Комсомолец - Федин Андрей - Страница 32

Миновавшее зенит солнце светило ярко, но уже не припекало, как летом. Сентябрь в Зареченске обычно все еще радовал глаз зеленой листвой, но уже не мучил жарой и духотой, намекал, что все же является осенним месяцем. Из рассказов Людмилы Сергеевны я помнил, что зима в нынешнем году будет необыкновенно снежной, а вот об этой осени Гомонова ничего не говорила. Я смотрел на следы, что остались на земле от ливневых потоков (дожди в Зареченске были, пока мы собирали урожай капусты), и размышлял о том, где раздобуду нормальную обувь на осень и зиму, вместо того чтобы думать о Каннибале.

Улица Александра Ульянова поприветствовала меня громким собачьим лаем. Заасфальтированная дорога здесь закончилась, будто сообщая, что частный сектор, как называли горожане подобные примыкавшие к Зареченску поселки, – это уже не город. На это же намекали и посматривавшие на меня с деревянных заборов коты – нечастые гости во дворах пятиэтажек (поблизости от общежитий я пока не встретил ни одной кошки). Странно, но около заборов я не заметил ни кур, ни прочей пернатой живности, хотя казалось бы: в этот деревенский пейзаж они вписались бы легко, как и те же козы, к примеру.

Я замер на перекрестке: попытался сориентироваться. Память подсказала, что в прошлый раз я вслед за Гомоновой свернул направо. Вот только сейчас я шел не в гости к Людмиле Сергеевне, которая в этом году отпраздновала четырнадцатый день рождения и перешла в восьмой класс средней школы. Пимочкины проживали в тридцать втором доме, Рихард Жидков – в тридцать восьмом. Я присмотрелся – на стене дома, за кустами сирени, разглядел цифру четырнадцать. Мимо меня проехал велосипедист: толстый усатый дядька в штанах, похожих на мои (судя по примотанным к раме удочкам, он возвращался с рыбалки).

Велосипедист лишь скользнул взглядом по моему лицу. А вот буденовка привлекла его внимание – дядька фыркнул в усы, ухмыльнулся. Промелькнул мимо меня, я смотрел ему вслед, но не на спину мужчины, а на велосипед. Вспомнил название этого черного металлического коня. «Урал». У моего деда в сарае стоял такой же. Тяжеленный, зараза! Я целый день учился на нем ездить, укрощал велосипед, словно дикого жеребца. Разорвал брюки, дважды ободрал колени. Рама мешала дотягиваться до педалей, приходилось ехать, изогнувшись под рамой. Но возить на «Урале» бамбуковые удилища было легко и удобно: та же рама и выручала.

Мужчина умчался к началу улицы. Я провожал его взглядом до тех пор, пока рыбак не свернул в сторону города, к пятиэтажкам. Поднятая шинами пыль неторопливо оседала на утрамбованную ногами и колесами дорогу. Я смотрел на опустевшую улицу, улыбнулся воспоминаниям из детства. Воскресил в памяти лица деда и отца. Они умерли с разницей всего в семь лет. Пообещал себе, что непременно куплю велосипед и обязательно поеду на нем к колхозным ставкам рыбачить (и удочку тоже куплю… потом). Склонил к земле голову, будто прятал лицо от солнечных лучей, направился от четырнадцатого дома к шестнадцатому.

В прошлый раз я шагал по этой же дороге. Только тогда на земле лежали желтые и красные листья: дело было в начале ноября. А из дворов нам навстречу выскакивали мелкие голосистые шавки – собаки разрывали тишину громким лаем, так и норовили броситься в ноги. Помню, переживал, чтобы эти скандалистки не порвали мне пакеты с продуктами. Людмила Сергеевна восприняла тогда мою тревогу по-своему: убеждала меня, что собачки безобидные, не кусаются. Я кивал головой, пинал в сторону псин камни. Попробовали бы те дворняги меня тогда укусить! Да я бы затоптал их, как тот Слон Моську!

В шестьдесят девятом меня тоже провожал собачий лай. Вот только никто не выбегал из дворов. Да и собачьи голоса звучали далеко не около каждого дома. Я не терял бдительности. Приличные штаны у меня единственные, пусть слово «приличные» и можно было отнести к ним с большой натяжкой. Но если местные зубастые твари порвут мне штанину, придется до стипендии посещать институт либо в драных портках, либо в жуткого вида трениках. Поэтому я держал чемодан наготове (он и защита, и средство нападения), зорко смотрел по сторонам, готовился дать немедленный отпор любому четвероногому неприятелю.

Дремавшие на заборах коты поворачивали мне вслед усатые морды, точно как те камеры наблюдения из будущего. Прохожие рассматривали мою буденовку. Я старался не смотреть им в лица, делал вид, что согнулся под тяжестью своей ноши, обливаюсь потом.

Уже на подходе к тридцать второму дому сообразил, что выбрал неверный путь. Следовало подходить к дому Жидкова с противоположной стороны улицы, потому что сейчас выходной, Светка Пимочкина наверняка укатила из общаги к родителям, а значит, я вполне мог сейчас с ней повстречаться, и моя затея с буденовкой и чемоданом разлетится прахом.

Самое время было вынуть из кармана телефон, набрать номер комсорга и задать той тривиальный вопрос: «Ты где?» А потом навешать девчонке на уши лапши об интересных новостях, что появились в социальных сетях. Та сунула бы нос на свою страничку (если уже там не зависала). И вуаля: можно было бы прогонять мимо тридцать второго дома стадо бизонов – прилипшая взглядом к экрану гаджета Светка его бы не заметила. Но в шестьдесят девятом даже проводные телефоны пока были редкостью, это я уже выяснил. Да и свой мобильный телефон я оставил в далеком будущем, рядом с заснеженным памятником Пушкину.

Если что-то и могло сейчас удержать молодежь на месте, так это телевизор. Но даже ему удавалось такое нечасто. Программа телевидения сейчас не отличалась разнообразием. О сотнях каналов, по которым «нечего смотреть», в шестьдесят девятом пока даже не мечтали. А на тех, что были доступны советскому зрителю здесь и сейчас, привлечь студентов к экрану могли разве что сообщениями о подвигах космонавтов или повторы уже не однажды просмотренных в кинотеатре фильмов. В актовом зале общежития мне уже довелось полюбоваться на современное черно-белое чудо. Я понял: эра телевидения пока не наступила.

Мимо дома Пимочкиных я прошел неторопливым шагом, старался ступать в тени деревьев. Была мысль спрятать лицо, но я отмахнулся от нее: Света узнает меня и по наряду, не спасет от опознания даже буденовка. Поэтому я все же бросил пару ненавязчивых взглядов в сторону дома тридцать два, убедился, что от него не бежит ко мне с распростертыми объятиями комсорг. Во дворе никого не заметил. Мысленно перекрестился, но все же слегка расстроился: очень уж любопытно было взглянуть на строгую институтскую преподавательницу прикладной механики Людмилу Сергеевну Гомонову (в девичестве – Пимочкину) в образе девочки-подростка.

Решил, что обязательно полюбуюсь на бантики в косах Людмилы Сергеевны, но сделаю это в другой раз. Пока же я пришел на эту улицу не развлекаться и не из любопытства… почти. Почти – потому что было все же интересно узнать, к чему привели мои звонки в милицию. Но уже издалека я видел, что около забора тридцать восьмого дома не дежурили милицейские машины, не вертелись толпы зевак и журналистов. Я повернулся к дому Пимочкиных. Вновь пересчитал калитки на заборах – именно по ним и определял, сколько прошел дворов. По всему выходило, что вон тот двор, за которым начинался поросший сорняками пустырь, и есть двор Каннибала.

Не ощутил ни учащенного сердцебиения, ни пота на ладонях. За прожитые в будущем годы у меня было столько важных и ответственных моментов, что те давно превратились в будничные события. Все эти встречи с непосредственными начальниками, губернаторами, депутатами, избирателями, а также отчеты, планерки, совещания, выступления происходили в моей прошлой жизни настолько часто, что предстоявшая мне теперь встреча с убийцей-каннибалом казалась лишь очередным привычным серьезным делом. Я внимательно оглядел пустынную улицу, направился к чуть покосившемуся, но еще добротному с виду забору.

Попытался вспомнить, как именно в брежневские времена милиция опечатывала места преступлений. Усомнился, что в шестьдесят девятом году милиционеры огораживали их яркими лентами. Скорее уж, клеили на двери бумагу с печатями (чернильными или сургучными?). Если двор Рихарда Жидкова и обыскивали, то у калитки сыщики следов своего пребывания не оставили: ни бумажек с печатями, ни веревок или проволоки с казенными пломбами, ни даже кучи окурков около забора я не увидел. Не заметил поблизости и детей – уж те бы после школы наверняка примчались поглазеть на дом, где проживал преступник.