Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 36

Мария здесь не удержалась и посмотрела на сына. Поправила ему шапочку на голове. Такой простой жест – и как много в нем смысла! Она словно до сих пор не могла поверить, что ей все-таки выпало женское счастье.

— Через несколько лет, отчаявшись, мы решили отправиться на Кипр. Нам рассказали, что в монастыре Троодитисса можно получить чадородный пояс. Но нам отказали в обряде, ибо мы были не венчаны. Тогда мы отправились в купальни Афродиты – чудесный грот с чистейшей водой, к которому вела узкая тропа и над которым по скалам прыгали козы. Я искупалась в нем на рассвете, потом мы пересекли остров, чтобы добраться до места, где по преданию из пены морской вышла богиня любви. На черном камне в морской воде я пролежала всю ночь, чтоб снова встретить рассвет. Зачатья снова не случилось, зато я простудилась и чуть не умерла от лихорадки.

Я вспомнил, что в моём старом-новом времени этот обычай до сих по практикуется. Возможно, со столь же печальными последствиями.

— Мне казалось, я уже позабыла лимонные рощи своего детства, ласковые слова на родном языке, которые говорили нам родители, и молитвы, которым они нас учили. Но поездка на Кипр, греческая речь вокруг, привычные сердцу наряды и дома – все это всколыхнуло мою душу. Старая гречанка, что ухаживала за мной, принесла мне тайком образ моей святой и Молитвенник. Пока Умут разъезжал по острову, закупая апельсины и померанцевые листья, которыми лечат от всех болезней, я молилась Богородице о ниспослании мне ребенка. Когда мы вернулись домой, оказалось, что я понесла.

Счастью мужа и так не было предела. А когда повитухи сказали, что я жду мальчика, он просто сошел с ума. Все беременные женщины капризны, я не стала исключением, и он не знал, как мне угодить. Отчаявшись, он решил на мне жениться. Умут отвел меня к кади. Судья записал наше имение, наши имена и время женитьбы, имам совершил обряд бракосочетания. Меня нарекли Мариам.

— Выходит, тебе повезло?

— Я не знала радоваться мне или горевать. Мысли о христианстве, о том, что наш брак неправильный и что ребенок станет мусульманином, разбивали мое сердце. Мои страхи оказались не напрасны. Когда родился мальчик и муж прошептал ему на ухо его имя Ясин, повитухи сделали бритвой на спине и ногах моего сына разрезы, вызвавшие обильное кровотечение. Как он не умер, я не знаю. Операция эта, по их словам, избавляет новорожденного от акрума, болезни, которая у детей случается часто и обыкновенно сводит их в могилу. Когда он встал на ножки и начал ходить, ему стали выворачивать ступни, чтобы он ставил их врозь – так здесь принято.

Но больше всего я боюсь обрезания: время пришло, и его стали готовить к посвящению в ислам. Через месяц его душа окажется навсегда отвергнута от бога и моей святой, мои молитвы к которой подарили ему жизнь. И я уверена, что Ясину суждена недолгая жизнь, если я его не спасу. Бог дает, и Бог забирает, если его обмануть!

Мария посмотрела на сына. Ясин, уже давно переставший поглощать сладости, тоже слушал маму. Заметив любящий взгляд матери, тут же прижался к ней. Мария обняла его за голову, поцеловала в макушку.

— Я называю его не Ясин, – с вызовом говорила теперь мне. – Я называю его – Яни. А хочу впредь называть Янис! Ты понимаешь меня, брат?

Я потянулся за кувшином.

— Я не пьяница, сестра, успокойся, – предупредил прежде уже готовый появиться в ее глазах испуг. — Мне сейчас это очень нужно!

Сделал большой глоток. От меня сейчас требовались не речи, не убеждения, не обещания, не заверения. Все это – в котел с вареной водой!

— Ты знаешь Тиграна, лавочника-армянина? Его лавка тут...

— Знаю, – сестра не дала договорить. – Хорошо знаю. Но причем тут..

— При том, что отныне ты будешь наведываться к нему раз в три дня, — теперь я не дал договорить сестре.

Мария послушно кивнула.

— Он будет нашим связным. Просто назовешь ему мое имя.

Сестра опять кивнула.

— Мне понадобится пара недель, чтобы все решить. Хорошо?

— Брат мой! – сестра улыбнулась. – Я ждала и терпела столько лет! Что мне эти несколько дней!

— Вот и славно, трам-пам-пам! – не удержался я.

Сестра опять выразила озабоченность моим психическим здоровьем.

— Не обращай внимания! – успокоил я её, вставая из-за стола. – Это... Это из моей прошлой жизни. Племяш!

Яни рассмеялся на мой призыв и протянул мне свои руки. Бросился без страха. Я подхватил его и сначала подбросил вверх, потом поймал, обнял, крепко прижал к себе. Освободив правую руку, обнял и прижал к себе сестру.

— Мы обязательно будем звать его Янис, сестра! – шепнул ей.

Сестра всхлипнула. Ответить не могла. Только часто кивала головой.

— Ну, все, все! Пора!

Я поставил Яни на землю. Накрыл короб с оставшимися сластями крышкой, передал ему.

— Для кого ты купил эти сладости, брат?

— Уже не важно! – ответил я и поцеловал сестру. — А теперь идите, и ничего не бойтесь!

Сестра вытерла последние слезы, взяла Яни за руку. Они повернулись, пошли к двум матронам. Я посмотрел на них. Они уже не шипели и не казались мне теперь мегерами. Кивнул им с улыбкой. Они кивнули в ответ: брат – это все объясняет. Потом одна из них перехватила короб у Яни, другая взяла моего племянника за руку. Все двинулись, удаляясь от меня. Сестра, перед самой дверью в женскую часть, не удержалась, обернулась. Все-таки так и не могла пока окончательно справиться со слезами. Я тут же изобразил пантомиму. Изобразил стекающие слезы, потом собрал их в свою ладонь. Сестра рассмеялась. Ушли…

Я вздохнул. Задумался. Бросил взгляд на кувшин с ракией.

«Нет! – подумал я уже с предельной ясностью в восстановленной голове живого человека, а не терминатора. – Ракия мне сейчас совсем не нужна. Мне нужен пистолет!»

Лодка неспешно скользила по водной глади Босфора. Заходящее солнце посылало свои последние поцелуи азиатскому берегу. Европа хвасталась тюльпанной роскошью дворцов в окружении черных кипарисов[1]. Все дышало покоем. Меня раздирала на части ярость.

«Барыш-ага, Барыш-ага! – с ненавистью повторял снова и снова. – Барыш – это вовсе не доход. Это имя значит «мирный». Но природа явно ошиблась в его случае. Кровавый убийца, я не успокоюсь, пока не забью тебя в гроб!»

Этот «мирный» человек – хоть и почти старик, но вовсе не безобиден. Он – воин, привыкший убивать. В схватке один на один у меня нет шансов. И нет союзников, кто подержит эту отрыжку бездны, пока я не отрежу его ослиные уши. Именно так следует карать мусульманина! Ведь он верит, что за эти уши его вытянут в рай. Именно так он должен закончить свои дни на земле.

Выходит, остается огнестрел, который я и в прежней жизни не держал в руках. Впрочем, кино многому учит: нужно, проверив обойму (или магазин?), передернуть затвор, снять с предохранителя и приблизиться на пять-семь метров. С револьвером – ещё проще. Жми на спусковой крючок – и все дела! Будь у меня кольт, я бы, наверное, справился.

Но в этом мире я смогу достать лишь нечто непонятное: чудовищные ручные «пушки» с кремниевыми или фитильными замками, загадочный затравочный порох, свинцовые пули, которые нужно самому отлить, если вспомнить фильм «Патриот», пыжи, шомпола… Есть от чего прийти в отчаяние! Я б в пистольщики пошел, кто меня научит? Но некого попросить. Вся легенда о бесстрашном мореходе-вояке посыплется к чертям, стоит мне признаться, что не владею оружием.

Еще нужно придумать, как вытащить сестру и племянника. Отбросил сразу предательскую мысль, что ей было бы лучше остаться в серале, в неге и комфорте, которые ей обеспечивает муж. Знаю я этих женщин: если в голову втемяшится какая-то блажь, ничем их не переубедишь. А тут совсем не блажь. Тут глубокое религиозное чувство на грани фанатизма. Вымолила у христианского Бога сына, и никто не посмеет у неё забрать её чадо. Так и до крайностей дело легко дойдет!

Впрочем, в моем распоряжении есть главное – возможность ее вывезти в Одессу. Если со Спенсером все сложится и я стану его спутником, не думаю, что Фонтон откажет мне в нужных бумагах для сестры и племянника. Наоборот, обрадуется, что у него появился на меня крючок, а у меня появится достаточная мотивация следовать его планам. Но все срастется только в случае, если промолчать про ее брак с Умут-беем. Не даст он своего согласия на эвакуацию. К бабке не ходи, как любит приговаривать отец Варфоломей.