Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 55

Отец Варфоломей удивился той легкости, с которой я это предположение подтвердил.

— Не это же важно в первую очередь, – успокаивал я его. – Важно, что в церковь пришли. Да, поглазеют, поохают... Но потом свечку поставят, службу отстоят, Господу помолятся, души свои спасут!

— Да, чадо моё! – обрадовался батюшка. – И я так думал!

До пристани уже больше не разговаривали. Когда она показалась впереди, страхи стали ко мне возвращаться. Она была слишком безлюдна – вот, что меня обеспокоило.

Конечно, в шесть утра какой-то народ тут толпился: приплывали рыбаки, выползали нищие в поисках поживы, одинокий верховой никак не мог отделаться от мальчишки, хватавшего его за стремя и кричавшего, не переставая: «Бакшиш! Бакшиш!».

Но где толпы провожающих? Где же корабль? Где погранцы?

Поставили паланкин на землю. Я тут же задал все беспокоившие меня вопросы Спенсеру. Тот посмотрел на меня, как на идиота.

— Коста, как вы себе все это представляли? – посчитал нужным узнать мое видение.

— Ну… – замямлил я. – Мы проходим таможню, показываем паспорта. Садимся на пароход...

Мое видение оказалось донельзя примитивным. И примитивность эта была вызвана, как ни странно, моим послезнанием, сыгравшим со мной злую шутку. Мое будущее, в тысячи раз более продвинутое и сложное, чем нынешнее время, в котором я оказался, получило от него детский мат.

Я поневоле вспомнил своего однокурсника, Мишу, который занимался фехтованием. Как-то он выдал мне со смехом одно наблюдение, которое я запомнил на всю жизнь.

— Знаешь, как бывает? Стою я напротив соперника и думаю: ага, я сейчас сделаю так, шпагой туда, он мне шпагой в ответ сюда, я ногами чуть вперед, шпагой сюда-туда и наношу ему укол! Начинается бой! Я, следуя своему «хитроумному» плану шпагой туда... А противнику плевать на все мои планы! И вместо ожидаемого мной от него «шпагой сюда», он без затей наносит мне укол!

Так и я сейчас стоял, осознавая, что мне в ответ на все мои «планов громадьё» просто нанесли разящий укол.

— Какие таможенники, Коста?! Какие паспорта? – Спенсер развел руками – Просто садитесь в лодку. Лодка доставляет вас на пароход. Что касается самого парохода, то раньше полудня он здесь и не появится. Он сейчас дрова грузит или водой заправляется.

Спенсер смотрел на меня с сожалением.

— Что ж нам теперь здесь до полудня торчать, как...?

Я осекся. Опять в голову пришли уже упомянутые три тополя на Плющихе.

— С тем же успехом можете подхватить паланкин и идти сдаваться нашему общему «другу», начальнику стражи! – вздохнул Спенсер. – То-то он будет рад! Нет, Коста, здесь оставаться никак нельзя! Есть какое-нибудь решение?

— Надо идти в посольство! – меня выручил Цикалиоти. – Там переждем!

Я с надеждой посмотрел на Спенсера.

— Отличное решение! – одобрил идею студента Спенсер. – Туда никто не сунется. Я, тем временем, схожу в свое посольство, закончу все формальности с бумагами. А в полдень буду ждать вас с родными у Джузепино.

Теперь выдохнул не только я, но и вся компания. Спенсер откланялся. Мы опять подняли паланкин. Быстро зашагали, покидая пустую пристань.

— Цикалиоти! – окликнул я студента.

— Что? – не останавливаясь, спросил он меня, чуть повернув голову.

— Нам нужен Фонтон!

Цикалиоти, выслушав меня, задумался, некоторое время шел, развернувшись ко мне вполоборота.

— Страшно, конечно! – признался он, наконец. – Но, наверное, ты прав. Это – единственный, а, значит, самый лучший вариант!

К посольству шли, как на Голгофу. В ожидании неизбежного разноса.

Спустились в полуподвал к Фонтону, оставив паланкин во дворе, а Фалилея – на страже. Резидент ждал нас в своем кабинете-спальне, нервно прохаживаясь по комнате и похлопывая перчатками по открытой ладони левой руки. Уже полностью одетый, несмотря на раннее утро.

Уставился на нас неодобрительно. С какой-то даже грустью и яростью в глазах. Больших талантов человек, губит он себя на работе дипломатической. Мог бы на театральных подмостках блистать.

— Ваше преподобие, – он обратился к отцу Варфоломею, не обращая внимания на наше переминание у порога, – вы же иеромонах!

Вот это номер! А я и не знал! Все «батюшка» да «отче»! Неловко-то как вышло!

— Что за маскарад вы устроили? Где ваша ряса? Разве не принято считать в нашей церкви, одеяние ваше – ваше покаяние?

— Мой грех – мне и отмаливать. Епитимью на себя наложу строжайшую, – вздохнул батюшка и пояснил. – Ряса под рубахой.

— Вот вам зеркало и расческа – приводите голову в порядок. А пока эта парочка мне попробует объяснить, куда вы все исчезли на ночь накануне важнейшего дня, к которому мы шли больше месяца. Надеюсь, вы мне сейчас все растолкуете, и непонятное мне мое томление растает, как утренняя дымка над Босфором.

«Томление» не то что не растаяло – оно в бурю и громы превращалось по мере моего рассказа. Студент благоразумно помалкивал.

— Я правильно понял? – решил уточнить Фонтон тихим, но страшным голосом. – Вы и Спенсера в это дело втянули?

Дружно кивнули втроем.

— То есть вся операция была в пол шажочке от провала, потому как вы все дружно решили поиграть в похитителей?

— Не игра это, Ваше высокоблагородие, – хмуро возразил наш подельник, уже принявший подобающий сану вид. – Спасение души ребенка! Вызволение из плена египетского! Вырвали из рук нехристей! Не дали случиться страшному!

— Я смотрю на это дело несколько иначе: вы у отца и мужа отняли ему принадлежащее! По местным законам, да и по божеским – это преступление! Ваше преподобие, впредь я категорически запрещаю вам появляться в городе. Даже в патриархию ни ногой! Какой скандал мог бы выйти! Да и сейчас мы недалеко от него убежали!

— Феликс Петрович! Турки говорят: поданную голову не снимают! – попытался оправдаться студент.

— Я вам, юнкер, отвечу в вашем духе – турецким же присловием: если бы каждый был умный, то баранам погонщик не нашелся бы. В 28-м годе отправился я попрощаться с отъезжающим Дельвигом и встретил у него Пушкина с Баратынским. Вышел знатный терцепт поэтов – три друга, три вдохновения. Что за чудное свидание! А что же вижу я здесь? Терцепт благоглупостей?

— Вы с Пушкиным знакомы?! С Александром Сергеевичем?! – взволновался я не на шутку.

Боже, поэту осталось жить меньше года! Быть может, удастся его уберечь от дуэли с Дантесом?

— Ваше Высокоблагородие, вы уж ему непременно напишите, чтоб не ездил на Черную речку.

Фонтон нахмурил брови, не понимая моих слов, потом грустно отказал:

— С некоторых пор он считает меня le renegat, мы прекратили общение. Не будем более об этом, – пресек мою попытку настаивать взмахом руки. – Сейчас нам не до виршей. Прежде хочу понять, в чем ваше затруднение и почему ко мне прибежали.

Пояснил нашу промашку с таймингом и опасение, что Умут-ага проснется не вовремя и своим вмешательством испортит нам дело.

Фонтон прекратил свои метания по комнате, уселся за стол и решил прожечь во мне взглядом дырку. Помолчал пару минут, вздохнул и спросил:

— Сестра на улице с ребенком в паланкине? Все в той же одежде? Она и сын?

Я подтвердил:

— Их Фалилей, наш арап, охраняет.

— А меня вы решили сделать стражем ваших нелепостей? Вам не пришло в голову, что на выходе из Босфора, у фортов, пароход могут задержать?

Мы обескуражено переглянулись: такой расклад мы как-то упустили.

— Мальчик не обрезан? То есть кудри остались? – продолжал Фонтон спрашивать непонятное.

— Еще не успели. Причем тут его волосы?

— Когда цирюльник проводит обрезание, ребенку впервые обривают голову, – пояснил резидент. – Вы, небось, и шапочку с золотыми монетами не догадались снять?[1]

Пристыжено кивнул, уже догадываясь, куда он клонит.

— Давайте объясню очевидную последовательность событий. Турок очнется, побежит в порт спрашивать про жену и сына. Узнает, что на пароход «Нева» погрузились женщина с ребенком в восточной одежде в сопровождении лысого грека. Тут же упреждают форты на выходе из Пролива. Пароход задержан, жену с сыном возвращают разозленному мужу, тебе, Коста, сносят с плеч дурную голову. Все! Операция моя – такая волнительно-безупречная комбинация – летит псу под хвост! Спенсер уплывает. Занавес!