Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 21

— Взгляните на меня! – Я глянул на отца-командира лихо и придурковато, как завещал Великий Петр. – Я шотландец, не англичанин, мой род древнее родов наших лондонских аристократов. Но я служу Империи не за страх, а за совесть, ибо только она воплощает мои идеалы. И того же я потребую от вас.

Меня уже тошнило от этого пафоса, но я не мог не поддаться харизме этого маленького человека с горячим сердцем и головой, набитой предрассудками и ложными выводами. Одновременно, я ясно понимал, что передо мной законченный придурок. Я не смог бы найти слова, которые его убедили. Фанатики, они такие фанатики…

— Теперь о Черкесии и о ложных слухах, что распускают обо мне, – продолжил успокоившимся тоном Дэвид, усаживаясь на место. – Мой интерес к Кавказу объясняется просто: я сам горец, и мне лучше, чем кому-либо, понятны и свободолюбие, и буйный нрав местных народов. Я готов им помогать. НО! Они сами должны решить свою судьбу. Это мое твердое мнение, но мои намерения часто ложно истолковываются. И когда меня выставляют козлом отпущения, вешая на меня все мыслимые грехи, я терплю, ибо того требует политика. Большая игра[3].

— Прошу прощения, сэр, – не удержался я, хотя дал себе зарок помалкивать, – но мистер Стюарт сказал, что вы в контрах с министерством иностранных дел, с лордом Палмерстоном.

— Гильберта иногда заносит. Да будет вам известно, я выполняю прямые приказы из Лондона и даже мой журнал «Портфолио» издавался на деньги правительства. Разговоры о том, что я веду свою линию, – это полная чепуха[4].

Все ясно: мне тут недвусмысленно намекнули, что «чайников», вроде Уркварта, много – всех не передавишь. А жаль…

— На этом мы закончим нашу беседу, – я бы не решился назвать его монолог беседой, но начальству виднее, – зовите Стюарта, он даст вам инструкции.

Позвал Стюарта, и тот на глазах начальства совершенно преобразился, рыбий глаз сменился на подозрительный блеск, будто Гильберт во дворе неслабо накатил. Он стал энергично метать на стол бумаги. Что-то из этого вороха я подписал с горем пополам и вернул. Что-то предназначалось мне. Писать, используя срезанный кусок тростника, оказалось нелегкой задачей.

— Вот тебе рекомендательные бумаги от Селим-бея – на турецком и французский перевод. Французского не знаешь? Не страшно. Зато хозяйку изучил вдоль и поперек. Да-да, это от мужа той самой Малики, с которой у тебя столь доверительные отношения.

Я смущенно закашлялся.

— Вы же сказали, что он из Измира. А я там не был.

— У его папаши Барыш-аги есть поместье в окрестностях Стамбула, Селима там не привечают, потому живет в хане, но документы он нам сделал. Съездишь туда и все посмотришь на месте. Далее, через забор Барыш-аги есть соседская вилла, где проживал немецкий князь-путешественник, Герман фон Пюклер-Мускау. Большой оригинал, писатель и садовод. Он тебя взял на работу, чтобы познакомиться с местными методами ухода за садом. Об этом есть в рекомендации. Обращался ты к нему «Ваша светлость», общались на греческом: он английского не знает, но получил классическое образование, включая изучение древних языков. Вот его карандашный портрет. Уехал две недели назад в Египет, теперь ты ищешь себе новое место, потому что на старое, к Барыш-аге, тебя не взяли. Вопросы?

— Как осмотреть сады?

— Возьми этот план, на нем все отмечено. Наймешь лодочника у галатского моста, он довезет тебя до Бююкдере. – Стюарт выложил на стол стопку курушей. – Обе виллы там. И, кстати, там же находится официальная резиденция русского посланника. Раньше туда переезжали на лето, но после пожаров в Пере городское здание стало непригодно, там затеяли большую стройку, и посольские дачи забиты людьми. Так что покрутишься по округе, но к самой резиденции пока не приближайся, не стоит русским лишний раз на глаза попадаться.

— Что потом?

— Вернешься, и обсудим, как тебе выйти на греков-драгоманов из русского посольства. Твоя идея нам понравилась. Но это уже завтра. Теперь можешь идти.

Вышел во двор. Ахмет дежурил на привычном посту, знаком дал мне понять, что мои вещи наверху. Подниматься не хотелось: мой нынешний наряд в стиле «строго, но очень бедно» подозрений ни у кого не вызовет. Малику днем, наверное, не стоит беспокоить, чтобы не создавать ей проблемы. Оставалось выдвигаться на пристань и искать там лодку до Бююкдере.

Покинул караван-сарай и неспешно двинулся к Золотому Рогу, до Галаты тут рукой подать. На перекрестке притормозил, пропуская длинную арбу, прикрытую наполовину тентом.

Удар в спину застал врасплох. Я выставил вперед руки, чтобы не приложиться о булыжники лицом, но упасть мне не дали. Чьи-то сильные руки подхватили с двух сторон и закинули в арбу. Сверху кто-то уселся, вминая мою голову в солому.

Что происходит? Что за мода пошла меня хватать и куда-то тащить?

Помогите!

[1] Выражение «О’кей» появилось позже. Видимо, Стюарт решил, что от американцев можно ждать любой странности.

[2] Принцип легитимизма был установлен Венским конгрессом в1815 году. Следование этому принципу, придуманному Александром I, препятствовало долгое время России вмешаться в Греческое восстание.

[3] Официально термин «Большая Игра» приписывается Артуру Конолли, английскому разведчику. Но само словосочетание, мы уверены, могло применяться в битве разведок и ранее.

[4] Вопрос об участии английского кабинета в издании «Портфолио» – первого печатного издания, приоткрывшего завесу над тайной дипломатией – остается до сих пор дискуссионным, хотя исследователи склоняются к мысли, что правительство лорда Палмерстона в той или иной степени осуществляло финансирование и общее руководство политикой журнала.

Арба двигалась не спеша, хорошо если со скоростью неторопливого пешехода, подпрыгивала на неровностях, скрипела так, что, казалось, вот-вот рассыплется, с трудом вписывалась в повороты. Как ей удавалось маневрировать в тесных стамбульских улицах и не застрять у какой-нибудь лавки, хозяин которой нагло занял товаром проезжую часть, оставалось лишь недоумевать.

Но мне было не до разгадок тайн стамбульского трафика: я задыхался. Солома лезла в глаза, рот и нос, колола щеки и зажмуренные веки, пыль раздражала носоглотку. Если бы мою голову не придавливала бы чья-то тяжелая рука, разбил бы лицо в кровь на первой кочке.

Колеса застучали по дощатому настилу, потом дорога ощутимо пошла вверх. «Мост галатский проехали, теперь в Перу поднимаемся», – догадался я. Противно запахло старой гарью.

Арба остановилась. На меня накинули что-то плотное, затем споро завращали – в мгновение превратился в подобие гусеницы. Мой кокон вздернули. Я поплыл по воздуху, с ужасом понимая, что воздуха все меньше и меньше. Расчихался, из глаз брызнули слезы.

В полуобморочном состоянии даже не сообразил, как меня бросили на пол и освободили из тонкого ковра-покрывала. Я продолжал чихать и тереть глаза. В лицо плеснули водой, стало полегче.

Проморгался. Оценил диспозицию. Какое-то помещение в полуподвале с мутными стеклами почти у потолка, в арочных окошках с переплетами. Группа неулыбчивых мужчин в странной смеси турецкой и европейской одежды. И тот самый тип в черной феске, что преследовал меня и англичан по дороге из хамама.

— Ну, что, Коста Варвакис, нашлись на тебя методы? – спросил он по-русски с легким акцентом, презрительно щурясь.

— Вы кто? – с трудом ответил я вопросом на вопрос.

Черная феска удивленно присвистнул и перешел на турецкий:

— Голову по дороге отшибло? Мы пероты, нас весь Стамбул знает. Вопрос в том, кто ты? Не то беглый русский матрос, не то грек, не то босняк, любитель маскарада?

— Пероты? Жители Перы?

— Потрясающая проницательность. Повторяю вопрос: кто ты?

— Кто я? Человек прохожий, весь обшитый кожей, – нагло ответил по-русски. – Где мы?

— Не догадался? – хмыкнул «черная феска». – Ты в русском посольстве, вернее, в его прообразе.