Время для жизни 2 (СИ) - "taramans" - Страница 98

Косов кашлянул, затянулся дымом:

— Я и сам хотел тебя спросить — а почему ты одна? Такая… красивая, умная. И — одна? Неужели у мужиков глаз нет?

Она хмыкнула, покачала головой:

— Да как сказать… желающих-то всегда… найдутся, то есть! Но ведь… большинству только одно и надо. А больше — ничего. А я так не хочу… Нет, не так… Хочу, конечно — я же не железная! Но вот и, кроме этого, что-то должно быть, и даже скорее и больше, чем просто койка. А так… Блядовать, как та же Анька? Хотя… я не права — она все же не просто блядует. Точнее… она мужиков-то любит, это точно. Но и как-то тепла ищет тоже. Не просто же так… ноги раздвигает перед каждым встречным. Вроде как — зачесалось и все тут! Что, грубо говорю, да? — посмотрела она на Косова с каким-то вызовом.

Иван пожал плечами:

— Да нет, нормально говоришь…

— Да нет… грубо, конечно! Но, знаешь, мне как-то в последнее время… Да и не только в последнее… Давно уже — все больше приходится общаться с людьми грубыми, прямыми. Армия же! Здесь же… проще и быстрее — рявкнуть на человека, который не понимает по-другому, выматерить его. Или — если не хочет понимать. Знаешь, как мне приходилось по первости в санчасти лаяться? Это сейчас уже… привела в чувство, порядок наладился. Да и сейчас подчас… бывает.

— Так что же… неужели не нашелся нормальный человек? — вернул разговор в русло Косов.

— Ну… то, что я — вдова, ты знаешь, да? Нет? Не знаешь? — Настя хмыкнула, — Ну да… так вот. Муж у меня погиб уже давно… в тридцать первом, в Туркестане. Он… Да что я от тебя скрывать-то буду? Он — чекистом был, оперативник в ОГПУ.

— Кстати! Я ведь тоже в ОГПУ служила! — засмеялась она, — Что, не страшно?

Иван пожал плечами:

— Да нет, вроде бы… А должно быть страшно?

Женщина хмыкнула, снова прикурила папиросу:

— Хотя какая я чекистка? В госпитале я служила, фельдшером. Сначала — и правда в отделе, делопроизводителем. А потом, когда на Дальнем востоке жили, отучилась в медучилище. В госпитале работала.

— Во-о-от… муж, значит, погиб. А нас, ну — кто в той кутерьме и кровище жив остался… Врачи, раненные… Тех сюда вывезли. Я сначала в госпитале гарнизонном работала. Меня в кадры армии перевели. В институт поступила. Закончила. Потом уже сюда перевелась. Спокойнее здесь… Насмотрелась я, Ваня, на кровь, грязь и все прочее… Так устала от всего…

Помолчали. Косов не торопил женщину.

— Ну и что же… с человеком? Неужели никто не увидел такую красавицу?

— Ну почему же… Видели, конечно. И пытались клинья подбивать… Но сначала мне все это так дико было… А потом… Был один… И человек хороший, замуж звал. Только… перевели его, на Кавказ перевели. А я того Кавказа — в свое время — по ноздри набралась! Ну его… Не поехала. Может и зря… Давай, Ваня, еще вина выпьем?

Косова, после перекуса и вина, как-то повело, повело… Так захотелось прикорнуть, обняв эту женщину, и тишины, покоя захотелось! Но — нельзя прерывать человека, если ему так приспичило душу приоткрыть!

— И все? Все желающие? — прикурил он снова.

— Да нет… Потом… еще один был. Красивый, сильный. Но… простой уж совсем. Армейский такой. И — женат! — она засмеялась, но как-то… невесело, — Это уж так было… для тела больше. Да и вроде бы… все хорошо, но… Затеял этот красный командир развестись с женой и меня замуж взять. А у него ребятишек двое! Послала его на хер! Дурак! Не понял ничего! Ну и… все. Нет, так-то желающие еще были… Но я уж больше лесом их отправляла. Да вон, к примеру, ротный ваш… Сеня. Ох и мудак! Ох и наглый! Думал — вот так вот — раз! Ага! Ну и посмеялась, да и туда же его послала! Так что ты, Ваня, имей в виду… Если Семен про нас узнает… Тебе не здорово может статься!

Косов хмыкнул:

— И что теперь? Мне что, схватив манатки в охапку, бежать от тебя? Так что ли? Не-е-е-т… Неприятности доставить? Да, может. Но… переживу как-нибудь. Не старые же времена, на дуэль же не вызовет? А может это было бы и проще, а? Бахнул бы я ему в лоб, и проблема — решена?

— Не говори так, не надо! — обрезала его веселье Настя, — Ты его, а может — он тебя! Видела я уже такое. Ничего веселого в том нет!

«О как! Дуэли она видела? А когда? И где? Хотя… ей же — сорок два. То есть — к революции она уже вполне взрослая девочка была!».

— Из-за тебя стрелялись? — все-таки поинтересовался Косов — «Ну интересно же!».

— Угу… два дурака! Хотя и я тоже — та еще дура была! — усмехнулась подруга.

— Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные…, - пропел дурашливо Косов, — Так, да?

— Нет, не так! Это уже в семнадцатом было, после Февраля. Бардак покатился такой, что просто — оторопь берет, когда вспоминаешь! Я тогда в санитарном поезде, сестрой милосердия уже почти два года «каталась». Посмотрела уже… на всякое. Вот когда говорят, что армия в конце той войны быстро разваливалась…Разваливалась дисциплина, да и не только у нижних чинов. Там все… хороши были.

— Вот знаешь… когда в Туркестане страшно было… было страшно, чего там. Но вот той полной безнадеги и полного непонимания — а что дальше? Там — не было. А в семнадцатом — еще как было! Как тогда пили, а?! Как сидели на марафете! Полными ноздрями! И вели себя… знаешь… так — «Однова живем!». Вот ты спрашиваешь… за меня ли стрелялись? Думаешь, я тогда по-другому себя вела? Да такая же дура была!

Настя вдруг встала, повела руками, приподняла и так недлинный подол рубахи и чуть хрипловато запела:

— Ах, шарабан мой, американка!

А я девчонка, да шарлатанка!

Косов опешил. Он видел сейчас перед собой не сорокалетнюю, умную, сдержанную женщину, а красивую, юную, но пьяную и «обезбашенную» сестричку милосердную. И не улыбка на ее лице была, а оскал!

Он вскочил, обнял женщину на плечи:

— Насть! Ну что ты?! Не надо! Перестань… Прости меня, расковырял в тебе… разное.

— Ну почему же не надо? Почему — не надо? Было же это все, было! А сейчас… сейчас вот. И думаю — маска ко мне так прилипла, а я по-прежнему все та же? Или все-таки… то было — неправильное, временное, животное какое-то?! — но Косов чувствовал, что женщина перевела дух, и чуть обмякла в его руках.

Потом она подняла голову, и Иван поцеловал ее.

— Вань… у меня спирт есть. Давай выпьем? Понемногу?

— Давай…

Они закусили остатками принесенной еды.

— Анька все же — молодец! Знает, что у меня дома, кроме чая и сахара, редко что бывает.

— А вот мы сейчас чайка и попьем, да, Настюша? — Косов снова растормошил примус.

Обхватив кружку обеими руками, как будто грея их от мороза, Настя прихлебывала чай.

— Их звали Олег и Евгений. Ну тех… офицериков, которые за меня стрелялись. Один — подпоручик Матвеев, другой — поручик Рязанцев. Раненые они были, из нашего поезда. Оба, как сейчас мне вспоминаются, молоденькие. Но — бравые такие! Уже не первый год на фронте, грудь в наградах. И пьяные же мы были, и они, и я. Подпоручик… сразу — наповал. А Рязанцев… он мне так нравился тогда… Он через час умер. Вот же, дура, где, да? — Настя всхлипнула, но сдержалась.

— И времени-то прошло сколько… А все… не забывается. Как меня тогда наш доктор, Иван Акимович, по щекам хлестал?! Вы, говорит, милочка, убили двух не самых плохих в этом мире людей!

— Я наутро… как отошла… застрелиться же хотела! У меня и пистолетик был… небольшой такой. Подарили. А доктор опять меня… по щекам! Говорит — полный поезд раненых, они тут причем? Если все дуры молоденькие перестреляются, кто этих людей перевязывать, да обихаживать будет…

— Насть…, - протянул Иван.

— Подожди, Ваня… дай мне высказаться… И вот знаешь… столько всего после этого было. Столько крови, смертей, грязи всякой… А вот эти двое мальчишек почему-то… не забываются. Ладно… спокойна я. Не бойся за меня, Ванюшка, я — сильная!

Косов встал со своего стула, подошел к женщине, поднял ее, сел на ее стул сам, а ее посадил себе на колени.

«А как еще можно… по-другому? Даже на ум ничего не идет!».

И как-то совестно Косову стало.