музыкант, ему виднее.

Они прислушивались, стараясь угадать: где же это играют?

Эрих приоткрыл покосившуюся калитку, и солдаты вошли во двор. В глубине узкого, посыпанного мелким гравием дворика стоял маленький закопченный дом с подслеповатыми окнами.

Из этого-то дома и доносилась музыка.

Эрих направился к крыльцу.

— Зачем ты туда? — спросил Ганс, старавшийся не отстать от приятеля.

— Да просто так… — пробормотал Эрих. — Понимаешь, инструмент у них расстроенный.

Ганс не расслышал его слов, но пошел вслед за Эрихом.

Через минуту они стояли, переминаясь с ноги на ногу, перед оробевшей белокурой молодой женщиной в полутемной, почти пустой, оклеенной дешевыми сиреневыми обоями комнатушке, незатейливую обстановку которой составляли железная печка с серебристой изогнутой трубой, продетой в форточку, сундук, покрытый старым, выцветшим ковром, медный кофейник на столе да клавесин в углу.

— Это вы играли? — осведомился Эрих.

— Я… А что, разве нельзя?.. Я не буду, если это запрещено, — испуганно пролепетала женщина.

Зачем пришли к ней эти солдаты? Ах, ну и глупость же она сделала, вздумав сесть за клавесин и хоть немного рассеять томившую ее тоску!

Плохо приходится тем, чей порог переступила нога фашистского солдата. И кто защитит её — одинокую робкую женщину, раньше перебивавшуюся кое-как уроками музыки в частных домах, а теперь совсем потерявшую голову и не знавшую, куда ей приткнуться в этом зловещем, мрачном городе?

Она застыла у стола, думая, что же ей делать, и со страхом ожидала, что будет дальше.

— У вас расстроенный клавесин, — проворчал один из вошедших.

— Да… — одними губами прошептала женщина.

И тут произошло такое, чему женщина никак не могла поверить даже после того, как ушли солдаты.

Один из них сел на сундук, а второй, передав ему автомат, подошел к клавесину, несколькими ловкими движениями снял с клавесина крышку и разобрал деку.

— Это надолго? — спросил примостившийся на сундуке Ганс.

— Нет, я быстро, — озабоченно произнес Эрих. — У вас не найдется щетки? — обратился он к женщине.

— Поищу… Сейчас поищу… — проговорила та с покорной готовностью.

Она принесла мягкую щетку, которой обычно чистила шляпу.

Эрих принялся за работу. Он очистил инструмент от пыли, взял два-три аккорда, попробовал педаль.

Ганс смотрел на него с нескрываемым любопытством, но без особенного удивления.

Обветренные руки Эриха, грубые, заскорузлые, сейчас словно порхали в воздухе, всегда насупленные брови распрямились над живыми и умными глазами.

Эрих был мастером своего дела. Он подтягивал струны, ослаблял их, легонько щелкал по ним, водил взад и вперед указательным пальцем.

Женщина все еще не могла прийти в себя.

Эрих собрал деку, привинтил крышку и придвинул к себе стул.

И из клавесина снова полились теплые, прозрачные звуки.

Эрих сыграл заключительную часть «Лунной сонаты», опустил крышку и удовлетворенно произнес:

— Теперь хорошо.

Ганс неловко поднялся с сундука и уронил на пол автомат. Гулкий стук заставил вздрогнуть обоих.

Эрих поднял оружие, и, не сказав больше ни слова, солдаты торопливо вышли на улицу.

Женщина кинулась было вдогонку, потом вернулась в комнату и обессилено опустилась на сундук. Она так ничего и не поняла…

А Эрих и Ганс затворили за собой калитку и двинулись по мостовой.

— Ты извини, Ганс, — произнес, наконец, Эрих. — Руки истосковались по делу — не мог удержаться.

— Понимаю, дружище, — ответил Ганс. — Ты настраивал инструмент, а я… я воображал в это время, что сижу высоко-высоко на крыше и мну, выгибаю железный лист, стучу по нему деревянным молотком… Я очень хорошо тебя понимаю!

Михайло со своими друзьями и гостем вышли из города, дождавшись, пока стемнеет. Им предстояло перейти через железнодорожное полотно. Пришлось долго ждать Анжелику, ушедшую вперед, чтобы проверить, не грозит ли им опасность. Наконец они уловили едва слышный хруст подмерзшего снега. Анжелика молча потянула Васю за рукав, и все последовали за ней. Переходя через рельсы, они заметили, как вдали сверкнули и тут же нырнули в темноту фонари охранников.

Михайило пробовал выяснить, кто же таков его гость, но тот тоже вежливо отвел его вопросы, заявив, что на них все равно придется отвечать в бригаде и незачем это делать дважды. Сам он тоже ни о чем не спрашивал. Через пару часов до слуха путников донесся ленивый собачий лай; он становился все громче; показались тусклые огоньки. Еще через полчаса они пробирались уже между дворами местечка Просек.

Михайло остановился у покосившегося набок домика, к которому был пристроен непомерно большой сарай. Анжелика тихо забарабанила в замерзшее стекло окошка, и минуту спустя на пороге появился почесывающийся спросонья мужчина с накинутым на плечо длинным кожухом из овечьей шкуры.

— Это мы, — хрипло шепнул Вася.

Хозяин дома перекрестился.

— Слава богу! Все целы?

— Все, — весело отозвался Вася.

Хозяин сошел с крыльца, обогнул дом и открыл двери сарая, которые при этом жалобно скрипнули. Он негромко выругался. Все, кроме Михайло и крестьянина, вошли в сарай.

— Ну что? — приглушенным шепотом спросил Михайло.

— Они были здесь, — так же тихо ответил крестьянин.

— Ну?

— Обшарили все дома. Никого не нашли, угнали только соседскую корову…

— Ничего, — подбодрил его Михайло, — вот кончится война…

— С вами — гость? — прервал его хозяин.

— Вроде того, — кивнул Михайло. — Ну, ступайте отдыхать.

— Я спать не буду, — твердо заявил крестьянин, — спокойной ночи… — И он прикрыл дверь сарая.

Михайло чиркнул спичкой. В глубине сарая Вася устраивался на ночлег на куче осенних листьев. Гость озадаченно осматривался, ища места поудобнее, но не нашел, и тоже улегся на листьях.

Над их головами находился насест для кур. Куры, встревоженные появлением людей, беспокойно кудахтали. Анжелика, запахнувшись в шинель, которую уступил ей Вася, таскала охапки листьев из дальнего угла сарая. Спичка погасла. Михайло зажег новую и осветил лицо проходящей мимо него Анжелики. Волосы девушки были покрыты инеем — она казалась седой.