Спасти СССР. Часть 4 (СИ) - Афанасьев (Маркьянов) Александр "Werewolf" - Страница 32

И это «что-то» у них есть — не зря понятие «джентльмен» давно вышло за пределы Великобритании и распространилось по всему миру.

— Нет. Создайте отдельную группу.

...

— Уязвимое место Великобритании — Северная Ирландия. ИРА. Если товарищ Каддафи поставляет туда оружие, почему мы так не можем? Можем. Оперативный состав туда пока не надо посылать, а вот оружие... этого добра у нас полно. И если британцы передают ПЗРК моджахедам, то почему мы так же не можем. Задача ясна?

— Да, Михаил Сергеевич. Только...

...

— Контакты с любыми террористическими организациями в Европе нам строго запрещены.

— Кем запрещены?

— Юрием Владимировичем — удивленно сказал Чебриков

Интересные дела. Скорее всего, в рамках подготовки к подписанию большого договора 1976 года в Хельсинки. Но когда британцы и американцы начали массово поставлять в Афганистан ПЗРК — запрет этот смысла не имеет.

— С моего разрешения

— Ясно, Михаил Сергеевич

— И представьте смету. На Вашингтон и вообще. Только с курьером и не через секретариат. Мне в приемную лично, я предупрежу, чтобы не регистрировали.

— Есть.

А потом позвонили снизу, сказали, что пришли Ирина...

Чета Горбачевых — это типичная семья советской интеллигенции позднего СССР. Настолько типичная, что хоть книгу пиши. Два родителя, оба с высшим образованием, один ребенок рожденный в юности — и больше детей нет. Ребенок, избалованный вниманием, поскольку единственный — но и одинокий, потому что нет ни старших ни младших братьев и сестер, и таким образом важная часть социализации пролетает мимо. Родители занимаются карьерой, работой, ребенок постольку — поскольку. Настоящей эмоциональной связи с семьей, с родителями — чаще всего нет. Такие дети вырастают обычно одинокими, уязвимыми, с небольшими шансами создать семью, тем более большую, полноценную. Зато с повышенными риском развода.

Ирина, по крайней мере, смогла создать нормальную семью. Есть внучка, и я знаю, что должна быть еще одна. И будет развод. В девяносто третьем, самом страшном году российской независимости. Не надо спрашивать, почему.

Надо сделать так чтобы этого не было. Чтобы семья моей дочери, как и десятки, сотни тысяч других семей — сохранились...

Ирина работала в больнице, старалась не выделяться — в отличие от матери, которая всегда старалась быть на виду. Когда она зашла в кабинет... я испытал привычное уже мимолетное чувство страха... кто знает родителей лучше, чем ребенок. А что если она меня разоблачит. С другой стороны — а кто поверит, что в голове Михаил Сергеевича — сейчас чужой разум человека, погибшего пятьюдесятью годами позже? Никто не поверит, в психушку свезут за такие слова — я бы и сам не поверил. А кто поверит, что в девяносто первом может рухнуть СССР, а через тридцать лет начнется война России и Украины? Если кому сейчас сказать, что начнется война России и Украины — можно в морду за такие слова получить.

— Ирина... садись. Чай будешь....

Не знаю даже как обращаться — потому буду пока официально. В конце концов — нас в академии учили находить контакт с незнакомцами. НЛП учили. Применять такое к собственной дочери... мерзость конечно.

А что делать?

Принесли чай, варенье, сладости — мне с мусульманских республик многое приходит. Ирина тайком осматривалась, я вдруг понял, что она никогда не была в рабочем кабинете отца.

— Пойдем, проведу, покажу всё...

Рабочий кабинет генсека — целый комплекс помещений, секретари, причем у меня три секретаря получается — как Генерального секретаря ЦК КПСС, как зама Предсовмина и адъютант от Минобороны, положенный Верховному главнокомандующему — причем он не носит ядерный чемоданчик, для этого отдельный офицер. Зашли в комнату охраны, куда я распорядился отдельно стол поставить, холодильник и чайник. Офицеры дежурной смены вскочили.

— Несите службу, ребята — по-доброму сказал я

Зашли в комнату отдыха — их, кстати, тоже две. В одной был диван, приготовленный для сна. Лучше нет повода, чтобы начать разговор о наболевшем

— Ты теперь здесь ночуешь?

— Бывает.

...

Я показал на кресло.

— Садись. Рассказывай, с чем пришла.

— Я у мамы была...

— И как она?

Ирина печально посмотрела на меня

— Вы теперь разъехались? Вместе не живете

Я покачал головой

— Не так. Это мама уехала и не живет вместе со мной. И я не знаю, почему.

— Разве не знаешь?

Я пожал плечами

— Пап, я вас никогда не мирила даже. Что произошло?

— Произошло то что в один прекрасный день я вернулся на дачу и не нашел там маму. И теперь мне грозит взыскание по партийной линии за распад семьи. А так как ты уже взрослая — я еще налог за бездетность платить буду.

— Папа... ты правда не понимаешь, почему мама ушла?

— Ира, я не хочу понимать. Я хочу честности в отношениях. Честность в отношениях — это когда ты говоришь, что тебя не устраивает, а не заставляешь мужа гадать. Мне некогда гадать, понимаешь?

Ирина смотрела на меня

— Пап, ты что, разлюбил маму?

— Нет, конечно.

— Просто ты всегда ей уступал.

Я вздохнул, тяжело и выразительно, хоть на сцену...

— Папа...

— Ира, пойми. Человек не может быть дома одним, а на работе другим. Здесь мне уступать нельзя понимаешь? Практически никогда и ни в чем. И дома я тоже уступать больше не буду. Не могу просто не имею права. Если твоя мама придет и скажет, что ее беспокоит — мы попробуем это решить.

— Она не придет.

...

— Ты не понимаешь, почему? — разозлилась Ирина — она гордая!

— А я значит не гордый.

Почему то эти слова... я ее как будто ударил

— Ира.

...

— Ты в любом случае останешься моей дочерью. Моей и мамы. Понимаешь? Это никто не изменит...

Но Ирина, ничего не сказав, вышла в кабинет. И ушла...

Странно... вот вроде чужой человек — а мне, почему то больно. Может потому что в той жизни обделил господь детьми, а тут дал — а я что сделал с семьей? И что, плохой семьей? Да нет — хорошей, любящей...

Водителя у Ирины не было, как и служебной машины — но своя у нее была. В Кремль ее не пустили, оставила на стоянке. Рядом стояли интуристовские автобусы, гомонили туристы, ловившие виды своими зеркалками. На нее никто не обращал внимания, как выглядит дочь Генерального секретаря почти никто в СССР и на Западе не знал. Рухнув на сидение машины, она расплакалась.

Там, в кабинете — сидел чужой человек.

Она это сразу почувствовала — никогда папа так не говорил про маму. Он нуждался в ней буквально физически, не мог без нее существовать. Звонил ей на работу, и она чувствовала, что близость отца и матери закреплена на каком-то невидимом человеческому глазу уровне, они словно были сшиты невидимыми нитями.

А сейчас в кабинете — сидел совершенно чужой человек. Она не почувствовала в его словах любви к маме — только холод и какое-то раздражение

Папа бежал бы на край света за мамой...

Что же с людьми делает власть...

Некоторое время спустя. Зима 1986 года.

Ольстер

Зима. Страна битых стекол. Пронизывающие ветра и ранняя темнота...

Северная Ирландия во всей ее красе...

Сказать, что никто уже не помнил, с чего все началось... здесь все всё прекрасно помнили, раны еще 1916 года были свежи как будто их нанесли еще вчера. Никто не знал, что будет в будущем, и не хотел знать. Обострение болезни — длилось уже десять лет и все знали, что за этими десятью пройдут еще десять, а потом еще и еще. Англичане — парни с жесткой верхней губой, но их упрямство — ничто перед ирландским упрямством...

Молодой, на вид лет тридцати человек — сел в автобус на одной из ничем не примечательных остановок, за исключением того что она была из бетона — хоть какая-то защита в случае взрыва или обстрела. Автобус был совершенно не английским — одноэтажный Бристоль, белый с синим, похожий на советский ЛАЗ — 695. И бурчал мотором он точно так же.