Разорвать тишину - Гаврилов Николай Петрович - Страница 4

Ближе к берегу стали попадаться островки настоящей суши. На одном из таких островков когда-то, очень давно, два купца, братья Елизаровы, построили торговую факторию. Место было выбрано крайне неудачно. Дальше на север, вниз по течению, проходили границы арктической тундры, там простирались те же болота, и, кроме глубоких снегов и вечной мерзлоты, ничего не было. Для любого здравомыслящего человека вся торговля начиналась и заканчивалась только на юге. Там, на берегах великой реки, в тишине стояли густые кедровые леса, там водились горностай, куница и соболь, а местные манси молились медвежьим головам, выставленным по углам стойбища, и каждый вечер оплакивали уходящее солнце. Больше всего на свете они ценили уход от действительности и почти по весу меняли спирт на серебристо-черные и рыжие меха.

Там, на юге, кто-то за один сезон неким волшебным образом зарабатывал капитал на всю оставшуюся жизнь, а кто-то напротив — разорялся. С годами, на берегах таежных рек вырастали сотни факторий, — многие предпочитали рисковать, осваивая новые территории. Но ставить факторию в болотах устья Назино было уже не риском, а безумием.

Кто знает, может быть, братья выбрали этот гиблый край для обмана кредиторов, занимая товары и деньги под якобы перспективное дело, может, они хотели иметь перевалочную базу для лодок с товаром, зимовье на пути к Обской губе. А может, они просто решили, что надо быть там, где других пока нет, — причины уже неизвестны, зато хорошо известен результат.

Как-то весенним вечером к заросшему камышом берегу причалили груженые лодки. Всю ночь на покрытой лесом возвышенности горели костры, а с первыми лучами солнца застучали топоры и зазвенели пилы. Братья поставили на твердой земле два больших сруба под склады, торговый лабаз и длинный причал, уходящий в камышах далеко за кромку воды. Первое время к новой фактории то и дело подплывали лодки с любопытными хантами; связки пушнины мягким, теплым золотом ложились на струганный прилавок, и приказчики, в радостном возбуждении, подсчитывали на счетах первые барыши. Но уже через месяц обнаружился главный, роковой просчет.

Напротив фактории, в версте от береговой линии, стоял большой, угрюмый безымянный остров. Между островом и берегом течение Оби образовало широкую затоку, которую братья ошибочно приняли за один из изгибов основного русла. И когда весенние воды спали, на месте затоки осталась только покрытая глубокими лужами черная грязь. На десять месяцев в году фактория оказалась отрезанной от главного водного пути.

Через годы от безумного предприятия купцов Елизаровых остались только прогнившие стены срубов, чья-то просевшая могила, да сваи разрушенного причала, нелепо торчащего из ила и грязи. Время заботливо отсеивает призрачные прожекты…

Ранним утром, в двадцати верстах от берега Оби, в глубокий сон Кузьмича ворвался чужой угрожающий звук. Еще не открывая глаз, на границе между реальностью и снами, какая-то часть его сознания попыталась определить источник странного звука, но определить было невозможно. Глухой рокот заполнил собой оба мира.

— Обь вскрылась, — раздался где-то рядом голос топографа, и Кузьмич окончательно проснулся. Степан уже успел вскочить на ноги и напряженно всматривался в сторону реки, словно надеялся что-то увидеть в густом тумане.

Низкий, тяжелый гул стоял над всей долиной. Далекие пушечные раскаты сливались в один непрерывный рокот, и людям казалось, что гудит сама вселенная. В двадцати верстах пришли в движение огромные ледовые поля, многотонные льдины с оглушительным грохотом и треском лезли друг на друга, создавая громадные заторы. И береговой припай, еще вчера ровный и надежный, покрылся высокими торосами, словно какая-то ведьма бросила на поверхность льда сказочный гребешок. А возле самого берега, расширяясь все больше и больше, расходилась полоса темной воды. Теперь стало невозможным добраться до угрюмого безымянного острова. На него можно сколько угодно смотреть с берега, но перебраться через затоку уже было нельзя. Основная цель экспедиции превратилась в недостижимую мечту.

— Обь вскрылась, — сиплым от сна голосом повторил топограф. Уполномоченный тоже проснулся и, сбросив с головы полушубок, еще не соображая, что к чему, потянулся за портсигаром. Сейчас он мало напоминал того, уверенного в себе хозяина чужих судеб, в новенькой гимнастерке и чистом нательном белье. Болотная грязь въелась в кожу, на руках россыпью краснели прыщи, заросшее щетиной лицо осунулось и потемнело, а в глазах все чаще читалась пустота. Несмотря на то, что ему не приходилось со слегой в руках разведывать дорогу во мхах, проваливаясь по грудь в черную талую жижу; не приходилось тащить на себе лишние мешки и готовить место для ночлегов, он уставал больше всех и часто срывался на крик.

— Что будем делать? — спросил его охотник. Чекист как-то неестественно закашлялся и посмотрел на топографа.

— Дойдем до фактории, составим карту береговой линии. А там посмотрим, — ответил топограф, стараясь придать своему голосу уверенность.

— Какая карта? Каждый день на счету, вы что, не понимаете? — со злостью крикнул Степан, но топограф только грустно усмехнулся и, молча, стал собираться в путь. Кузьмич тоже поднялся и принялся разводить потухший костер. Они не могли решить иначе, решение было уже давно принято где-то в прокуренных кабинетах районного ОГПУ, а может, и выше, и им оставалось только выполнять чужую волю. Вопреки здравому смыслу они пойдут дальше. Для чего? Для описания устья Назино? Охотник тяжело вздохнул. Таежная река Назино, полноводная, с сильным течением среди каменистых распадков, в долине Оби распадалась на сотни заросших камышом проток, еще больше заболачивая недоступные берега великой реки. Заносить на карту каждую протоку было бессмысленно. Кому, как не топографу, это знать?

Через час пошел хлопьями мокрый снег. Мир вокруг сразу побелел, заснеженные мхи под ногами прогибались, а под ними с тихим журчанием расходилась вода. Облепленные хлопьями снега, как погребальными саванами, путники продолжили путь в неизвестность.

* * *

— А я знаю, для чего чекистам этот остров!

— Ну?.. — Кузьмич наклонился было к мешку, но замер и с удивлением посмотрел на Степана. — Купцы там сокровища спрятали, — тихо, почти шепотом, ответил Степан и зачем-то оглянулся по углам шалаша.

— Откуда знаешь? Слышал что?

— Нет. Думаю так, — Степан поморгал слезящимися глазами и торопливо объяснил, — смотри сам: в Покровское они на санях приехали… Виданное ли дело — с района в Покровское сани гнать? Говорили им — места здесь гиблые. Не слушают, торопятся… Лошадь не пожалели… Молчат, чуть что — в карту смотрят, что-то рисуют там. А что здесь рисовать? — Степан махал рукой туда, где в сотне метров шумела река. — Зачем все это — если не клад?

— Дурак, — коротко ответил Иван Кузьмич. Не обращая больше внимания на проводника, он развязал мешок и достал оттуда последние куски вяленого мяса, завернутые в льняную тряпку. Сухие, почерневшие куски легко помещались в ладони. Правда, еще оставались сухари и немного сахара, но этого хватит только для того, чтобы не умереть с голода, а было необходимо предельно восстановить силы для обратной дороги. Завтра надо будет попробовать найти хоть какую-нибудь дичь…

Прошло три дня, как они, не помня себя от усталости, вышли к берегу Оби. Тяжелый, низкий гул утих. До следующего прикосновения зимы река поменяла свой облик. Теперь, вместо огромных, монолитных полей, по течению, на всю ширину реки, до темной полоски противоположного берега, быстро шел бесконечный поток битых льдин. Погода наладилась, снова засветило солнце, сильный холодный ветер гнал по небу кучевые облака. Туманы больше не прятали бескрайние просторы торфяных болот, и люди, стоя на берегу, чувствовали себя маленькими, ничтожными песчинками, посмевшими нарушить вековой покой владычицы Сибири.

Они разбили лагерь на территории фактории, наспех поставили два шалаша и почти сутки проспали мертвым сном. Они опоздали. Как только закончится ледоход, начнется паводок, разбухшие болота напитаются талой водой и река выйдет из низких берегов, превращая всю долину в одно громадное озеро. Водораздел, топи, участок устья Назино — все покроется темными водами, над мхами и камышом будут плескаться мелкие волны, пока майское солнце не вернет Обь на свое назначенное природой место. Но, к тому времени никого из живых в их лагере не останется.