Комсомолец - Федин Андрей - Страница 33

Может, хозяина дома после моих звонков и арестовали, но его собаку точно не тронули. Еще с дороги я услышал позвякивание цепи. Подошел к дому Рихарда Жидкова ближе. Сквозь щель между досками забора заметил во дворе мохнатого пса – дворнягу, размерами и весом не уступавшую немецкой овчарке. Пес утробно рычал, суетливо бегал по двору, принюхивался – неустанно проверял свою территорию на предмет несанкционированного вторжения. Цепь, начинавшаяся на его ошейнике, скользила другим концом по тросу, натянутому через весь двор на высоте моей вытянутой вверх руки, как пантограф троллейбуса по проводу.

Пес заметил чужой интерес к его владениям. Замер, насторожил уши. Уставился на меня через узкую прореху в заборе. Я встретился с ним взглядом. Увидел в темных глазах любопытство… и угрозу.

«Не его ли зубы оставили те следы?» – промелькнула в голове мысль.

Я точно помнил упоминание в газетной статье девяностых годов о следах собачьих зубов на человеческих костях, найденных во дворе этого дома.

«Если так, то эта тварь может не только укусить – сожрать».

Пожалел, что не прихватил с собой большую палку. А лучше – вилы, с ними в руках держать на расстоянии этого зверя было бы проще.

Стоило мне сделать еще шаг – четвероногий страж расценил мои действия как посягательство на его владения. Его рык стал громче. Цепь снова зазвенела: пес рванул к забору, с разбегу врезался лапами в калитку и разразился яростным лаем. С деревьев, пугливо чирикая, вспорхнула стая воробьев – птицы устремились в сторону пустыря. Мне тоже захотелось рвануть за ними следом или отпрянуть назад, к центру дороги. Уж очень мне не понравилась поднявшаяся на уровень моего лица звериная морда, особенно желтые клыки. Но вовремя заметил: калитка выдержала напор собачьих лап, хоть и задрожала, застонала.

– Кто там?! – донесся из глубины двора приятный мужской тенор.

«Не арестовали», – подумал я.

Вздохнул.

Чемоданом прикрыл от собачьего взгляда свои колени.

«Значит, задействуем сложный план».

Я набрал в грудь побольше воздуха и тонким голоском закричал:

– Тетя Вера, откройте! Это я, Вадик Кашин из Каплеевки! Я приехал!

Псу мой крик не понравился: зверь возомнил себя прыгуном в высоту – бросился на калитку всеми четырьмя лапами, будто пытался если не перепрыгнуть преграду, то взбежать по доскам на вершину забора. Цепь дернула трос. Тот завибрировал, но выдержал напор, не оборвался. С калитки посыпались на землю зеленые чешуйки краски. Пес сунул между досок морду – наружу выглянул мокрый черный нос. Мохнатый сторож скалил зубы, брызгал слюной, всячески выказывал в мой адрес неуважение и агрессию. Это было не слишком приятное зрелище. Если я изначально и собирался погладить собачку, то уже позабыл о том желании.

Из-за угла дома вышел невзрачный плешивый мужичок. На миг замер. Отыскал меня взглядом – улыбнулся. Поспешил к калитке. Не возникло сомнения, что ко мне шел сам хозяин этого дома – Рихард Львович Жидков. Шагал он беззвучно, будто не ступал, а парил над землей. Облаченный в опрятную, но неброскую одежду. «Безобидный», как говорила о Жидкове Людмила Сергеевна. Я согласился с ее определением. Какие опасения мог вызывать у окружающих узкоплечий, низкорослый (ниже меня нынешнего!), улыбчивый мужичок с изящными кистями рук и приятным звонким голосом?

Мужчина подошел ближе – все так же бесшумно (собачий лай сейчас заглушал почти все звуки). Остановился позади пса. Но не спешил того успокаивать, будто не замечал, как неистово бесновался его четвероногий охранник. Я разглядел Жидкова лучше. Понял: «безобидный» – верное для его внешности определение. Он не казался опасным. А от «приятного» мужчину отделяла безобразная бородавка около носа и слишком тонкие, почти бескровные губы с чуть поникшими уголками. Рихард Жидков стыдливо спрятал за спину руки, будто боялся, что я замечу на них грязь или неостриженные ногти. Поздоровался со мной.

– Кого-то ищете, юноша? – спросил он.

– Вы кто? – выпалил я. – А тетя Вера где?

Не позволил Жидкову заговорить – сказал:

– Я приехал, а тут вот этот!..

Показал на пса, того мой жест заставил возмущенно взвизгнуть.

– Лает, рычит! – сказал я. – Как войду-то во двор?! Покусает ведь, ирод такой!

Бескровные губы хозяина дома изогнулись – должно быть, он улыбнулся. Такая улыбка легко могла заморозить воду.

– Кого вы ищете, юноша? – повторил мужчина.

– Так… тетю Веру. Кого же еще?! – затараторил я. – Веру Ивановну Кочубей! Она дома? Можно, я войду? Дядечка, уберите пса. Страшный он у вас. Вон как глазьями зыркает! Голодный, небось. И злой. Зубы-то вон какие. А у меня нету других штанов. Если он мне эти порвет, я ж на улицу не смогу выйти, пока тетка их не зашьет. Да и не надо их рвать! Хорошая ведь вещь…

– Тихо!

Мужчина поднял руку, растопырил маленькие, тонкие, совсем детские пальцы.

Я замолчал – от неожиданности: уж очень властно прозвучала команда.

Притих и пес. Он пугливо отпрянул от калитки. Прижал к голове уши, согнул лапы, едва ли не коснувшись брюхом земли. Поджал хвост. Забыл обо мне: смотрел на хозяина – жалобно, униженно. Почудилось, что на его глазах выступили слезы. Вся бешеная ярость собаки схлынула, будто осыпалась на землю, как падали недавно с досок калитки от ударов его лап зеленые чешуйки краски.

Рихард Жидков посмотрел на пса, взглядом заставил того подползти, униженно лизнуть хозяину обувь.

«Хрена себе… безобидный», – подумал я.

Прижаться животом к земле не захотел, но потерял всякое желание продолжать общение. Так и вертелось на языке слово «извините» (хочу уметь вот так же воздействовать на людей!). Посмотрел мужчине в глаза – не увидел там ни злости, ни раздражительности. Жидков смотрел на меня с нескрываемым интересом. Особенно долго разглядывал чемодан и буденовку. Не сумел сдержать улыбку – все ту же холодную.

– Почему ты решил, что тетя Вера сейчас в моем доме? – спросил Жидков.

Я шмыгнул носом (отработанный элемент маскировки).

– Так… эта… живет она здесь. Почему же еще?

Поставил на землю чемодан, вынул из кармана большой мятый платок, протер им лоб под козырьком буденовки.

– Так… эта… можно мне войти? – спросил я. – Собачку подержите?

Несильно пнул чемодан ногой.

– Чуть руки себе не оторвал, пока тащил с вокзала эту бандурину!

Рихард Жидков опустил взгляд на мою ношу, пробежался взглядом по царапинам на ее поверхности, по пятнам ржавчины на замках, по следам клея.

– Как, говоришь, тебя звать? – спросил он.

– Вадик, – сказал я. – Вадим Кашин. Из Каплеевки. Я – сын Татьяны Павловны, тети Вериной сеструхи. Мамка ведь посылала вам телеграмму, что я приеду? Еще в ту субботу!

Жидков посмотрел сквозь щель между досками калитки на мои покрытые слоем дорожной пыли туфли, потом на потертые штанины. Покачал головой, будто осуждал мой наряд. Скрестил на груди руки (я вновь подивился тому, какие у него тонкие пальцы). Скользнул взглядом по моей футболке, по лицу, чуть запрокинув голову, уставился на буденовку. В его карих глазах отразился солнечный диск и красная звезда, что красовалась на моем головном уборе. Мужчина усмехнулся – все так же невесело. Впускать меня во двор он не спешил.

– А почему ты думаешь, что здесь живет твоя тетя? – спросил он.

Звякнула цепь: пес вновь подошел к забору – разглядывал меня уже спокойно, принюхивался.

– Здрасьте, – сказал я. – Как это почему?

Ухмыльнулся.

– Потому что это ее дом!

Ткнул пальцем за спину Жидкову.

– Вон же написано. Дом номер тридцать восемь.

Мужчина бросил взгляд через плечо, будто проверял: не обманул ли я.

– Тридцать восемь, – согласился он со мной. – А твоя тетка в каком живет?

– Так здесь и живет, – сказал я. – Еще с войны! Как из Каплеевки переехала. Мамка говорила, что она и нас к себе звала. Сюда. Говорила, дом большой, живите, скоко хотите. Токо мои родители не хотят в город. Говорят, что не любят жить в тесноте. Да вы сами тетю Веру спросите! А… вы кто будете?